Во-первых, национальный характер — явление не извечное, а переменное: нынешний мирный норвежец имеет другие ценности, чем его предок — пират-викинг; грек времени Перикла не похож на типичного христианина-догматика, византийского грека, а тот — на современного. Во-вторых, черты национального характера могут быть установлены только в среднем, т. е. они вовсе не обязательно проявляются в отдельных индивидах. В-третьих, если национальные черты и проявляются в отдельном индивиде, то только до тех пор, пока этот индивид находится в данной национальной среде. Стоит человеку окунуться в другую национальную среду, как во втором, самое позднее в третьем поколении его потомками будут усвоены черты типического характера «усыновившей» нации. Поэтому Кантемир — не румын, а русский; Пушкин — не эфиоп (точнее, не эритреец), а русский; Лермонтов — не шотландец, а русский; Мандельштам — не еврей, а русский; Виктор Цой — не корейский, а русский певец. Точно так же Руссо — не швейцарский, а французский мыслитель; Анахарсис Клоотс — не немецкий, а французский революционер; Модильяни — не еврейский, а французский художник; Гендель — не немецкий, а английский композитор; Бернард Шоу — не ирландский, а английский писатель; лорд Биконсфильд — не еврейский, а английский государственный деятель; ван Бетховен — не фламандский, а австрийский композитор; Шамиссо — не французский, а немецкий романтик. И такие списки можно продолжать до бесконечности.
Как легко ассимилируются в новой нации отдельные лица и семьи, точно так же ассимилируются и этносы. Мы уже упоминали о том, что нельзя ставить знак равенства между людьми русской нации и славянами, говорившими на прасла-вянском или антском языке где-то на территории Белоруссии в самом начале нашей эры. В состав русской нации вошли и сарматы, и венеды, и водь, и ижора, и пермь, и мещера, и часть половцев, мордовцев, татар, поляков, евреев, немцев, голландцев, датчан, шведов, жмуди (и других балтоязычных племен) и т. д. Но из этого разносоставного тигля к началу шестой и в течение седьмой фазы исторического развития вышла русская нация с ее специфическим национальным характером, всемирно признанными достоинствами и хорошо известными нам самим недостатками. То же, или приблизительно то же, можно сказать и о любой другой нации, имеющей свое самосознание.
Из-за составного характера своего происхождения и неоднородности происхождения своих традиций, которые Могут оцениваться в определенных условиях как ценности, а в определенных — как антиценности, ни одна нация не вправе кичиться перед другими: англичане — не непременно нация джентльменов, немцы — не обязательно нация господ, русские— не народ-богоносец, которому суждено осчастливить весь мир, и турки —вовсе не те манкурты, которых мы наблюдали в войске янычар (они, кстати, этническими турками и не были). И вообще надо помнить, что национальный характер не закладывается в генную информацию, а зависит в основном от долгого воспитания средой.
На уровне генов наций нет, хотя на нем могут быть заложены различные способности, таланты, да и отрицательные черты индивидуального характера[114].
Но со всеми этими уточнениями мы должны признать, что начиная с шестой фазы национальное самосознание становится действенным фактором исторического процесса, и мы будем далее это учитывать.
В шестой фазе исторического процесса складывались альтернативные социально-психологические движения и стало возможно «думать иначе».
Не все общества Евразии выработали к XVII—XVIII вв. полноценную шестую фазу: страны Западной Европы, включая Францию, Германию, Великобританию (и отчасти Священную Римскую империю и Италию), принадлежали к абсолютистской постсредневековой фазе в полной и развернутой форме; на Дальнем Востоке в эту же фазу начал входить Китай и — с некоторым запозданием — Япония; слабее признаки шестой фазы были в Польше, на Балканах, в России; она едва намечалась в Турции; Иран же, Средняя Азия и Индия, а также все арабские страны задержались в пятой фазе; в XIX в., когда и у них на месте религиозного самосознания возобладало самосознание национальное, им пришлось догонять другие народы, уже находившиеся в седьмой, капиталистической фазе.
Совсем своеобразной была история Америки; на ней, придется остановиться особо.
