В Киеве, как и в Харькове, меня ожидала большая радость. Пошел я в горком партии, чтобы стать на партийный учет. Спрашиваю, кто секретарь Киевского горкома. Мне говорят — товарищ Михаил Черный. Когда я вошел к нему в кабинет, то увидел за столом того самого Михаила, к которому приезжал несколько месяцев назад с письмом от Семена Яковлевича Тишкова.

Михаил смеется:

— Вот и свиделись!

Радостная это была встреча. Вспомнили о пережитом, говорили о той большой работе, которая ждала каждого из нас.

Это было в феврале 1919 года в Киеве. Как-то шли мы с сотрудником Анатольевым по Николаевской улице. У гостиницы «Континенталь» мое внимание привлек полный человек, лет сорока, в офицерской шинели. Стоял он около освещенной витрины и, видимо, кого-то ожидал.

«А ведь этого человека я знаю», — мелькнуло у меня в сознании. Но сразу не сообразил, кто он такой. Потом, когда уже отошли от него, я замедлил шаг, оглянулся. Его лицо, освещенное фонарями подъезда, было хорошо видно. Если бы не усы, то вылитый поручик Яковлев. «Впрочем, усы недолго и отпустить», — подумалось мне.

— Вернитесь, — говорю я Анатольеву, — и поинтересуйтесь, как фамилия этого человека. Если он назовет себя Яковлевым, спросите, не служил ли он в 130-м пехотном Херсонском полку. Если подтвердит, предъявите ему свое удостоверение и предложите на извозчике доехать с вами до городского военного комиссариата. А сами везите его в особый отдел ВЧК. Коменданту скажите, чтобы арестованного содержали под усиленной охраной.

Анатольев подошел к человеку в офицерской шинели:

— Прошу извинить меня, ваша фамилия не Яковлев?

Человек настороженно ответил:

— Да, я Яковлев. Что вам угодно?

— В каком полку служили?

— А почему это вас интересует? Откуда вы меня знаете? И, помолчав, добавил: — Впрочем, извольте, отвечу: я служил в 130-м Херсонском полку.

— В таком случае придется вам поехать со мной в городской военкомат.

— Это с какой же стати я должен поехать?! — надменно сказал Яковлев. — Я знать вас не знаю и разговаривать с вами не хочу. Убирайтесь ко всем чертям!

Анатольев предъявил свое удостоверение. Яковлеву пришлось подчиниться.

— Я понимаю, почему вы меня везете в военкомат. Потому что я не явился на регистрацию офицеров, проживающих в Киеве. Поэтому?

На другой день я предложил старшему следователю вызвать арестованного Яковлева и устроить мне с ним очную ставку.

Когда привели Яковлева, я спросил:

— Вы назвали себя Яковлевым, бывшим поручиком 130-го Херсонского полка?

— Ну, и что из этого следует?

— Знали ли вы в полку поручика Якунникова?

— Якунникова? Как не знать! С Николаем Николаевичем мы служили вместе. А откуда вы его знаете?

— Я служил в команде разведчиков.

— Как ваша фамилия?

— Фомин.

— Не помню такого.

— Конечно, меня, рядового солдата, вы могли и не знать. Нас в полку было более четырех тысяч. Но зато все солдаты полка хорошо запомнили вас, очень хорошо! Особенно те, которых вы пороли розгами, били по лицу. Вы ведь не станете этого отрицать?

Яковлев побледнел, однако держался нагло, вызывающе.

— Да, я это делал. Но такой был режим в царской армии, и от нас, офицеров, это требовалось.

— Почему же другие офицеры этого не делали? Почему о поручике Якунникове ни один солдат плохого слова не скажет? Вы были не человеком, а зверем в отношении солдат. Сколько вы солдатской крови пролили!.. Мы вас будем судить, Яковлев, за зверское обращение с солдатами. За все вам придется теперь ответить перед судом военного трибунала.

Дело поручика Яковлева было передано в военный трибунал 1-й Украинской красной армии. Следствием было установлено, что Яковлев в прошлом был околоточным надзирателем. Его отвратительный облик палача в достаточной степени определился, когда были оглашены дополнительные материалы, свидетельствующие о вопиющих беззакониях и кровавых расправах бывшего коменданта 130-го Херсонского полка. Через несколько дней состоялся суд, на котором я выступал в качестве свидетеля. Военный трибунал приговорил Яковлева к расстрелу.

