Занятый размышлениями о своей будущей вольной жизни, Дубов большую часть следующего дня молчал, во всем соглашался с бедной обреченной Оленькой и позволял вертеть собой, как комнатной собачонкой. Поэтому Оля пришла в самое благостное расположение духа, а выбравший свободу Дубов, наоборот, помрачнел.

«Я ей, в сущности, совсем не нужен. Ей нужен манекен, заводная кукла, способная произнести несколько заученных реплик, обладающая изящными манерами и… ах да – еще толстым бумажником. Я не такой, я не подхожу. Так на какого рожна она мне сдалась? И все, хватит об этом… Сейчас придем в ресторан, я поем мяса и выпью водки. Мне сразу станет легче».

Клуб «Гран-Мишель» был декорирован зубастыми шестеренками, чугунными утюгами и помятыми чайниками. Весь этот металлолом размещался по потолку и стенам, а один наиболее дошлый утюжок забрался даже в аквариум. Дубов содрогнулся, но быстро утешился. Ресторан в клубе выглядел вполне традиционным, меню смотрелось изобильным и аппетитным… Об официантках можно было сказать то же самое. Дубов сразу же заказал кучу снеди, не обращая внимания на критическую физиономию Оленьки. Возле импровизированного «языка» уже крутились какие-то малоодетые девицы, показ явно должен был вот-вот начаться. Оля сидела неспокойно, ерзала и оглядывалась. Наконец вскочила, едва не выбив поднос из рук подошедшей официантки. Та принесла Дубову салат, как он любил – крупными кусками нарезанные помидоры, огурцы и перцы, присыпанные зеленью, и распластанную селедку с лучком, и графинчик ледяной водки вкупе с рюмкой, тоже ледяной, запотевшей! Занятый гастрономическими красотами, он вовсе не обратил внимания на женщину, приблизившуюся к столику. Да и на что там внимание обращать-то? Еще одна ломака, вроде Оленьки. Модельерша была вся прохладная, подщипанная, приглаженная, где надо – блестит, где надо – подрумянено. Улыбка светская, равнодушная.

– Позволь представить тебе моего спутника, – пропела Оленька после традиционных приветствий. – Это Дубов.

Дубов о необходимости делать реверансы забыл, поэтому уже успел хватануть рюмку и теперь основательно набил пасть селедкой с хлебом. Пришлось всё в срочном порядке проглотить и принять для пожатия сложенную лодочкой ладонь. Целовать модельерше руку он как-то не решился.

– Лиля, – назвалась девушка.

От нее повеяло тонкими, теплыми духами, и Дубову вдруг стало неловко – за свой дешевый одеколон фабрики «Красная Заря», а также за водку, селедку и лук. В общем, за благоухание. От неожиданного смущения он больше ничего не смог сказать, а только поклонился и плюхнулся обратно, почувствовав себя не только вонючим, но и неуклюжим, тяжеловесным, толстым, в конце концов! Вон край стола как в живот впился, худеть пора!

Но модельерша Лиля не придала, очевидно, значения хамству Дубова и не ответила даже на извиняющуюся улыбку Оленьки. Сложная это была улыбка и выражала примерно следующее: «Ах, эти мужчины, они такие увальни, такие бурбоны! Но умная женщина всегда знает, как заставить их плясать под свою дудку, не так ли?» А модельерша должна была скроить гримаску, означавшую: «Именно так, дорогая, и обстоят дела. Надеюсь, вам еще удастся выдрессировать своего милого медведя».

Но Лиля не ответила на Оленькин посыл, и Дубов почувствовал к ней что-то вроде благодарности. Пожалуй, она ничего. Дамы защебетали о своем, а Дубов принялся за салат. Ему стало вкусно, и он забыл обо всем, а очнулся, когда уже заиграла музыка. Свет в зале пригасили, подиум напротив, осветился ярче. Дубову принесли жаркое, и он откинулся на спинку стула, налил водки, нацепил на вилку маринованный огурчик – приготовился смотреть. Оленька еще не успела сделать ему замечания – много, дескать, пьет, еще больше ест, за едой чавкает, зубочистки грызть нельзя! – как по «языку» зашагали «вешалки». Все они были поджарые, что гончие собаки, с впалыми боками и злющими глазами. И кто только придумал эту моду на суровые лица, стервозные взгляды, вампирские ухмылки? Неужели когда-то давно манекенщицы умели по-настоящему улыбаться?

– Ну как тебе? – шепнула Оленька.

