Поднялись мы на Машук. Прилегли отдохнуть. Феликс Эдмундович несколько минут лежал молча.

Не знаю, о чем он думал. Может быть, о трагической судьбе гениального поэта. Может быть, в молчаливом благоговении созерцал раскрывшуюся перед глазами красоту горного пейзажа. А может быть, совсем иные мысли заставили его задуматься и уносили его туда, в сердце России, в Москву, в Кремль, где ждал его рабочий кабинет и дела, дела, дела…

С Машука открывался необыкновенный вид на вершины гор, ущелья, долины. А вдали над всем величественно высился, сверкая снеговой шапкой, Эльбрус.

— Красота-то какая! — восхищенно проговорил Феликс Эдмундович. — Хорошо бы везде побывать, посмотреть. И даже на Эльбрус подняться. Вот здоровье только, пожалуй, не позволит. Как вы думаете, позволят мне врачи на Эльбрус подняться? Конечно, не на вершину, а так, хоть немного?

— Не позволят, Феликс Эдмундович, ни за что не позволят!

— И я так думаю, — вздохнул Феликс Эдмундович. — Ну а вот близлежащие достопримечательности мы посетим обязательно. Это что за гора?

— Это гора Бештау. А там вдали — их отсюда не видно — Седло и Кольцо. Есть тут недалеко замок «Коварства и любви». А в 14 километрах от Кисловодска находится Медовый водопад.

Я показывал Феликсу Эдмундовичу все интересные места и рассказывал о них что знал. Так мне в тот день довелось быть гидом.

Феликс Эдмундович с восхищением смотрел на раскрывшуюся перед нами панораму.

— Во что бы то ни стало надо побивать везде. Теперь, как только выдастся свободный от процедур день, я уж не усижу на даче. Поскорей бы Софья Сигизмундовна приезжала. Я и ее соблазню на эти прогулки. Пусть тоже полюбуется.

Впоследствии Феликсу Эдмундовичу удалось осуществить свои желания. Вместе с Софьей Сигизмундовной он побывал и в замке и на горах. А излюбленным их местом были Красные камни, неподалеку от дачи. Чуть ли не каждый день они ходили к Красным камням, где на одной из скал был высечен барельеф Владимира Ильича.

Когда мы спустились с горы и направились в обратный путь, я заметил усталость Феликса Эдмундовича и предложил ему заехать ко мне на квартиру в Пятигорск, благо нам по пути, — пообедать, отдохнуть, а уж потом возвращаться в Кисловодск. Феликс Эдмундович сразу согласился.

По соседству со мною в доме-общежитии жили наши сотрудники с семьями. Феликс Эдмундович захотел посмотреть, как они живут. Он обошел квартиры, и в каждой семье возникал у него сердечный разговор. Люди откровенно делились с ним всеми своими делами, радостями и тревогами. Дзержинский умел быть сам откровенным и вызывать на откровенность собеседника.

Его душевность, чуткость и внимательность располагали к нему людей. Он подходил к людям с открытым сердцем, а в ответ и у них открывались сердца…

Один из своих отпусков я провел в Сухуми, Председатель Совнаркома Абхазии Нестор Аполлонович Лакоба очень рекомендовал поехать в Новый Афон.

— Такой красоты, — говорил он, — нигде не отыщете. До революции богачи даже из-за границы специально приезжали, чтобы посмотреть монастырь в Новом Афоне. Берите машину и завтра же поезжайте. Большое удовольствие получите. И зайдите обязательно к монаху Артемию.

— Это зачем же? — удивился я.

— Интересный человек. И наш.

— Монах — и вдруг наш человек? Как это понять? И вот что мы узнали об этом монахе. В 1921 году засуха сгубила на корню весь хлеб на юго-востоке. Чтобы спасти население от голода, правительство решило изъять церковные ценности, с тем чтобы на вырученные деньги закупить хлеб за границей. Но бедственное положение народа было на руку врагам революции. Кое-кто из них решил нажиться. Под предлогом спасения «святых реликвий» от «богохульников и еретиков» нашлись охотники присвоить огромные ценности.

Осенью 1921 года с моря к Новому Афону подошел баркас. С него высадилась группа людей и направилась в монастырь «спасать» монастырское добро. Молодой монах Артемий сразу смекнул, в- чем тут дело, и что есть духу побежал в Сухуми. Прибежал в ЧК и рассказывает: так, мол, и так, грабители уносят ценности из монастыря и собираются сплавить их за границу. Сотрудники Абхазской ЧК моментально выехали к месту происшествия. И как раз вовремя: еще немного — и баркас был бы далеко в море. Похитители были арестованы. Ценности по описи направлены в ЧК Абхазии, а оттуда в Госбанк.

