Переглянувшись, мужчины приблизились, всматриваясь в неподвижного человека.

 - Жрец, - не веря своим глазам, прошептал Одрух.

 Он достал нож, заметив кровавые следы змея на полу пещеры.

 - Я скажу тебе больше, друг: Хепи-Сах на мхарском – лунный дракон, - усмехаясь, проговорил Лахвар. – Это – наш ящер.

 Он подошел вплотную, и, охваченный непонятной тревогой взглянул на бордовые пятна на серебристом хитоне, потом на закрытую капюшоном голову.

 - Всегда хотел увидеть его лицо. Оно должно быть кошмарным, - пробормотал горец.

 - Зачем смотреть - прибьем гада! - змеелов размахнулся, крепче сжимая рукоять ножа.

 - Нет! - и Лахвар, что успел сдернуть с лица служителя башлык, вдруг вскинул перед Одрухом руку. – Смотри!

 В мертвенно бледном человеке, с искаженно-вздутыми чертами и мелкой чешуей у скул, с кровавой пеной на обкусанных губах, он узнал пропавшего Хоруга, сына Риха.

 Волнуясь, Кхорх вошел в святая святых храма – алтарную, где в полумраке виднелись очертания статуи Кэух над колодцем, закрытом плоским, глянцевым камнем. Яркий пурпур драпировки на стенах являл собой прообраз охваченного огнем кратера, исторгнувшего дух демоницы. Воздух здесь был пропитан дурманом снадобья, каким опаивают перед смертью жертву. А тишина казалась нерушимой.

 Первосвященник подошел ближе к изваянию и опустился на колени, всматриваясь в лик божества. Гениальному скульптору удалось передать черты той, что поднималась из своего мира на зов служителей. Узкий лоб, рога, жидкие прядки волос, глубоко посаженные глаза, выпирающая челюсть с обнаженными заостренными зубами и злоба, безудержная, бездумная злоба в каждой черте. Но Кхорх видел в этом творении совсем иное. Кэух казалось ему прекрасной. Чудное лицо пленительной женщины заслоняло собой искаженный ненавистью лик. Та, другая, живая и нежная Кэух-Каэлис снова тянула к нему точеные ручки с бело-матовой, прохладно-бархатистой кожей. И зачарованный юноша не замечал раздутого тела демоницы, ее когтистых лап и длинных наростов у коротких мосластых ног. Образ прекрасной девы всё затмевал собою.

 - Услышь меня, своего преданного раба, - пробормотал он, поднося к губам соединенные ладони. – Молю тебя, услышь и приди.

 Первосвященник закрыл глаза, погружаясь в то особое состояние, что предшествовало появлению Кэух. Уже нагрелось, задрожав, пространство и затрепетали перед его мысленным взором пурпурные всполохи. Стук сердца слился с шумом множества невидимых крыл и неясными вкрадчивыми шепотами. Оно, блаженство, облаченное в божественные одежды, было совсем близко, и он уже распростер объятья...

 Но свет померк, и, удивленный Кхорх открыл глаза. Перед ним, все в том же таинственном полумраке высилось каменное изваяние, обхватившее лапами синий камень.

 - Сын? – в залу неслышно вошла Матенаис.

 Он поднялся, чувствуя дрожь в теле и досаду на нежданный и неурочный визит матери.

 - Герех сказал мне, что ты пошел взглянуть на готовый к торжествам храм.

 - Да, мама, – отозвался Кхорх, опустив голову, и ухватившись рукой за подбородок, как делал всегда, принимая какое-то решение. – Счастлив, что вижу тебя в полном здравии, - первосвященник отступил, окидывая мать одобрительным взглядом. Ей шло нежно-лиловое, свободного кроя платье, прихваченное под грудью поясом с россыпью блестящих кифрийских рубинов.

 - Жива твоими молитвами, - откликнулась женщина, опуская глаза и невольно трогая обнаженные кисти рук, которые хранили еще следы пут. Но после последнего приема настойки, ей стало лучше настолько, что она нашла в себе силы продолжать службу. – Ты доволен храмом?

 - Я покажу тебе его. Пойдем.

 Они перешли в другую залу - просторную и хорошо освещенную. У стен, цвета золотистого песка, на мраморных тронах восседали статуи жрецов, и Матенаис без труда узнала в одном из них своего сына.

 - Красивый, - похвалила она и только мельком глянула на «каменного» Гереха. – И этот здесь?

 - Да, мама, ты против? Кэух благоволит к нему.

