Дубов уже был как-то женат. Он женился сразу после армии, просто-таки вкатился в семейную жизнь на волне молодого азарта, задора, ненасытного желания. Супруга ему попалась очень славная – резвая, бойкая хохотушка… Но это было все, что по прошествии десятка лет Дубов мог про нее вспомнить. Они прожили год, а потом разошлись – относительно тихо, без скандала и раздела имущества, благо и делить было тогда еще нечего. Он тогда любил ее, страшно переживал, потому решил проявить благородство, отпустить супругу без сцен. Отпустить и надеяться, что она к нему еще вернется, одумается. Что-то там у нее намечалось с большим начальником, у которого она служила секретаршей, которого покорила своим легким характером и заливистым смехом… Так Дубов и не узнал, женился ли тот чиновник на ней или нет. До него как-то вдруг дошло, что за жену бороться надо было, а не отпускать вот так, на четыре стороны! Но поезд ушел.

Потом ему стало не до барышень, он деньги зарабатывал. Тогда денег ни у кого не было и отчего-то они казались гарантией счастливой жизни вообще и жизни семейной в частности. Конечно, он не монахом жил, были у него девушки! Одна только и знала, что скакать по клубам, имела кучу знакомых музыкантов и сама не чуждалась высокого искусства. Пела она. Не популярные хиты под водочку и караоке, это бы еще полбеды, а песни собственного сочинения под гитару! Будущая Дженис Джоплинг крепко надеялась на Дубова в смысле своей грядущей славы. Но у Дубова от пения девицы закладывало уши, в клубах он скучал, а вкладывать деньги в раскрутку возлюбленной жалел.

Другая пассия была всем хороша, но постоянно сидела на диетах. В ресторане девица, отнюдь не страдавшая избытком веса, заказывала салат без заправки и минеральную воду без газа, а потом с завистью заглядывала в тарелку кавалера, где исходил душистым паром янтарный осетровый бочок! Она пыталась обратить в свою веру и Дубова, проповедовала, сверкая голодными глазами, пользу овсяных отваров и пророщенных пшеничных зернышек.

– Да что ж я – курица, что ли? – пугался Дубов.

Расстаться с ней было актом милосердия. Как говорится, сытый голодному не товарищ.

Были еще и другие… Только вот ни одну из них он не решился бы познакомить с мамой, слишком хорошо представлял, в каких выражениях мама могла бы охарактеризовать «невест»! Где подбирает их сынок, на каких панелях? Гулены, бездельницы, хабалки! Хищницы! Пожалуй, что и так. Дубов выглядел легкой добычей.

Поиск подруги оказался похожим на рулетку. Лучше вообще не начинать, но уж если начал, то бери первый же выигрыш и уноси ноги, иначе рискуешь лишиться не только денег, но и последнего ума-разума! И вот подвернулась Оленька, «девушка трудящаяся». У нее на Дубова, казалось, были серьезные виды. Она не стала изводить его свиданиями в грохочущих клубах и походами по ресторанам, быстренько переехала в его дом и бойко принялась вести хозяйство, то есть переставлять мебель, переклеивать обои по своему вкусу и шпынять домоправительницу Любовь Тарасовну. Это было правильно, это было по делу – все, как у людей, и Дубов все нововведения кротко одобрял, а перед Тарасовной украдкой извинялся и повысил ей жалованье. Кроме того, Оленька его любила, целовала и называла своим бриллиантовым принцем!

Дубов протер запотевшее зеркало, увидел себя и вздрогнул. Все никак не мог привыкнуть к тому, что зеркальная поверхность бесстыдно увеличивала отражаемое на пять, а то и на десять! Якобы так удобнее бриться! Может, и удобнее. Но эта седеющая щетина, как у старого ежа, этот топорный нос, грустные глаза бассета и жесткие прутья волос над пористым лбом!

– Это я-то бриллиантовый принц! – хмыкнул Дубов. – Заросли-с, ваше высочество! Пожалуйте бриться!

Одним словом, его все устраивало. Даже то, что Оленька словно бы не торопилась выходить за него замуж. Он уж как-то делал предложение, но выяснилось, что делал не по правилам. Счастливая суженая, не смутившись, поведала ему об этом.

