Меня вызвал к себе Волох и сказал, что есть серьёзное задание, надо выехать на Кавказ. Он объяснил, что задержана Алла Дудаева, с ней надо провести беседу, попытаться узнать всё, что можно, и привезти в Москву. Но главная задача заключалась в том, чтобы выяснить место захоронения Джохара, поскольку ещё оставались сомнения, убит он или нет.
Её держали на бывшей даче Сталина в Кисловодске. Там уже были сотрудники ФСБ по Кабардино-Балкарии. Мы собрались на обед в гостиной, вышла Алла, и я с ней познакомился.
Первое впечатление пронзительное — человек, преисполненный скорби. Переживала, нервничала. Была очень скована. Все сидели за общим столом, говорили какие-то нелепые тосты, потом встал я и сказал:
— Алла Фёдоровна, мы познакомились в эти трагические для вас дни. Я вижу, как велика ваша боль. Велика настолько, что я испытываю к вам очень большое уважение. Ваш муж для одних враг, для других бог, но он вошёл в историю. Как история повернётся дальше, никому не известно. Кем бы ни был Джохар, что бы про него ни говорили, он был ваш муж. Вы с ним прожили более двадцати лет, и ваше горе мне понятно. Хочу поднять тост за вас, за ваши чувства. Хочу выразить вам соболезнование в связи с тем, что погиб не президент Чечни, а ваш муж. Земля ему пухом.
— Слышали бы это твои товарищи, организовавшие ликвидацию Дудаева.
— Это не мои товарищи. Мне, кстати, Хохольков сказал: —Ты предал нас». Я ответил, что не мог предать, поскольку вам не присягал. Никогда не присягал нарушать законы. Я один раз принимал присягу, и то в Советском Союзе. Там было написано, что я должен служить Советской Родине и делу коммунизма не жалея своей крови и до последнего дыхания. Советского Союза нет, коммунистической партии — тоже. Кому я должен — до последнего дыхания? Хохолькову? Так он с бандитами в доле. России? Так я и сейчас ей служу — больше, чем Хохольков.
Когда я закончил, Алла встала и сказала:
— Я очень вам благодарна. Вы первый офицер, который выразил мне соболезнование.
С этого дня у меня установился с ней добрый человеческий контакт. На следующий день мы должны были начать беседовать. Поставили технику, но не было хорошей камеры — была такая, что надо было менять плёнку через каждые тридцать-сорок минут.
Приходилось постоянно смотреть на часы и искать предлог, чтобы выйти и поменять плёнку. Она мне рассказала всё о Джохаре, как жила в Подмосковье, в Пушкино, часто ездили в Москву, гуляли, как познакомилась с Джохаром… Я её спросил, зачем он грозился взорвать Москву. Она сказала, что всегда ругала его, мол, это же твой город. Джохар отвечал: «Ты права, Алла, я не могу это сделать. Говорю потому, что завожусь. Они сильнее, у них больше армия. Нам тяжело будет. Но они угрожают — и я завожусь. Начинаю их путать». Она так была взволнована, что стала говорить о нём как о живом: «Он никогда не взорвёт людей! Он детей любит, Москву. Мы же расписались во Дворце бракосочетаний номер один…»
Потом начала рассказывать, как он погиб. Смотрю на часы — кончилась плёнка. Предлагаю: «Алла Фёдоровна, давайте погуляем». Она просит:
«Лучше я до конца расскажу, не могу это часто вспоминать».
По её состоянию я видел, что муж у неё правда погиб. И все слухи, что он жив, — пустое. Он жив только для неё.
— А твои начальники верили, что Дудаев жив?
— И да, и нет. Так вот, она просит не делать перерыв, а я — про свежий воздух, чтоб себя берегла. Не могу же я сказать ей, что надо плёнку новую поставить! Мы вышли на улицу. Я был зол на себя, а её стало очень жалко. Она любила Джохара. Если я узнаю сейчас от неё, где могила мужа, то его выкопают. У неё и детей последнего не останется: могилы. Мне было стыдно слушать, выведывать. И я сказал:
— Алла Фёдоровна, не говорите в помещении о том, где похоронен ваш муж…
— Ты совершил должностное преступление?
— Должностное преступление — выкапывать человека ради политики. Мне надо было быть или офицером ФСБ, или человеком. В тот момент это не совмещалось.