Дубов, занятый размышлениями о моделях, на саму коллекцию как-то забыл взглянуть. Хотя ему в общем-то было безразлично, какое шмотье Оля потащит в свой магазин, он ведь давеча решил с ней расстаться! Все же, отделавшись неопределенным мычанием, взглянул попристальнее. Что ж, занятные вещи делает эта Лиля. И они непременно должны были понравиться Оле, – насколько Дубов мог судить, в коллекции тоже присутствовал египетский мотив, и накрашены-начесаны модели соответственно. Вот будет ли это продаваться? Не его это больше забота. Не его…

– Что, Дубов, берем?

– Бери, – равнодушно пожал плечами Дубов.

Манекенщицы продолжали шастать туда-сюда, музыка звучала так же громко, за соседними столиками звенели приборами и разговаривали, но над их столиком вдруг повисла напряженная тишина.

– Что такое? – осведомился Дубов. Ему теперь сам черт был не брат, он не собирался далее терпеть фанаберии капризной девицы!

– Дубов, у меня денежек нету, – сложив губки бантиком, сообщила капризная девица.

– А если нет, то чего ты сюда приперлась?

– Фи, как грубо! Дубов, не обижай меня! Я приехала, потому что думала, что ты добрый мальцик и купись своей девоцьке платьицев…

Дубов терпеть не мог, когда Оленька начинала ребячиться и сюсюкать, но до сего момента не давал ей об этом знать, потому постарался взять себя в руки.

– Не куплю, – ответил он, надеясь, что Оленьку отрезвит его холодный тон.

– Поцему, холесенький мой? Лазве ты не хоцесь порадовать свою девоцьку? А я бы потом вернула тебе денежки, когда платьица уйдут…

– Оля, перестань. Я сказал, а ты услышала. Я не буду покупать эту коллекцию. Мне она не нужна.

Наивно распахнутые Олины глаза сузились, ощетинившись щедро накрашенными ресницами. Тройной объем от Мейбеллин!

– Ах так? Может быть, и я тебе не нужна?

– Может быть. Даже совершенно точно. Не нужна.

– У-у, милый, вон как ты заговорил! Тогда и ты мне тоже не нужен! И вообще… – Оленька набрала побольше воздуха в грудь и взвизгнула на самых высоких нотах, на мгновение заглушив пульсирующую музыку: – У меня есть другой человек, понял?! И был все время, пока я… Пока мы с тобой жили, понял?

«Понял» она выговаривала как «поэл», и Дубову стало смешно. И противно.

– Воздержись от подробностей, будь добра. Мне это совсем неинтересно.

Но Оленька раздухарилась, ее было уже не остановить.

– И я люблю его, понял? Все время любила! А тебя, медведя, увальня толстобрюхого, терпеть не могу! Тоже мне, принц бриллиантовый! Навалится, сопит, пыхтит, луком воняет! Да еще и жмотничает!

Вот это было уже обидно. Дубов вдруг вполне спокойно подумал, что мог бы, наверное, Оленьку убить. Вон у нее шейка какая тонкая, сжал разок, и ау! Ни в коем случае нельзя сегодня с ней наедине оставаться. Мало ли чего она наскажет!

– Прервись на минуту. Не ори, на нас уже люди смотрят, – зашипел новоявленный Отелло.

На разошедшуюся Оленьку можно было повлиять только с помощью общественного мнения.

Этот резон Дездемона восприняла и замолчала.

– Сейчас ты идешь в номер, собираешь свои вещи. Ключ оставишь у портье. Вот тебе деньги. Бери такси, езжай в аэропорт и первым же самолетом дуй в Москву. В моем доме не показывайся, поезжай в свою квартиру. Вещи заберешь, когда я вернусь. Поняла? – И почти без паузы он убийственно-спокойно добавил: – Всего доброго.

Дубов побаивался, что Оля заартачится и не уйдет. Еще он опасался, что, вернувшись в номер, она начнет шарить там и что-нибудь испортит или сопрет – бескорыстно, в порядке мести. Но все деньги и документы, что у него с собой были, он сдал в сейф. И ноутбук спокойненько лежит там же. Единственное, что Оля могла бы повредить, – это комплект переливчатых галстуков, а реквизировать – запонки, свой собственный подарок. Но это пожалуйста, не жалко. Дубов полагал, она откажется от денег, которые он вынул из бумажника и деликатно положил на краешек стола. Есть же у нее гордость, нельзя брать деньги у человека, которому только что наговорила кучу гадостей! Но, как выяснилось, плохо он ее знал. Скользящим, незаметным почти жестом Оленька купюры подтибрила и удалилась. Дубов без эмоций смотрел, как уходят, независимо выпрямив спину, два года его не такой уж молодой жизни. Скатертью дорога, как говорится. А у нас тут жаркое стынет, водка греется.