Европа в шестой фазе далеко опередила всех своих евразийских соседей; именно здесь можно наблюдать ход шестой фазы в наиболее полном виде, и поэтому с нее мы и начнем. Отметим то важное обстоятельство, что в XV в. национальные границы едва только складывались, интеллектуальная элита Европы, ответственная за сохранение старых и создание новых умственных движений, альтернативных прежним,, имела один и тот же язык взаимопонимания и общения — латинский, поэтому нам поначалу трудно будет придерживаться изложения событий по отдельным странам и нациям. Аналогичной была картина и в других обширных регионах мира.
Для постсредневековой эпохи в Западной Европе (XVI— XVIII вв.) можно говорить о сложившемся капиталистическом экономическом укладе, однако класс капиталистов, хотя и играл все возрастающую роль, нигде в течение этой фазы не приходил к власти.
Очень важно, что в постсредневековую эпоху начинается торговля промышленными товарами между отдаленными друг от друга центрами скопления капитала. Вырастала специализированная промышленность, рассчитанная на дальнюю торговлю. Ведущую роль в Западной Европе играло сукновальное производство.
Если до сих пор люди носили домотканую одежду, изготовленную в домашних или в лучшем случае в мануфактурных условиях путем ручного прядения и ткачества, то сукно изготовлялось на примитивных сукновальных фабриках. Производство сукна было очень выгодным.
В XVI—XVIII вв. в Англии идет огораживание и превращение в частную собственность земель, ранее рассматривавшихся крестьянами как общинная собственность (а также бывших монастырских имений). На огороженной земле можно было разводить овец для сукновального производства и велось также интенсивное, в основном уже товарное, производство хлеба, овощей и т.п. В то же время множится число людей безземельных, оторванных от производства и готовых за гроши работать при неограниченном рабочем дне на фабриках. Особенно тяжелые последствия этот процесс имел для горной Шотландии, где до тех пор сохранялись клановые отношения по типу даже не пятой, а скорее третьей фазы.
Торговля и производство сукна и других товаров велись капиталистическими методами и нуждались в идеологии, альтернативной господствовавшей в средние века.
Аналогичные явления наблюдались еще раньше: в XIII—XIV вв. во Фландрии и в XIV—XV вв. во Флоренции, однако это были лишь очаги капиталистического производства посреди всеобщего господства средневековых, феодальных отношений. Во Фландрии происходила борьба между плебеями-ремесленниками и патрициями-мануфактурщиками; победили было первые, но вскоре произошла феодальная контрреволюция, затруднившая мануфактурное производство. Во Флоренции произошло плебейское восстание «чомпи», но сценарий тут оказался тот же, что и во Фландрии. Как Фландрия, так и Флоренция не смогли выжить как центры капитализма, потому что они не сумели найти формулу равновесия между противоречивыми интересами немногочисленных имущих капиталистов и массы неимущих рабочих.
Это противоречие продолжало быть актуальным и после повсеместного прихода капиталистов к власти, который сделался возможным благодаря более мощной аккумуляции капитала и сопровождался утверждением новых социально-психологических идеологий и новых технологий, в том числе в области вооружений.
К XVII—XVIII вв. капиталистические отношения находят распространение в Западной Европе почти повсеместно, Секрет тут заключался в том, что получаемую ими в ходе производства прибавочную стоимость капиталисты обращали «не в пирамиды и соборы», как заметил один историк, и не в роскошные уборы и содержание обширного двора, а вкладывали ее в расширение капиталистического производства. Для развития этой тенденции, однако, требовалось создание новой этики, мешала господствовавшая средневековая идеология: еще составитель латинской версии Библии Блаженный Иероним (IV в.) говорил, что «богатый человек либо вор, либо сын вора». Реформация относила этот тезис к богатствам папы, епископов и монастырей; но она же дала людям религиозную санкцию на пользование каждому плодами собственных трудов и воздержания и тем самым фактически на производственные накопления и кредитные операции (последние в средневековых государствах нередко были религиозно или даже юридически запрещены христианам и становились уделом нехристиан). Поэтому неудивительно, что капиталистическая экономика ранее всего начала развиваться в странах, принявших Реформацию: в Англии (где сельский характер сукновального производства охранял капиталистов от судьбы, которая постигла ранние ростки капитализма во Флоренции), в Голландии, в Швейцарии (Женева), в некоторых частях Германии.