— Но ты же получил приказ! Сейчас модно оправдываться тем, что отдали приказ. А что, мол, я мог сделать — приказали стрелять…
— Я тогда об этом не думал. Просто решил — это противоправное задание. И не исполнил его.
Тут как раз сообщают, что Ельцин её амнистировал. Мне сказали — ей пока не говорить. Я позвонил руководству: «Как это не говорить? А тогда чего она со мной сидит? Я что, её охраняю, держу незаконно? Извините, я не могу этого делать». Волох сказал: «Перезвони». И пропал. Звоню весь день — не отвечает. Только ночью жена взяла трубку: —Поимейте совесть, генерал уже спит». А поскольку генерал спал, я принял решение самостоятельно и сказал Дудаевой, что она — свободна.
После этого разговор у нас пошёл более откровенный. Я был уже не связан заданием и задавал вопросы, которые волновали лично меня. Почему, к примеру, Дудаев начал эту войну? Неужели не понимал, что она приведёт к истреблению народа?
И Алла рассказала, что Джохар всё это понимал и хотел встретиться с Ельциным, и если бы это произошло — крови бы не было. Но за встречу с Ельциным у Дудаева запросили несколько миллионов долларов.
Я спросил тогда — почему не дал, глупо не спасти народ ценой каких-то денег. И она рассказала, что Дудаев постоянно посылал деньги в Москву. Любой экономический вопрос решался за доллары. Но встреча президентов — вопрос не хозяйственный, а политический. Тут Дудаев платить отказался. Кроме того, он припугнул высокопоставленных чиновников имеющимся у него компроматом (по рассказам Аллы, Дудаев постоянно возил с собой какие-то документы и говорил, что его никогда не арестуют — окружение Ельцина этого не допустит, его могут только убить).
И тут она мне сказала, что нападение Басаева на Будённовск — это попытка отбить деньги за указ о перемирии, который был чеченцам обещан, но не был подписан.
— А кому передавались деньги, она назвала?
— Я спросил, но она не хотела называть имена. «Если вы кому-то доложите, я могу живой не попасть к детям». Я обещал: никому. Она долго думала, а потом говорит: —Ладно, я вам верю. Только дайте слово, что это останется между нами до моего отъезда из России». Я обещал. Она сказала: —Этих людей мы называем «партия войны».
Вспомни, летом 1995 года чеченцев загнали в горы, и у них было потеряно управление войсками. Боевики расходились по домам. Не было ни связи, ничего. Фактически была одержана победа. Ситуация для них стала катастрофической. И в этот момент, сказала Алла, у Дудаева вновь затребовали деньги из Москвы. За приостановку боевых действий. Через Басаева. Несколько миллионов. И Дудаев заплатил: у него выхода не было. После этого чеченцев решили элементарно кинуть. Бабки взять, а боевые действия не приостанавливать.
Тогда Басаев захватил Будённовск.
Тут я вспомнил, что в прямом эфире Басаев что-то говорил Черномырдину о деньгах, взятках.
— Не ему ли деньги пошли? — спросил я Дудаеву.
— Тому, кто стоял рядом.
Рядом стоял Сосковец.
Боевые действия были прекращены.
Я слышал, как генерал внутренних войск, который воевал в первую чеченскую войну, сказал: «До сих пор не могу понять, почему был подписан указ о приостановке боевых действий. Это было предательство армии».
Впервые я рассказал это в 1999 году в интервью Невзорову. Меня посадили в тюрьму, но никто в прокуратуре по этому факту меня не допрашивал. А Невзорова после этого интервью выгнали с телевидения.
— А Ельцин про это знал?
Алла Дудаева не назвала мне Ельцина. Она назвала Сосковца. Более того, она неплохо к Ельцину относилась.
Когда была её пресс-конференция в Москве, меня вызвал Волох:
«Александр, тут у нас чрезвычайные обстоятельства. Алла Дудаева собирает журналистов в гостинице «Националь». Надо сорвать эту пресс-конференцию». Я спросил: «Как мы её сорвём?» — «Надо что-то придумать».
Я предложил: «Давайте позвоним в гостиницу и скажем, что она заминирована».
— «Ты понимаешь, шум будет. Это всё-таки политика, надо тоньше. А ты не мог бы её уговорить, чтобы она отказалась?» Я пообещал: «Попробую».