– Дубов, милый! Я так рада! Но мне бы хотелось, чтобы все это было иначе! Представь себе: Париж. Ночь. Мы с тобой в ресторане на Эйфелевой башне. Все утопает в красных розах. Внизу море огней, а в зале полутьма, играет нежная музыка. Ты встаешь на одно колено и протягиваешь мне кольцо с бриллиантиком от Тиффани…

Дубов удрученно кивал. Он догадывался, что сцена обручения целиком взята из романа некой Даниэль Шепп «Люби меня по-французски», там еще Эйфелева башня на обложке была и миллион алых роз. Красота, аж сердце замирает! А пока оно замирает, в уме щелкает калькулятор.

Билеты в Париж, плюс гостиница класса люкс, плюс ресторанный счет, плюс немалый тиффаниевский бриллиантик… Солидная выходит сумма, а если учитывать все побочные расходы, то ее следует умножить на два. И это только обручение, а что она на свадьбу запросит?

– Я согласна ждать, сердце мое, – снисходительно кивнула Оленька. – Но мне надо, чтобы все было по первому классу, без подделок! Я замуж собираюсь один раз и на всю жизнь! И чтобы жизнь эта была полной чашей! Знаешь, я должна тебе еще кое-что сказать… Современный мир так циничен! Эти новомодные выдумки! Эти брачные контракты! Они так унижают достоинство женщины!

Ах вот оно в чем было дело! Не стоило в первой матримониальной беседе упоминать брачный контракт, ведь это такая неромантическая деталь! Но Дубов прекрасно понимал, что в случае сами знаете чего брак влетит ему в копеечку и обойдется подороже, чем пять поездок в Париж. Даже чем пятьдесят!

Брачная тема была временно закрыта. Казалось, все и так всех устраивало. Конечно, у Оленьки были свои причуды. Например, за те два с лишним года, что Оля жила с Дубовым, она смоталась в Египет аж четыре раза! Что ей там, медом намазано? Но Оля, по ее словам, была без ума от этой страны. Весь дом она завалила египетскими сувенирами, фигурками сфинксов, папирусами и фараонскими масками. Завела себе голую египетскую кошку по прозвищу Нефертити, злонравную тварь, которую Дубов звал попросту Титькой. Оленька с удовольствием щеголяла в египетских платьях и пользовалась египетскими духами. А возвращаясь из круиза в любимую страну, страну пирамид, она некоторое время существовала в высокодуховной отстраненности от Дубова, словно не в Египте побывала, а в нирване. Дубов так понимал, что она дуется – он-то с ней не ездил ни разу, у него от жаркого солнца в глазах темнело и в голове начинали стучать молоточки. Чтобы утешить подругу, он покупал ей очередную цацку, снисходительно удивляясь Оленькиной любви к бранзулеткам, и вез куда-нибудь развлекать. Это было нормальной, пусть и не самой приятной частью семейной жизни.

Вот и в последнее время Оленька что-то начала томиться и призадумываться – очевидно, не за горами было очередное заграничное турне. Вот и катила бы, не путалась под ногами, не мешала человеку в деловой поездке! С модельером ей надо повидаться! Какой там модельер, в Верхневолжске-то? Вот завод технического стекла там есть, это да. И выпускают они пуленепробиваемые лобовые стекла для автомобилей, они Дубову во как нужны! А никого из подчиненных отправить он за ними не может. В чем была причина, Дубов не знал, но успел понять – вырвавшись в командировку, любой самый адекватный сотрудник начинает вести себя странно. С редким постоянством дипераны Дубова становились жертвами поездных шулеров, нечистых на руку горничных, буйных собутыльников и вороватых жриц продажной любви. У них пропадали деньги и документы, им подливали клофелин в коньяк, и они возвращались – кто со щитом, кто на щите, потрепанные, осунувшиеся и запыленные, словно с Бородинского сражения.

– Да что случилось-то с тобой? – орал Дубов на последнего командированного, пожилого и такого благонадежного Михайлова. – Зачем ты пил-то в поезде? У тебя с собой деньги и документы ценней денег, так неужели нельзя до дому потерпеть? Приезжай и хоть в запой иди, я тебе ради такого дела три дня отгула дам! И кто кинул-то! Баба! Что, старый гулена, бес в ребре покою не дает? Так занимайся шашнями в нерабочее время!