Интересно, что князь положительно и весьма объективно оценивая русских людей, поскольку во время войны ему приходилось с ними сталкиваться не только на поле боя.
Мои попытки убедить Карла, что в Советском Союзе сейчас на происхождение не смотрят, а оценивают человека по его деловым качествам, пример с графом Львом Толстым ни к чему не привели. «К сожалению, я не Толстой, — ответил он, — и пытаюсь пробивать себе дорогу в жизнь в своем обществе».
Поскольку задержание князя было фактически незаконным, я приказал вернуть ему его собственность, и мы распрощались друзьями. В последующем до отъезда я неоднократно встречался с ним, и он охотно выполнял некоторые наши простые поручения при поездках на Запад.
Австрийский директор одного из крупных поместий УСИА в Нижней Австрии Отто К. пригласил нас однажды в выходной день съездить к его отцу и матери, работавшим в имении одного из отпрысков графа Эстерхази. К удивлению, мы узнали, что старики, почти в семьдесят лет, работают в имении батраками. Жили они в деревне в типичном крестьянском доме, построенном на столетия, имели небольшой виноградник, но основным средством существования стариков была работа на скотном дворе графа, у которого они начали служб у почти с детства.
Старики были типичными представителями беднейшего австрийского крестьянства — темного, несмотря на высокий уровень цивилизации, не размышляющего над политическими проблемами, но по-мужицки умными и хитрыми. Они отлично управлялись с механизмами на ферме, но искренне считали, что самый высший расцвет в их стране был… при его величестве Франце-Иосифе. Они искренне опасались, что мы в Австрии установим колхозный строй, хотя обобщать у них практически было нечего. На мой вопрос, почему старики не переедут к сыну, они в один голос заявили, что, вероятнее всего, их ученому директору — сыну придется переезжать к ним, т.к. после ухода русских он останется без куска хлеба.
Печально, но эти малограмотные крестьяне оказались правы. Многие австрийцы, сотрудничавшие с советской администрацией, оказались после вывода из страны наших войск в весьма тяжелом положении, т.к. местная реакция бойкотировала их, третировала как коллаборантов, изменников, агентов русских, служивших им в период десятилетней оккупации. Некоторые особенно активные наши друзья из числа коммунистов, такие как Иоганн Штайнер, Хофер и др., были даже репрессированы.
Так малограмотный австрийский крестьянин предугадывал развитие событий, неизвестных в ту пору многим вершителям судеб в правящих сферах.
За поведением русских тщательно следили не только враги, но и друзья. Во время майских праздников 1949 года группа советских граждан отправилась в автомобильную прогулку на Каленберг. Среди них был руководящий работник Нефтеуправления М., выехавший на служебной автомашине с шофером-австрийцем. Я управлял автомобилем сам. По прибытии к месту отдыха группа пошла в ресторан, а я разговорился с водителем-австрийцем, который принял меня за коллегу. Сколько же нелестных, но справедливых упреков в адрес своего шефа он высказал. Шофер был членом КПА, и ему было непонятно, почему в личном поведении его советский товарищ ведет себя так же, как австрийский хозяин. М. никогда не интересовался настроениями, семьей, личной жизнью своего подчиненного. И в это увеселительное путешествие он взял его, не узнав, что у него болеет жена, не на кого оставить детей, весьма тяжело с деньгами.
Шофер удивлялся, как можно допускать такое безразличие к единомышленнику, рабочему человеку, коммунисту, гражданину самого демократического государства. А ведь М. был неплохим по натуре человеком, но черты черствости, известного высокомерия, метко подчеркнутые австрийцем, неминуемо переносились последним на весь наш народ, его армию, узнать которых другим путем ему не представлялось возможным.