Работа особого отдела строилась вначале главным образом на устных заявлениях да на письмах трудящихся. Каждое утро дежурный комендант особого отдела приносил по 20–30 писем, из которых я узнавал о вражеских действиях лиц, ведущих активную борьбу против Советской власти. Писали рабочие, крестьяне, красноармейцы, матросы. И почти всегда проверка подтверждала правильность сообщений.

Помощь народа всегда была самым верным средством в борьбе против врагов революции.

Еще на окраине Киева шли бои, а в особый отдел ВЧК Украинской армии уже стали приходить люди. Они сообщали о затаившихся в подполье контрреволюционерах и их пособниках.

Едва расположились мы в небольшом, когда-то очень красивом особняке на одной из центральных улиц Киева, как дежурный доложил:

— Товарищ начальник, тут одна гражданка просит принять ее.

— Пусть войдет.

Вошла молодая женщина. Я предложил ей сесть.

— Какое дело у вас ко мне?

Женщина, волнуясь, начала скороговоркой рассказывать:

— Работала я в прислугах у одного офицера. А он все вертелся при самом гетмане Скоропадском. Вроде бы его помощником, адъютантом себя называл. Теперь хозяин убежал куда-то за границу. Но от него осталось много всяких бумажек и фотоснимков. Вот я и подумала: может, они вам сгодятся.

Я сердечно поблагодарил женщину. А через несколько часов в моем кабинете оказалась большая корзина, полная бумаг. Вместе с А. Б. Кушнаревым мы принялись рассматривать ее содержимое. Среди документов было немало таких, которые имели прямое отношение к гетману Скоропадскому и представляли несомненный «исторический» интерес. В одной из бумаг подробно рассказывалось о том, как крупный украинский помещик, бывший царский флигель-адъютант Скоропадский был провозглашен «гетманом всея Украины» на кулацко-помещичьем съезде, созванном в Киеве немецкими оккупантами. Правда, держался он у власти всего несколько месяцев.

С любопытством прочли мы телеграмму новоиспеченного правителя Украины:

«Всем, всем, всем, по учреждениям Украины, всем войсковым частям и военным учреждениям!

Я, гетман всей Украины, в течение 7 ½ месяцев все силы положил на то, чтобы вывести страну из тяжелого положения, в котором она очутилась. Бог не дал мне сил справиться с задачей. Ныне, ввиду сложившихся обстоятельств, руководствуясь исключительно желанием видеть Украину счастливой, от власти отказываюсь. Киев, 14 декабря 1918 года. Павел Скоропадский».

Мы не могли не рассмеяться. Вот оно, дело какое! Сам признался, что никудышный из него гетман и не удержаться ему с его бандитами против Советов.

Кроме бумаг было в корзине еще с полсотни фотографий, все больше женские головки — видно, неравнодушен был к прекрасному полу владелец этих снимков.

— Здесь, кажется, для нас ничего интересного не найдется, — сказал А. Б. Кушнарев, бегло перебирая фотографии.

— Подожди, подожди! — я вытащил из пачки небольшую групповую фотографию. В центре стоял мужчина высокого роста. Рядом с ним — офицеры, все высоких званий.

— Ба! Да не сам ли это господин Скоропадскии со своим штабом?! — воскликнул Кушнарев.

— Он и есть! Вон он своей собственной персоной в середине, — подтвердил я. Фотографии «гетмана всея Украины» и раньше приходилось видеть.

По правую руку гетмана стоял полковник, удивительно напоминавший внешностью начальника оперативного отдела штаба 1-й Украинской красной армии Баскова.

— Посмотри, — сказал я Кушнареву, — никого не напоминает тебе этот человек?

— Уж не Басков ли?! — вырвалось у того, но он сразу осекся. — Вот ведь как бывают похожи люди друг на друга!

Мне и самому плохо верилось, чтобы Басков — начальник одного из ведущих отделов штаба армии, через руки которого проходят важнейшие документы, планы секретных боевых операций, чтобы Басков — доверенное лицо, ведавшее судьбами десятков тысяч людей, был в этой компании.