С тех пор местные жители называли Артемия не иначе как «комиссаром ЧК», кто в шутку, а кто и злобствуя. А он был просто честным человеком.

— Вы к нему зайдите передохнуть, — сказали нам в Сухуми. — Он любит, когда к нему приходят. Между прочим, Феликс Эдмундович Дзержинский его посетил, когда был в Новом Афоне. Артемий сейчас в монастыре вроде коменданта.

На другой же день мы с женой отправились в Новый Афон, в монастырь. Артемий встретил нас приветливо. Трудно было себе представить, что этот еще молодой, разговорчивый, веселый мужчина в кожаной тужурке, сапогах и кепке — монах. А впрочем, он теперь монахом себя уже и не считал.

Он охотно вызвался сопровождать нас, чтобы показать достопримечательности монастыря и окрестностей. К концу прогулки мы устали. Заметив это, он пригласил нас к себе отдохнуть и перекусить. Жил он в небольшой квартирке из двух комнат, аккуратно прибранных.

Артемий представил нам свою жену Аннушку — миловидную молоденькую женщину лет двадцати двух — двадцати трех.

— Вот так монах! — почти вслух сказал я, но Артемий все же услышал и рассмеялся.

— Бывший, бывший монах. Теперь я охраняю монастырь и его богатства. Мне доверяют, власти ко мне относятся хорошо. Я очень доволен… Вы обождите немножко. Я сейчас вернусь, сойду только в погреб.

Аннушка подсела к нам и доверчиво заговорила:

— Вот он сейчас меня перед вами назвал женой. А ведь три недели назад и слышать не хотел, чтобы я у него осталась.

— Как же это так? — поинтересовалась моя жена. — Ведь у вас, я смотрю, должен быть ребенок…

— Вот с этого все и началось… Я сама из Саратовской губернии. Попала сюда, спасаясь от голода. Поступила к Артемию в услужение, а потом стала жить с ним. Артемий сначала хорошо ко мне относился, но, как узнал, что я беременная, сразу переменился и решил от меня отделаться. А куда же мне деваться? Бить не бил, но каждый день одно и то же слышала: «На что ты мне? Уходи на все четыре стороны!» Я и плакала, и умоляла его. Ничего не пронимает. Хоть петлю на шею, ей-богу!

И вот недели три назад — никогда не забуду, до самой смерти — товарищ Дзержинский, вот так же, как и вы, зашел к нам. Артемий тоже пошел приготовить на стол. Я сижу в углу и плачу, такая тоска взяла, на белый свет глядеть не хочется!

А Дзержинский увидел меня и спрашивает, что случилось, отчего плачу. Я ему по простоте-то все и расскажи. Сразу все как есть, без утайки. Выслушал он меня, а когда вернулся Артемий, говорит ему…

В этот момент в комнату вошел Артемий. Посмотрев на внезапно замолчавшую жену, он шутливо сказал;

— Ну, я вижу, Аннушка вам тут всю нашу жизнь расписала. Было дело, было… Вразумил меня товарищ Дзержинский. Долго он со мной говорил. И дошли его слова до самого моего сердца. Стыдно мне стало за себя…

Артемий переглянулся с Аннушкой, оба улыбнулись друг другу, а затем вместе стали накрывать на стол…

Когда мы прощались, я сказал, что, возможно, скоро увижу Феликса Эдмундовича. Услышав это, Артемий и Аннушка просияли.

— Увидите товарища Дзержинского, скажите ему, что живем мы дружно и ребенка воспитаем так, как он говорил — по-советски! А если родится мальчик — назовем Феликсом в его честь…

В последний раз я видел Феликса Эдмундовича Дзержинского в декабре 1925 года, когда был проездом в Москве. Я зашел к нему в ВСНХ. На Феликсе Эдмундовиче не было привычной наглухо застегнутой защитного цвета гимнастерки. Он был в темном штатском костюме. Рубашка с крахмальным воротничком, галстук…

— Видели ли вы меня когда-нибудь, товарищ Фомин, таким разодетым? — шутливо спросил он. — У меня даже ручка с золотым пером. Специально купил. Еду подписывать договор с англичанами о лесной концессии.