Приношу сердечную благодарность читателям, приславшим свои отзывы на первое издание «Записок старого чекиста». Я получил в общей сложности около 500 писем, в том числе немало от старых боевых товарищей, участников описываемых событий. В некоторых письмах содержатся уточнения и исправления фактического характера. Все они учтены при подготовке второго издания.

С чего начать свои воспоминания?

Наверное, этот мучительный вопрос задавал себе каждый, кто брался за перо, чтобы поделиться впечатлениями долгой и богатой событиями жизни.

Мне, пожалуй, лучше всего начать с того момента, когда я, деревенский паренек, сын крестьянина-бедняка, надел солдатскую шинель.

Было это почти полвека назад. Первая империалистическая война уже была в разгаре. Ненасытная утроба фронта требовала еще и еще человеческого мяса. На убой «за царя и за веру православную» гнали все новые и новые тысячи людей. Дошла очередь и до меня. В январе 1915 года я был досрочно призван в армию.

С первого же дня я на своей шкуре испытал и понял, какова она, жизнь солдата в царской армии. И до того мне, конечно, приходилось слышать о ней, да ведь рассказы рассказами, а тут все самому пришлось перенести…

Не успел я прийти в себя с дороги, как фельдфебель запасного батальона, располагавшегося в Туле, вызвал меня к себе: захотел поближе познакомиться. Был он явно «под мухой».

— Откуда прибыл-то?

— Из Москвы.

— Городской, говоришь, — усмехнулся фельдфебель. — А ну-ка, покажи свою городскую культуру. Гармониста сюда! — крикнул он.

Я оторопел. Что ему от меня надо?

— А ну, давай кадриль! — приказал он, когда подошел гармонист.

— Я не умею, господин фельдфебель, — отвечал я.

— Не умеешь кадриль?! Давай плясовую…

— И плясовую не умею.

— Врешь! Должен уметь. Все должен уметь, ежели стал солдатом. Солдат ты или кто?.. Отвечай! — неожиданно заорал он и стал наступать на меня.

— Так точно, солдат!

— Я тебя, сукина сына, выучу, коль не умеешь. За милую душу будешь кренделя выписывать… Играй камаринского, — приказал он гармонисту.

Тот испуганно моргнул и усердно заиграл плясовую.

— Ну!!! — фельдфебель опять пошел на меня.

Я стоял не шевелясь.

— Никогда не плясал, господин фельдфебель, — замирая, выдавил я из себя.

— А я приказываю тебе! Понял? Пляши, и все тут.

С горьким чувством обиды я стал семенить ногами, притопывать.

— Под музыку, под музыку давай, да веселей! — покрикивал фельдфебель и хохотал.

Недолго я пробыл в этом батальоне. В июле того же 1915 года я был включен в маршевую роту и направлен на фронт. Прибыли мы в район Острова-Остроленка, где в то время шли упорные бои. Не доведя до передовой позиции километров 20–30, нас расположили в корпусном резерве, в палатках, чтобы затем пополнить нами части — заменить убитых и раненых солдат.

В лагере этом мы пробыли с неделю. Но и здесь офицеры усиленно нас муштровали.

Как-то после занятий, во время обеденного перерыва, прилегли солдаты отдохнуть в палатках. Дежурный офицер по полку решил сделать обход наших палаток. Была подана команда: «Встать, смирно!» Я и другие солдаты заснули и не слыхали команды. Дежурный офицер вошел в палатку и пинком ноги стал поднимать заснувших солдат. Когда он ударил меня, я вскочил.

— Смотри, если еще повторится, не поднимешься по команде — морду набью! — сказал дежурный офицер и вышел.

Спустя два дня командир роты поручик Яковлев повел нас на учебные занятия в поле. Пошел проливной дождь. Вымокли мы до последней нитки. Когда возвращались с учения, то по проселочной дороге не только в ногу, вообще трудно было идти: грязь налипала на сапоги. Но офицер требовал «держать ногу».

Стали подходить к палаткам.

Поручик Яковлев начал еще грознее покрикивать:

— Ать, два! Ать, два! Ноги не слышу! Ставь тверже ногу! Ать, два! Дай ногу!

Но, кроме чавканья грязи, ничего не слышно было. Какая уж тут «нога»!

А офицер не унимался:

— Ногу давай! — кричал он.

