Армия оставалась на своих позициях, но воевать она больше не хотела. Солдаты, терпевшие бесконечные потери и поражения, плохо одетые, плохо обученные, руководимые бездарными и склочничающими военачальниками, включая членов царской семьи (и самого Николая II), обученными более парадам, чем научной стратегии и тактике, — эти солдаты с восторгом откликались на призывы эсеровских и большевистских пропагандистов: «штыки — в землю», «мир — хижинам, война — дворцам» и т.п.
А между тем если союзникам и противникам России предстояло воевать еще полтора года, то русским — почти пять лет, причем в войне, где тыл не очень-то отличался от фронта. Но это таилось в недрах будущего, а пока достижение быстрого мира революционным путем казалось возможным и желательным.
Фактическое выбытие русской армии из войны было воспринято союзниками по Антанте как катастрофа, требующая полной перестройки военной политики, а Германией и Австро-Венгрией — как долгожданный прорыв к победе в мировой войне. Те и другие, как мы увидим, ошибались.
Вместо ожидавшейся парламентской власти в России создалась диктатура левых экстремистов — большевиков.
В плане мировой истории события русской, большевистской, а затем германской, нацистской революции имели большее значение, чем события все еще тянувшейся Первой мировой войны, однако мы должны вкратце остановиться и на них, прежде чем рассмотрим Октябрьскую революцию в России и ее последствия во всемирном плане.
В течение 1916 и 1917 гг. основным фронтом войны оставался Западный[179]. Происходившие здесь тяжелые и изнурительные бои показали трудность координации действий командования союзных армий и возможность введения их в заблуждение (например, переход германских войск на лучше укрепленные позиции был принят за бегство). А осенью английский генерал Хейг в тщетной попытке освободить фламандские порты, полностью игнорируя данные разведки и метеорологии, бросил свои части
в
наступление через трясины; англо-французские войска потеряли 250 тыс. человек. Но все это не подвинуло исторический процесс, который мы прослеживаем, ни вперед, ни назад. К 1917 г. настроение солдат по обе стороны фронта выражалось так: «Будем оборонять окопы, наступать не будем».
На Западном фронте в течение 1916 г. линия окопов от Ла-Маншского пролива до границ Швейцарии и аналогичная линия на австро-итальянском фронте превратились в мощное тысячеверстное укрепление, нигде не поддававшееся прорыву[180]. Можно было гибнуть от шальных пуль или пулеметного обстрела, от беспорядочных артиллерийских налетов, дохнуть от тифа или холеры, подвергаться налетам с воздуха. Редкие примитивные танки казались не очень грозными игрушками, а применение хлора или иприта на отдельные участках фронта требовало тщательного учета погодной обстановки (чтобы под газ не попали свои), заражало окрестную территорию и не сулило помощи в якобы предстоявшем будущем наступлении.
Приблизительно такое же положение сложилось и на Восточном (русском) фронте с теми только отличиями, что линии окопов были не всегда столь же укреплены и непроницаемы, что снабжение солдат было гораздо хуже, склоки в штабах грандиознее, а размах воровства в интендантстве не мог бы присниться западным коллегам.
В сложившемся положении рисовались различные выходы. Германская сторона возлагала главную надежду на подводную блокаду: вначале останавливали судно, снимали с него команду и, если груз казался предосудительным, топили его. Затем стали топить все вооруженные, затем все торговые суда враждебных стран (некоторое исключение делалось для пассажирских, на которых могли оказаться нейтральные, особенно американские граждане). Наконец, начали топить подряд все торговые суда в пределах обозначенной широкой зоны, не делая исключения и для нейтральных (на бортах которых рисовались цвета их флага в огромном размере). Вывод был, однако, для германской стороны неутешителен: английская надводная блокада наносила ей больше продовольственных и материальных потерь, чем немецкая подводная блокада — Англии.
Англия и Франция возлагали надежду на то, что Соединенные Штаты вступят в войну на их стороне, поскольку не только германская подводная блокада Европы, но и общее расстройство мировой экономики наносило американцам весьма чувствительные удары.
Соединенные Штаты играли в мире очень важную экономическую роль еще в одном отношении. В 1879—1889 гг. прославленный французский инженер Лессепс решил соединить Атлантический океан с Тихим, подобно тому как он в более молодые годы соединил Средиземное море с Индийским океаном, построив Суэцкий канал. Однако оказалось, что с латиноамериканскими помещичьими кликами и президентами было ладить куда сложнее, чем с арабами. Набравшая множество кредитов Компания Панамского канала объявила о своем банкротстве — и каком! Еще десятилетия спустя слово «Панама» было тождественно выражению «гигантское надувательство и гигантское разорение». Постройка Атлантико-тихоокеанского канала перешла в американские руки; американские деятели умели лучше обращаться с латиноамериканскими президентами. «Вдруг» так случилось, что, как нарочно, на Панамском перешейке, принадлежавшем республике Колумбии, почему-то возникло мощное и не бедное сепаратистское движение, была создана новая республика, Панама, а поперек нее прошла нейтральная зона, арендованная на столько-то лет Соединенными Штатами. В этой-то зоне был наконец к 1914 г. построен знаменитый судоходный Панамский канал, создавший новую эру в мировом мореплавании и в торговых и политических связях между Дальним Востоком, странами Тихого океана, Карибского моря, всей Атлантики и прежде всего всей Европы.
Если прибавить к этому высокое техническое развитие, огромные денежные средства и людские ресурсы США, то о лучшем союзнике англо-франко-русская коалиция не могла и мечтать, однако американцы пока не спешили вступать в войну.
Война тем временем приняла такие масштабы и такой всеобъемлющий характер, что вести ее дольше на основе средневековых понятий воинской чести было уже совершенно невозможно. С обеих сторон пресса создавала образ врага: немцы — «кровожадные гунны», убийцы детей и разрушители храмов (последнее было недалеко от истины), а англичане и французы и особенно «дикие славяне» заслужили не лучшую репутацию. Пропаганда ставила себе троякие цели: укрепить дух собственных войск, вызвать ненависть к противнику и склонить общественное мнение в нейтральных странах на свою сторону. Часто грань между задачами пропаганды и военными действиями была нечеткой: делались попытки уничтожения океанских телеграфных кабелей между Германией и США, смещения неугодных министров в нейтральных странах. Была введена строгая военная цензура; в Англии и Франции она находилась в руках гражданских лиц, в Германии и Австро-Венгрии — военных.
Положение в корне изменилось со вступлением в войну Соединенных Штатов.
Президент Вильсон долгое время призывал противников к примирению, позже занял позицию дружественного к Антанте нейтралитета. Еще в мае 1916 г. он провозгласил идею послевоенной Лиги Наций, которая должна была мирно решать все назревающие международные конфликты. Но почти в это же самое время начинается усиленная американская подготовка к войне. В декабре 1916 г. Вильсон обратился к воюющим сторонам с требованием определенно сформулировать свои военные цели. Англия и Франция были этим очень недовольны, так как любые практические выводы из войны зависели от исхода боевых действий, которые нельзя было предвидеть (можно было только на что-то надеяться). Государственный секретарь США, Лансинг, тайно подсказал британскому и французскому правительствам, чтобы они объявили цели, явно недостижимые без полной победы в войне. Он правильно рассудил, что полумеры могут привести только к нестойкому полумиру. Однако Вильсон еще и в январе 1917 г. продолжал тайные переговоры как с Британией, так и с Германией. Но подводная война наносила Штатам слишком большой ущерб — и материальный, и моральный, а участие в победоносной войне сулило огромные выигрыши на послевоенный период.