 Женщина вздохнула:

 - У него темная душа, в которой бесы бездны нашли благодатное пристанище. И твоя демоница – тоже.

 - Но она получила доступ на нашу землю через тебя, мама, - напомнил первосвященник.

 - Не думай, что я особенно горжусь этим.

 Кхорх вздохнул и проговорил с тайной тоской:

 - Как жаль, что ты не разделяешь радости от того, что дала нам жизнь. Я многое сделал, мама, чтобы навсегда закрыть двери в прошлое.

 Воспоминания вернули женщину в те давние дни, когда подросший сын принес каким-то чудом добытый близ Гефрека сладкий корень – любимое лакомство обитателей пустыни. Тогда он точно также смотрел на нее, гордый собой, и ожидавший одобрения от матери. Конечно, она не поскупилась на слова и ласку, понимая, как важно это было для мальчика. А он очень серьезно сказал, что придет день, и они не будут думать о том, где достать пропитание, а станут жить, как мхары. 

 - Зачем? – Матенаис пожала плечами и спросила, пытаясь уйти от этого разговора и укоров сына:

  - Почему ты приблизил к себе именно этого человека? Сделал его жрецом и наперсником тайн?

 Служа жрицей при главном алтаре, она вынуждена была встречаться с наместником первосвященника даже чаще, чем с собственным сыном. И, как не старалась найти в нем качества, что показались бы ей симпатичными настолько, чтобы одобрить выбор Кхорха, но так и не могла. Герех казался слишком амбициозным и слишком себе на уме, чтобы не строить каких-то планов на власть, какую предложил ему ее сын.

 - Ты о жреце? – Кхорх засмеялся. – Он надежный и исполнительный. В свое время его помощь оказалась бесценной, - взгляд его изменился, став глубоким и пасмурным.

 Он вспомнил…

 Зной был нестерпимым. Расплавленный воздух обжигал грудь при каждом вздохе. Зыбкую синеву неба  охватывал тонкий невидимый пламень. Белый песок слепил глаза.

 Волшебным миражом казалась Кифра – зеленый и живой оазис пустыни. Там, среди стройных пальм уютно пристроились белые мазанки.  Босоногие дети, которым нипочем  невыносимый жар, шныряли по неогороженным дворикам, где цвели  такие же  благодарные  зною цветы. Красивый мирок, прорисованный сочными и тонкими красками, что не поблекнут под безжалостным солнцем - он так беззащитен и ничем не прикрыт от жестоких ветров злопамятной пустыни…

 - Когда прикажешь начать? – заскучав, поинтересовался  Герех, удерживая нетерпеливого гнедого с бешено-злющими черно-синими глазами.

 А Кхорх впитывал в сердце все эти образы, которых недоставало под землей. И поэтому не торопился разрушить хрупкую картину чужого безмятежного счастья. Оно же было в его прошлом? Было?  Нет. Там, где осталось детство маленького Кхорха, рядом с солнцем и светом всегда жил страх. Ужас перед всадниками на черных и злых животных, сильных, напористых, вскормленных свободой степей. Сколько раз он видел, как мчатся они к его дому, к  его крохотному мирку, разрывая его,  сжигая, разметая в прах…

 Теперь же, те, которых он боялся, пришли с ним, чтобы забрать чужое счастье и чужие жизни. Но Кхорх все  медлил, провожая тоскливым  взглядом белых птиц, плывущих в далекой сини неба.

 - Вперед! – сорвался с пересохших губ его окрик.

 …И сотня всадников стремглав полетела  к живописному селению, и он уже видел, как плавился в огне чужой, ненавистный ему мир, видел, как его длинный стальной клинок пронзал живую плоть того, кто посмел поднять на него оружие...

 - Брать в плен только молодых и детей! – гремел властный голос Гереха. – И пусть не останется ни одного живого в этом месте. Засыпьте источники с водой!

 Бывший вождь знал многое. Это он купил эверцев, служивших теперь его господину. Это он поклялся вечно быть рядом.

 Как это случилось?

 Кхорх натянул поводья, заметив мелькнувших за хижиной женщину с ребенком, и, возбужденный азартом охоты, послал послушного жеребца им вслед. Он и не понял сразу, что произошло, когда длинное копье вонзилось в грудь лошади, и та шарахнулась в сторону, сбрасывая его с седла. Ему удалось быстро вскочить на ноги, но огромный абориген, поджидавший в засаде, уже бросился на него…