Толмачев, бездумно выбирая с блюдца орешки, ничего не ответил.

— Вусмерть зажали… Зелеными флагами машут. Независимость… Вы там, случайно, не были?

Отмалчиваться было неудобно, и Толмачев нехотя ответил:

— Нет. Не пришлось.

Хотя мог бы рассказать и о площади Чор-Минор, и о самом городе, где эта площадь находилась — о прекрасном и нежном городе, который недаром назвали Парижем Средней Азии. Месяц назад Толмачев ездил туда в командировку. Местные товарищи попросили разобраться с крупной партией отравляющих веществ, захваченных на базе одной тергруппы. Крепко там всполошились — думали, что у них под носом действует неконтролируемый канал. То ли из Афганистана, то ли из Китая. Неделю Толмачев трудился, как пчелка, над анализами, спектрограммами и образцами. И успокоил товарищей, доказал, что сильнодействующее ОВ, ни в каких каталогах не обозначенное, — родное, сработанное в кустарных условиях, чуть ли не в кастрюле-скороварке.

Судя по остаткам некоторых реагентов, каталитический процесс был организован так, что ОВ готовилось при нормальной комнатной температуре и без сложного возгонного оборудования. Сырьем, как выяснилось, служил тез-юган из семейства зонтичных, обильно растущий на окрестных альпийских лугах. Вещество на основе тез-югана вызывало сильнейшие ожоги кожи, слизистой и дыхательных путей. Умная голова работала, профессионально восхитился тогда Толмачев. Я бы, мол, этой голове патент выдал на изобретение. Выдадим, мрачно пообещали местные коллеги. Найдем и выдадим. А потом оторвем эту умную голову.

Кстати, недавний визит грабителей в квартиру Толмачева связан был, весьма похоже, с его командировкой в среднеазиатский Париж. Юношей, бросивших отмычку в замке, оперативники разыскали чуть ли не в тот же вечер… Грабители все и рассказали. Нанял их представительный мужик в светлой тачке. Сказал, что хозяина квартиры несколько дней не будет дома. Что хозяин, мол, украл у него интимную тетрадь. То есть, дневник. И хочет шантажировать. За дневник обещал деньги. Разрешил взять в квартире все, что приглянется. И отмычками снабдил. Нанимателя оперативники не схватили. Тот попросил грабителей, если нормально войдут в квартиру, посигналить светом на кухне. Сигнала не дождался и, конечно же, слинял.

Когда грабители описали, какой дневник они собирались искать в квартире, Толмачев изумился. Речь шла о коричневой тетрадке большого формата, куда он иногда выписывал некоторые цитатки из реферативных химических журналов в научно-технической публичке на Кузнецком мосту. Ничего ведь целенаправленно не срисовывал. Только для общего кругозора, чтобы от прогресса не отставать. Младший научный сотрудник с дипломом химика-технолога имеет полное право расширять кругозор. Только никто не давал права хмырю в светлой тачке совать нос в чужие тетрадки…

— …в шестьдесят девятом, как раз после землетрясения, — продолжал бубнить рядом носатый, — «Пахтакор» ихний проиграл с крупным счетом. Чуть ли не «Спартаку». Местные и оборзели. Начали русских обижать. Там все были русские — и хохлы, и евреи… Ну, мы на другой день, аккурат в обед, пошли по городу. Как увидим тюбетейку — трах! И в арык. Пусть охолонет. Что вы думаете? Больше никаких выступлений. Одна интернациональная дружба.

— Да, холодный арык сильно укрепляет уважение, — заметил Толмачев, знаком попросив Юрика налить еще.

— Очень сильно, — покивал носатый. — Никаких больше выступлений. Представляете? А теперь армию раздевают. Армию! Я согласен — можно прижать к ногтю меня, делового. Переморщусь и в Польшу свалю. Там не хуже. Но — армию! Матка боска…

— А что вы в Ташкенте делали? — спросил Толмачев.

— Химичил, — сказал носатый. — Доматывал без конвоя первый срок, героическим трудом смывал вину перед народом.

Он допил рюмку, положил на стойку несколько смятых долларовых бумажек:

— Хватит, хозяин?

— Вполне! — Юрик смел бумажки в ящик под стойкой. — Заходите, всегда рады.

— Обязательно, — поднялся носатый. — Оревуар, мужики…

И поплелся к выходу, безуспешно пытаясь стянуть на пузе узкую курточку на молниях и заклепках.