На Центральное кладбище г.Вены во 2-м районе часто ходили советские граждане, т.к. там, помимо могил знаменитых композиторов Бетховена, Моцарта, Шуберта, Брамса, Легара, Кальмана, Штрауса, Зупе и других, имелся мемориал на братских могилах многих тысяч наших солдат и офицеров, павших в боях за Вену. В 1949 году во время одного из посещений кладбища, читая знакомые русские фамилии, высеченные на надгробиях наших ребят, лежащих вдали от Родины, я заметил девушку, сажавшую цветы на могиле младшего лейтенанта Хруцкого, погибшего в 1946 году. На мой вопрос австрийке, кто был для нее покойный, она спокойно ответила: «Близкий друг и редкий по душевным качествам человек». Девушка, оказавшаяся работницей одной из картонажных фабрик Эльфридой Волец, рассказала историю своей короткой любви к русскому лейтенанту, квартировавшему у них в доме по окончании войны, когда ей было 16 лет. Семья Волец буквально голодала, и русский бескорыстно делился с нею своим пайком, помогал отремонтировать поврежденный бомбежкой домик. Девушка полюбила лейтенанта. В 1946 году ее любимый погиб во время автомобильной катастрофы. Каждое воскресенье летом Эльфи на протяжении всех трех лет ездила на могилу друга, забыть которого она не могла. Действительно любовь интернациональна, и запретить ее было крайне трудно даже самыми строгими инструкциями.
Бывали и комичные моменты. Солдата комендатуры 4-го района застала со своей дочерью ее мать уборщица этой же комендатуры. Девушка, испугавшись матери, заявила, что солдат пытался ее изнасиловать. Началось следствие. Узнав, что солдату грозит многолетнее тюремное заключение, она со слезами на глазах убеждала следователя, что любит «преступника», и дала письменное подтверждение своей добровольной с ним связи. Вместо трибунала солдат был лишь срочно отправлен для продолжения дальнейшей службы на родину.
Молоденькая девушка, задержанная австрийским полицейским за связь с советским солдатом (такой приказ полиции действительно имел силу в советской зоне), была доставлена в комендатуру 10-го района. При выяснении у нее фамилии и имени солдата, который успел бежать, поскольку полицейский не был правомочен задерживать его как представителя оккупационной державы, девушка проявила такую стойкость, что угрозы самых строгих репрессий не вынудили ее выдать своего друга, хотя, по ее словам, она была с ним связана около года.
Так и не удалось дотошным властям выявить «преступника» и пресечь опасные контакты. Девушку, после нескольких недель пребывания в КПЗ и проверки, вынуждены были освободить, и надо полагать, что пропагандистом австро-советской дружбы она не стала. А таких «преступниц» было весьма много, и занимался ими наш разветвленный в ту пору аппарат органов государственной безопасности, не стеснявший себя тогда методами допроса и усматривавший в каждой такой связи происки вражеских разведок.
Однажды вечером мы с капитаном Сергеем Михайловичем Тимохиным зашли в ресторан Польди Хониг — «Кривые фонари». Как работники комендатуры мы были известны хозяйке, которая слегка заискивала перед нами как представителями власти. Посетителей в кабачке всегда было мало, и меня удивляло, как хозяева подобных заведений сводят концы с концами. На мой вопрос об этом Польди весьма резонно заявила, что, несмотря на трудности и большие налоги, ей все же кое-что остается на жизнь, поскольку она вынуждена работать директором заведения, поварихой, а иногда и уборщицей. Тем более что официанты практически для нее не стоят ни гроша, т.к. они существуют на чаевые и вынуждены еще делиться ими с хозяйкой. В этот вечер в локале было порядочно гостей, и один из них, сидевший за соседним с нами столом, разговорился с нами. Беседа велась на обычные темы — о дороговизне, безработице, проблемах австрийской оккупации.
Сразу распознав в нас русских, сосед, назвавшийся Петером, спросил, не являемся ли мы какими-либо большими начальниками, поскольку так смело нарушаем запрет советского руководства посещать австрийские рестораны. Все наши попытки убедить его в том, что мы рядовые служащие и советским людям не возбраняется ужинать так же, как и любому австрийцу, ни к чему не привели. Местные жители хорошо знали наши распоряжения по этому вопросу.