Как ни старались солдаты угодить офицеру-самодуру, «ноги» по-прежнему не было слышно: дорога превратилась в сплошное месиво. Дождь не унимался. Усталые, мокрые, грязные, мы думали только об одном: поскорей бы под крышу, да за котелок каши приняться…

Вот и лагерь.

Вдруг слышим команду:

— Кругом, марш! Мы повернули обратно, и поручик Яковлев снова и снова стал гонять нас, требуя «ногу».

— Буду гонять до тех пор, пока ноги не услышу. И он гонял нас, гонял с каким-то радостным остервенением. Мы окончательно выбились из сил, и, когда Яковлев остановил нас, некоторые даже шатались.

— Устали? — неожиданно дружелюбно спросил он. — Сейчас отдохнете… Шагом марш!

И когда мы подошли к огромной луже, Яковлев скомандовал: «Ложись!»

Несколько минут, которые мы пролежали в луже, показались нам вечностью.

Вскоре в район расположения резервных частей, где находилась и наша рота, после длительных и ожесточенных боев прибыл для пополнения 130-й пехотный Херсонский полк. От четырех тысяч солдат и офицеров его осталось в живых лишь 120 человек.

Остатки разбитого полка были выстроены перед нами, еще не обстрелянными солдатами. Мы. смотрели на их изможденные, серые лица с воспаленными глазами, на грязные шинели и фуражки, пробитые и прожженные осколками снарядов и пулями.

Появились командир полка полковник Зайченко и священник. Началась панихида по «христолюбивым воинам, павшим на поле брани за веру, царя и отечество». Затем священник привел нас к присяге, после чего нами пополнили разбитый полк.

Мы почти с радостью встретили это известие. Уж очень зверствовал поручик Яковлев. Хоть к черту в пекло пойдешь, лишь бы от него подальше. Когда нас распределяли по ротам и командам, я обратил внимание на одного молодого поручика с георгиевским крестом. Внимательные и, как показалось мне, грустные глаза, открытое, приятное лицо.

— Кто добровольно желает идти в команду разведчиков? — предложил он.

Я первый выступил вперед. Изъявили желание еще несколько человек.

— Дело наше трудное, опасное, — сказал поручик. — Мы глаза и уши полка. Нам первым приходится с немцами дело иметь, первым и штык и пуля. Так что, братцы, подумайте, пока не поздно.

Он оглядел выступивших вперед, помолчал. А потом продолжал:

— Мне нужны настоящие солдаты: храбрые, выносливые, исполнительные. Кто боится, кто товарища подведет и бросит, да кто ныть будет — тот пусть лучше останется.

Но я твердо решил: буду разведчиком у этого офицера.

Видно было по всему, что он понимает солдатскую участь, сочувствует солдату. Потом, когда мы лучше узнали его, он еще больше полюбился нам. Поручик Николай Николаевич Якунников был настоящий фронтовой офицер, честный и мужественный, очень внимательный к солдатам. Он никогда не кричал, не щеголял, как иные офицеры полка, лихими ухватками, словечками. Наоборот, он был сдержан, скромен.

В отличие от других офицеров он часто бывал у нас в расположении команды разведчиков, беседовал с нами. Во фронтовой обстановке достать газету солдату было трудно. Якунников давал мне свои газеты, которые я читал вслух разведчикам нашей команды. Мои однополчане жадно интересовались положением на фронте, новостями из Петрограда и Москвы. И читку газет я вменил себе в постоянную обязанность.

Однажды Якунникова вызвал командир полка. После этого рядом с «Георгием» у него появился еще один незнакомый нам орден — большой крест темно-синего цвета. Таких орденов английский король прислал всего лишь несколько на всю армию. На, наш корпус пришелся один, и он достался самому храброму офицеру — нашему командиру.

Но от нашего мучителя поручика Яковлева избавиться нам не удалось. Сразу же после того, как нас распределили по ротам и командам, стало известно, что Яковлев назначен комендантом полка. За малейшую провинность солдата ожидало унизительное наказание. Случись, кто опоздает на вечерний привал, разговор был один: 25 розог. А опоздания были, и немудрено… Солдат во время отступления кормили порчеными продуктами, да и тех было недостаточно, и многие питались чем попало, сами добывали где что придется. Большинство солдат «болело животами». И командир полка, и комендант Яковлев, конечно, знали об этом, но ни о какой медицинской помощи не было и речи. А заболевание дизентерией принимало угрожающие размеры. Медицинское обслуживание было поставлено из рук вон плохо не только у нас, но и во всей действующей армии.