Дедушка вытащил качалку и, сев в нее, положил ружье поперек коленей. Мы наблюдали, как военные полицейские прибивают гвоздями свои объявленьица к сеновалу, в бараку, к домику Перальтов, к конюшням и даже к стволам деревьев. Дед не вмешивался.

Но когда офицер и один из его подчиненных, державший в руке надписанную жестянку, подошли к нашему крыльцу, старик встал, раскрыл ружье, всадил два толстых патрона двенадцатого калибра и закрыл казенник, чей звонкий щелчок прелестно прозвучал в утреннем затишье.

Офицер и другой с ним остановились шагах в семи от нас.

— Простите, — начал офицер, помедлив секунду-другую, — но мне приказано.

— Забудь, что приказано! — сказал дедушка спокойно, но четко. — Первый, кто пальцем тронет мой дом, рискует получить в голову заряд на крупного зверя. А второй такой заряд — для вас, лейтенант. — Старик держал двустволку свободно, дулами вбок и книзу.

Военно-воздушные по-прежнему переминались с ноги на ногу. Оба они, офицер и сержант при нем, обильно потели под своими пластмассовыми касками. Темные пятна пота виднелись под мышками и по бокам их рубах цвета хаки.

Офицер сделал шаг вперед. Дед приподнял ружье на несколько дюймов, пока еще не целясь в неприятеля.

— Мистер Воглин, — сказал лейтенант, прежде громко прочистив горло, — вы бы задумались, что делаете. Вам же куда хуже будет.

— Оставим разговоры, — ответил дед. — Прошу, уйдите, пока я кого-нибудь не убил.

Сержант, высокий, грузный, разозленный, блестевший от пота, вышел из терпения.

— К чертям все это, — возопил он, — меня никакой чудик не остановит. — И он приблизился к дому.

Дедушка вскинул ружье и прицелился сержанту в голову.

— Стой.

Сержант остановился, пронзительно глядя на два ствола, разинувших перед ним свои пасти.

Мы были в ожидании.

— Пошли, — нарушил молчание лейтенант. Позади во все глаза смотрели остальные. — Мы еще вернемся, — сказал он старику. — Отойди, Гарри, — и за рукав потянул сержанта, а тот не сводил взгляда с пары ружейных стволов. — Сказано, отойди.

— Я прибью этого старика-чудака, — проговорил сержант.

— А вот и нет. Не сегодня. Пошли, — Лейтенант отвернулся от нас и направился обратно к своему джипу.

Сержант сплюнул, посмотрел еще раз в глаза старику и неохотно зашагал к машине. Оба джипа тронулись, удалились в жар и мираж.

Пока дедушка стоял на крыльце, не выпуская ружья на случай, если неприятель вздумает вернуться, я взял гвоздодер из пикапа и одну за одной сорвал все красно-бело-голубые таблички. Все до единой. Мы праздновали хоть небольшую, да победу.

Все утро назавтра мы поджидали следующую атаку. Ее не случилось. После обеда из яичницы с соусом, картошки с фасолью и холодного кофе собрался я прокатиться на Голубчике, а старик сел в свою качалку на крыльце, ружье на коленях, грустная решительность в глазах. Это их выражение пугало меня. Я был рад покинуть дом на часок. И очень притом хотелось, чтобы объявился Лу.

 Мерин шел шагом вдоль Саладо под сенью деревьев. Солнце, прямо над головой, добела пропекало пустыню яростным своим излучением. Все притихло, кроме немногочисленной саранчи, что непрестанно трещала где-то в кустарнике. Право, слишком знойно было, чтоб кататься на лошади, трудиться или биться, вообще напрягаться физически. Все живые существа укрылись в тени переждать середину дня.

То же самое сделали мы с Голубчиком. Я снял с него уздечку и сел под тополем. Седло не пришлось снимать, поскольку у меня вошло в привычку обходиться без него, если ездишь близко от дома. Конь, получив свободу, сделал несколько шагов по роще, обнюхивая выжженные прибрежные травы. И застыл в глубокой недвижной тени деревьев, закрыл глаза и уснул, свесив голову, лишь шкура его непроизвольно подергивалась от укусов мух.

Саладо высохла напрочь. Ни струйки не бежало по дну реки, если вода и сбереглась там, то уже несколько недель прячась ниже русла. С того места, где я сел, видны были несколько водоносных рытвин, откопанных в песке стадом, когда у нас еще было стадо. Теперь эти водопои очертились комками и черепками спекшейся глины, каждый кусочек с приподнятыми краями, хрупкий, словно фарфор.