— Закрываться, что ли? — вздохнул Юрик, посмотрев на часы. — Больше никого не будет, погода не в кайф. Налить?

— Достаточно на сегодня, — сказал Толмачев.

— Угощаю, — сказал Юрик, лихо булькая в две рюмки. — Японский виски. Вчера ящик привезли.

— Ну, если японский… — заколебался Толмачев.

Выпить не успели. Дверь с рыком распахнулась, и в бар ввалилась шумная компания — длинноволосые молодые люди, обряженные в тщательно продуманную рвань, девушки в блеклых балахонистых плащах и старичок с тугими яблочными щечками, в безупречной жемчужной тройке. Молодежь еще, видать, только разгуливалась, в полный торчок входила, а старичку уже было море по колено. Он с порога полез ко всем целоваться — с Юриком, с Толмачевым и «голубых» не пропустил.

— Всех! — фальцетом закричал старичок, широко разевая рот с фарфоровыми зубами. — Всех! Пьем за Альбиноса!

— Простите, — наклонился через стойку Юрик. — Закрываемся скоро, Сергей Михайлович. — Так что извольте, ваше степенство, сначала за выпивку заплатить. Чтобы, значит, без прошлых эксцессов.

— Обижаешь, Юрик! — закричал старичок, вытаскивая тугую пачку денег.

Через минуту общество пило, пело и плясало. Шум стоял, как в бане в час пик.

— Что это за кузнечик? — крикнул Толмачев Юрику.

— Сергей Михайлович? Лошадник, герой скачек… Круто гуляет. И всегда норовит насвинячить. Хоть бы скорей упился…

Одна из девушек в балахоне повисла на Толмачеве, в уголок потащила, за отдельный столик. Сказать, что Толмачев сопротивлялся, значило бы сильно погрешить против истины… А когда уселся в уголке, под тусклым розовым фонариком, расхотелось ему веселиться, потому что девушка исчезла, а он оказался в компании двух лбов с крысиными хвостиками на затылках, в шнурованных стеганых жилетах. Чикаго да и только…

— С вами поговорить хотят, — сказал один из лбов в ухо Толмачеву. — Не желаете с нами пройти?

— Не желаю, — вздохнул Толмачев. — Но выбора у меня, как понимаю, нет.

— Точно, — сказал лоб. — Нет выбора. Поднимаемся и тихонько линяем. И улыбаемся!

— А расплатиться? — полез в карман Толмачев.

— Дед заплатит, — кивнул на старичка лоб.

Однако Толмачев уже успел включить радиомаячок, вшитый в подкладку. Поднялись. Один юноша Толмачева за талию прихватил, совсем по-приятельски, и замурлыкал бессвязно. Выходя на лестницу, Толмачев покосился на шумный и дымный зальчик бара. «Голубые» поднимались из-за стола.

Ресторан внизу уже закрыли, мордатый швейцар в небольшой гардеробной зевал так, словно хотел проглотить два ряда вешалок.

— Михайлыч надолго загудел? — спросил он у Толмачева и кивнул вверх, на дверь бара.

— Наверное, надолго, — сказал Толмачев. — Так что спи спокойно, дружище.

На улице лбы подхватили Толмачева под руки и потащили в ночь, через лужи. Рыкнул мотор, тормознула рядом вместительная иностранная тачка. Толмачева запихнули на заднее сидение, лбы уселись с двух сторон. Тачка рванула с места, и в последний момент Толмачев заметил, как под козырек ресторана торопливо выскочили «голубые». Потоп, к лицу прижали тряпку с сильным эфирным запахом, и Толмачев почти мгновенно уснул.

Очнулся от того, что машина стояла. Впереди, в свете фар, фигура в блестящем дождевике открывала решетчатые ворота. Голова разламывалась, и Толмачев против воли застонал.

— Потерпи, — миролюбиво сказал один из лбов. — Отходняк всегда такой — ломовой. Сейчас попьешь — все пройдет.

Ворота раскрылись, машина въехала в темный, густо заросший кустарником, двор.

— Где мы, если не секрет? — спросил Толмачев.

— Далеко… Километров сто от Москвы. Вываливайся — ждут!

Через узкую веранду они вошли в обычную дачную хижину — две небольшие комнаты, крутая деревянная лестница на чердак, разнокалиберная мебель, лампа под старинным розовым абажуром. С хлипкого дивана поднялся сухопарый мужчина лет пятидесяти. Лицо невыразительное, как стершаяся монета.