Это имя скорее всего ничего не сказало бы Антони Идену или сотрудникам английского МИДа, но Меркулов был третьим человеком в СССР. Помощник Берии, он сыграл ключевую роль в организации убийства 15 тысяч поляков в Катыни и других местах в 1940 году. Нам неизвестно, что думали об уступках англичан Сталин или Берия, хотя мы можем об этом догадываться, но Меркулов беседовал на эту тему с Николаем Красновым, и Николаю единственному суждено было выжить после такой беседы. Только те, кто целиком прочел его книгу, способны понять, каким чудом было то, что он выжил. Вряд ли Меркулов мог предположить, что стоящий перед ним молодой человек, бледный, перепуганный, проведя одиннадцать лет в лагерях, окажется на Западе и опубликует рассказ об этой встрече. Да и сам Николай, наверное, не надеялся на такое чудо.
Генерал молчал. Мы — не шевелились. Затем он медленно поднял тяжелую голову и беззастенчиво, открыто стал нас осматривать, как восковые фигуры в паноптикуме.
По приказу Меркулова принесли чай и печенье, и они остались втроем. Сначала министр НКВД сделал несколько вежливых, хотя и мрачных замечаний, затем его настроение изменилось.
Пауза. Генерал ходил взад и вперед за своим столом, мягко и плавно раскачиваясь в бедрах и ловко поворачиваясь на каблуках: — Как доехали? Не укачало ли и вас в самолете?. Не беспокоил ли вас кто-нибудь? Есть ли какие-нибудь жалобы? — и не дождавшись ответа, скорее даже не интересуясь им, Меркулов обратился прямо к отцу: — Почему вы не курите, Краснов, и не пьете чай? Вы, по-моему, не очень разговорчивы и дружелюбны. Я думаю, что за этим молчанием вы пытаетесь скрыть ваше волнение… страх… а волноваться вам, в общем, совсем не стоит. По крайней мере, не в этом кабинете. Вот когда вас вызовут к следователю, я вам советую говорить только правду и находить ответы на все вопросы, а то… мы и подвешивать умеем. — Меркулов тихо рассмеялся. — Знаете, как подвешивают? Сначала потихоньку, полегоньку… даже не больно, но потом… Не описал ли в своих книгах подобный способ дознания атаман Краснов? У меня похолодели пальцы. В висках пульс отбивал какой-то бешеный там-там. Так громко билось сердце, что стук его должен был слышать и Меркулов, стоявший за письменным столом на расстоянии десяти метров.
Отец молчал. Лицо его было бледно, но сосредоточенно спокойно. Завидую ему.
— …На свободу не надейтесь, — продолжал генерал. — Вы же не ребенок. Однако, если не будете упрямиться, легко пройдете все формальности, подпишете кое-что, отбудете парочку лет в ИТЛ и там привыкнете к нашему образу жизни и… найдете её прекрасные стороны… Тогда, возможно, мы вас выпустим. Жить будете! — Опять пауза.
— …Так что, полковник Краснов, выбирайте между правдой и жизнью или запирательством и смертью. Не думайте, что я вас запугиваю. Наоборот! Ведь Петр Николаевич, Семен Николаевич и вы — наши старые знакомые! В 1920 вам удалось вьюном выскочить из наших рук, но теперь — все карты биты. Не уйдете! «Нэма дурных», — как говорят на Украине… Несколько шагов туда и обратно. Руки у генерала заложены за спину. Он играет пальцами скрещенных кистей. Невольно замечаю, что на одном поблескивает кольцо.
— …Итак, полковник, мы с вами договорились?
— Мне не о чем с вами договариваться! — резко ответил отец.
— То есть как «не о чем»? — тихо рассмеялся чекист. — Уговор дороже денег, Краснов. Ваше прошлое нас не интересует. Мы о вас все знаем. Но… вот известные маленькие подробности о ваших действиях ближайшего времени будет не вредно услышать от вас самих.
— Мне вам нечего рассказывать. Я не понимаю, к чему вся эта волокита. Кончайте сразу. Пулю в затылок — и…
— Э-э-э, нет, «господин» Краснов, — криво усмехнулся Меркулов, опускаясь в кресло. — Так просто это не делается. Подумаешь! Пулю в затылок и все? Дудки-с, ваше благородие! Поработать надо. В ящик сыграть всегда успеете. Навоза для удобрения земли — хватает. А вот потрудитесь сначала на благо Родины! Немного на лесоповале, немного в шахтах, по пояс в воде. Побывайте, голубчик, на 70 параллели. Ведь это же так интересно. «Жить будете», как говорят у нас. Вы не умеете говорить на нашем языке. Не знаете лагерных выражений, родившихся там, в Заполярье. Услышите! Станете «тонкий, звонкий и прозрачный, ушки топориком»! Ходить будете «макаронной» походочкой! — расхохотался генерал. — Но работать будете! Голод вас заставит! Мы сидели молча. В голове у меня гул, ладони рук вспотели от бессильной злобы.