Я порою задумывался, что произойдет, если высохнет глубокий колодец возле дома. Из одного этого колодца поступала в это время года вся наша вода — для домашнего хозяйства, для лошадей, для сохранения в живых травы на выгоне. Другой колодец, западнее, в предгорье, как правило, тоже оставался действующим, но до него было четыре мили. Еще надо упомянуть пару малонадежных водопоев выше по Саладо. Единственный источник, на который можно положиться твердо, это родник высоко на горе, где мне встретился лев. По рассказам дедушки, этот родник никогда не отказывал. Того гляди, коли засуха усилится, нам надо будет перебираться в ту горную хижину.

Посмотрел я вверх, нет ли надежды на дождь, но небо сияло девственно голубым светом от края до края и чистая обольстительная голубизна обещала лишь зной, жажду, смерть.

Мне видна была веранда, там, я знал, сидит и ждет дедушка, но сидел он в такой густой, такой темной тени, что не разглядеть, пока он не шевельнулся — тогда блеснул металл ружья. А потом кольцо дыма, легкое и прозрачное, как дух, выплыло из темноты, сообщая, что дед курит сигару. В кристальном безмолвии я расслышал, вместе со стенанием саранчи, скрип качалки на досках крыльца.

Я прикорнул было, но тут же открыл глаза, услыхав в отдалении шум мотора. Стал виден султан пыли над холмами, означавший, что к ранчо приближается автомобиль.

Радостно подумалось о Лу, я вприпрыжку побежал через русло, волоча поводья по песку. На полпути увидал автомобиль, показавшийся из-за выступа холма на взлобке, то была не машина Лу, а серая служебная. Сердце слегка упало. Я больше не бежал. По песку и хваткому зною продрался сквозь заросли ивы и тамариска, двинулся по прокаленной земле к дому, где дедушка поджидал непрошеного гостя.

Автомобиль приблизился, затормозил в тени. Вышел из него один человек, один он и был в машине. Это вновь оказался Де Салиус, элегантный, в бежевом летнем костюме, в шляпе с узкими полями, с портфелем под мышкой.

Раньше него успел я к дому и стал на посту рядом с дедушкой, дожидаясь визитера.

Блестки жаркого света струились по его шляпе и плечам, пока Де Салиус шел к нам от рощицы. Ему нужно было пересечь открытую солнцу полоску, тут вся его фигура поблекла и будто съежилась. Он вновь вошел в тень, приближаясь, и стал казаться откровенно грозным. Но улыбался в своей приятной манере, приветливо, как агент похоронного бюро, и хоть не мог не заметить ружья на коленях деда, без колебания ступил на крыльцо. Остановился здесь, снял шляпу, вытер свою лысину носовым платком.

 — Добрый день, мистер Воглин. — Поскольку дед никак не ответил на это приветствие, Де Салиус взглянул на меня, в его голубых глазках было настойчивое любопытство. — Что это я такое слыхал, будто ты чуть не устроил крушение поезда в Эль-Пасо?

— Я никакого крушения не устроил, — был мой надменный ответ.

У полковника бегали мысли и взор, когда он обернулся к моему дедушке, явно дожидаясь приглашения сесть. Но старик не спешил проявлять положенную вежливость. Дабы скрыть смущение, — если он и смутился, если вообще возможно такое, чтоб Де Салиус смутился когда-либо, — наш посетитель вновь заговорил со мной:

— Об этом я читал в газетах, Билли. Там все рассказано про мальчика, который дернул стоп-кран и едва не вызвал крушение Южно-Тихоокеанского экспресса. Это не ты был?

Я не потрудился ответить.

— Что вам нужно, Де Салиус? — спросил дедушка.

Полковник улыбчиво глянул на стул, стоявший рядом с качалкой.

— Могу ли я сесть?

— Садитесь.

Де Салиус пододвинул стул так, чтоб видеть и старика, и пустыню окрест. Стал обмахивать раскрасневшееся лицо своей роскошной соломенной шляпой, осматривать в молчании, в совсем недесалиусовом молчании, погруженные в дневную духоту деревья, реку, выбеленную пустыню, Ворью гору, плывущую пурпурным кораблем вдали.