— Нам стройка нужна, полковник Краснов. А где руки взять? От висельников и «жмуриков» пользы большой нет. Времена переменились. Расстрел — в редких случаях. Намрабочие руки, бесплатные руки нужны. Двадцать пять лет мы ждали радостной встречи с вами. Довольно вы в эмиграции языком мололи и молодежь с истинного пути сбивали. Меркулов немного задыхался от своего монолога. На лбу отскочила толстая жила. Глаза стали острыми, как жало не нависти.
— …Испугались?. Чего? Работы испугались?. А впрочем… что тут говорить? Ни вы мне, ни я вам не верим ни одному слову. Вы для меня — белобандит, а я для вас красный хам! Однако победа за нами, за красными. И в 1920, и теперь. Сила на нашей стороне. Мы не льстим себя надеждой, что нам удастся перевоспитать Краснова и превратить его в покорную советскую овечку, любовью к нам вы никогда не воспылаете, но мы сумеем вас заставить работать на коммунизм, на его стройку, и это будет самым лучшим моральным удовлетворением! Меркулов умолк, выжидающе вытаращив глаза на отца.
— Зачем такое длинное вступительное слово! — устало ответил отец. — Я все прекрасно понимаю и без пояснений, господин генерал. Мне ясна безнадежность нашего положения. Мы с сыном солдаты. Оба воевали. Оба встречались со смертью глаз на глаз. Нам все равно, на какой параллели, 70 или сотой, она махнет своей косой… Я ругаю себя только за одно — зачем я поверил англичанам? Однако, сняв голову…
— Ах! Если бы только смерть! — усмехнулся Меркулов. — Бросьте громкие слова о «солдатской смерти». Это — отсталая белиберда! Смерть прошла мимо, даже вас не заметив! Но что вы поверили англичанам — так это действительно глупость. Ведь это — исторические торгаши. Они любого и любое продадут и даже глазом не сморгнут. Их политика — проститутка. Их Форейн Оффис — публичный дом, в котором заседает премьер — главная дипломатическая «мадам». Торгуют они чужими жизнями и своей собственной смертью. Мы? Мы им не верим, полковник. Поэтому мы и взяли вожжи в свои руки. Они и не знают, что мы их заперли на шахматной доске в угол и теперь заставили их плясать под нашу дудку, как последнюю пешку. Рано или поздно произойдет схватка между коммунистическим медведем и западным бульдогом. Милости нашим сахарным, медоречивым пресмыкающимся и заискивающим союзничкам — не будет! Полетят к чертовой матери все их короли, со всеми их традициями, лордами, замками, герольдами, орденами Бань и Подвязок и белыми париками. Не устоят под ударом медвежьей лапы все те, кто льстит себя надеждой, что их золото управляет миром. Победит наша здоровая, социально крепкая, молодая идея Ленина-Сталина! Быть по сему, полковник.
Помолчав немного, Меркулов обратился к молодому Краснову:
— Королевский офицер! Видали? А мускулы у тебя есть, королевский офицер? Пошлю тебя работать туда, куда Макар телят не гонял, так ты другое запоешь. Будешь поправлять то, что фашистские гады понапортили. Жаль, что мало вас контриков мы получили! Многим удалось смотать удочки и спрятаться под юбкой у западников. Ничего! В свое время и их получим! Со дна моря достанем!. Нннет! Пулю в лоб вы не получите. Ни в лоб, ни в затылок. Жить вас заставим. Жить и работать! А придет время, во имя социалистической стройки сами передохнете.
— Я думаю, что этот разговор ни к чему не ведет, — неожиданно резко вставил отец.
— Чтооо? — взревел генерал МГБ. — Отдаете вы себе отчет, где находитесь и с кем говорите? На Лубянке! С Меркуловым. Я здесь хозяин. Я говорю что хочу. Помогла вам петиция, которую ваш дядюшка, атаман, на французском языке из Шпитталя послал? Что, вы думаете, что мы об этом незнаем? Не помогут вам ни Черчилли, ни Трумэны, ни короли, ни дипломаты. Если мы гаркнем, так они хвосты подожмут. Рассказывают, что цари ходили своих коней на берега Одера поить, так мы, придет время, на берегах Темзы советских лошадей напоим.
