Через несколько лет после окончания первой мировой войны я по одному делу приехал в Париж. Второе бюро, которое было тесно связано с нашей разведкой, предложило мне услуги одного из своих лучших агентов. Я назову его здесь Анри Дюпоном. (Многие его родственники, в том числе жена, еще живы, и мне бы не хотелось раскрывать его настоящую фамилию.) Мы знали друг друга по работе в первую мировую войну, так как время от времени меня прикомандировывали ко Второму бюро, а теперь стали добрыми друзьями. Мы решили отпраздновать успешное окончание одного трудного дела, заказав самый лучший обед, который можно было получить в Париже, славившемся великолепной кухней.

Да, это был замечательный обед. И вот мы с сигарами в зубах откидываемся на стульях и оценивающе покатываем в бокалах последние капли великолепного бренди. Оба мы в том удивительно приятном настроении, которое способны создать только изысканная пища и тонкие вина. Мы не пьяны, о нет, до этого далеко! Но жизнь кажется легкой, прекрасной, люди — добрыми и хорошими, и хочется говорить, говорить...

Мы окунулись в воспоминания, обсуждая случаи, свидетелями или участниками которых были когда-то оба или каждый в отдельности. Под покровом времени исчезли все неудачи и страдания, и теперь все прошлые дела казались нам чрезвычайно успешными, даже блестящими. Разговор перешел к неудачам, и мы, не жалея себя, рассказывали о своих слабостях. Затем мы заговорили о нелегких решениях, о случаях, когда приходилось блуждать в потемках и в конце концов оказываться в тупике. Я рассказал Анри, как однажды не смог найти доказательств виновности подозреваемого и вынужден был отпустить его на свободу, хотя не сомневался, что он был шпионом.

Когда я замолчал, наступила тишина. Анри задумчиво, невидящим взглядом смотрел в свой бокал. Я попросил официанта наполнить наши бокалы и легонько толкнул друга.

— Скажи, Анри, а тебе приходилось принимать трудные решения? Неужели в твоей работе не было неудач и ты всегда легко раскрывал шпионов?

Анри поднял на меня глаза, печально улыбнулся и так крепко сжал рюмку, что суставы его пальцев побелели. У меня мелькнула мысль, что мой вопрос оказался, видимо, бестактным. Анри тяжело вздохнул.

— Да, друг мой, ты коснулся самого больного места. Был у меня один случай, которым я не могу гордиться. Ночами я часто думаю о нем. Ты, наверное, знаешь: иногда за день так устаешь, что ночью уже не в состоянии контролировать свои мысли. Правда, я все-таки выполнил свой долг. Но почему это должно было случиться со мной? Неужели я никогда не забуду ее лица?

Он замолчал и сосредоточенно занялся сигарой.

— Расскажи, — неуверенно попросил я.

Он поднял голову и улыбнулся доброй грустной улыбкой.

— Пожалуй, я расскажу. Об этом не знает никто. Может быть, если я поделюсь с тобой, эта тайна перестанет тяготить меня,

Он замолчал, повертел в руках бокал с бренди, затем поднял его и неторопливо, смакуя, отпил глоток вина.

— Слушай, — начал Анри. — Это могло случиться с любым, в там числе и с тобой, но случилось со мной. Второе бюро послало меня по делам контрразведки в город N, и я пробыл там больше года. Ты помнишь этот лагерь? Работы там хватило бы для сотни офицеров, а нас было всего трое. Каждый день к нам поступали новые люди, и приходилось работать с раннего утра и до полуночи. А поток подозреваемых не иссякал, и мы не успевали допрашивать всю эту массу людей. Наша работа казалась бесконечной. С таким же успехом можно было бы решетом вычерпывать воду из прохудившейся лодки.

Через шесть месяцев после прибытия в N я имел право идти в отпуск, но совесть не позволяла мне оставить изнемогающих от работы товарищей. Я привык работать добросовестно, — а ты понимаешь, что это значит, — да и работа мне нравилась. Неделя шла за неделей, а я все откладывал отпуск, пока не прошел целый год работы в лагере. Пошел второй год, и тут я понял, что нервы у меня никуда не годятся. Я угрюмо и раздражительно разговаривал с товарищами, а что еще хуже — начал допускать ошибки на службе, с криком и бранью обрушиваясь иногда на людей, которых мне приходилось допрашивать. Я стал забывчив, действовал подчас нерешительно и поступал нелогично. Меня мучила бессонница, нервы были постоянно взвинчены. Но я продолжал работать, упрямо отказываясь поддаваться усталости. И вот однажды комендант отозвал меня в сторону и приказал немедленно ехать в отпуск. Неохотно, но в глубине души с благодарностью, я подчинился.

Я так устал, что не хотел ехать в слишком шумный и веселый Париж, а решил отдохнуть в Л. — небольшом городишке, почти деревне, километрах в тридцати от лагеря. Это было тихое, спокойное местечко, казалось, совсем нетронутое войной. В ту же ночь слуга упаковал мои вещи, и утром, после завтрака, я уехал.

В Л. настроение у меня сразу поднялось. Улицы здесь неровные, узкие, а дома старинные, необычной архитектуры, но очень милые. Небольшая речушка петлей огибала город, который уютным гнездышком расположился в ее излучине. Ярко светило солнце, пели птицы. Пожалуй, уже больше года я не чувствовал себя так по-мальчишески легко и свободно. Комнату я снял в недорогой гостинице, надеясь, что там ничто не будет напоминать мне о войне и работе. На две недели необходимо забыть обо всем и только отдыхать.

В гостинице было очень чисто, а слуги оказались на редкость приятными и внимательными. Перед обедом я сидел на террасе и не торопясь потягивал слабенькое местное вино. Ярко светило солнце, сверкая в реке, которая мирно текла сразу же за садом. Потому ли, что я наконец был в отпуске, но жизнь казалась мне прекрасной и с каждым днем — все лучше и лучше. Настало время обеда, я направился в ресторан.

Там было немного народу. Непобедимая профессиональная привычка помимо воли заставила меня определить их занятие. В одном углу сидели два фермера, горячо обсуждая перспективы урожая. Пожилой человек, который, судя по его черному костюму и рассчитанным движениям, служил нотариусом, сидел один, сосредоточив внимание на еде. Были тут еще одна-две пары, о которых нельзя было сказать ничего определенного, но вскоре я забыл о них, заглядевшись на девушку в голубой блузке, что сидела напротив меня. Она была молода и очень красива. Хотя девушка смотрела только к себе в тарелку, что-то подсказывало мне, что она смущена, как и я.

Ты, конечно, понимаешь, что целый год я не встречался с женщинами, и ни одна из подозреваемых, к счастью, не была так прекрасна, как эта девушка. Я был еще довольно молод, не женат, а настроение у меня было праздничное, светлое.

Словом, во время обеда я то и дело украдкой посматривал на свою прекрасную соседку. Поймав, наконец, ее взгляд, я поднял стакан, как бы произнося в ее честь тост, и она ответила застенчивой улыбкой, а лицо ее залилось ярким румянцем. В конце обеда я подозвал к себе пожилого официанта и послал его передать очаровательной девушке мое восхищение ею и просьбу, не позволит ли она мне пересесть за ее стол, Я с волнением наблюдал за ним, ожидая презрительного отказа и в то же время надеясь, что его не будет. Мои робкие надежды оправдались. Зардевшись, девушка кивнула официанту и улыбнулась. Я вскочил со стула и подошел к ней.

Вначале разговор не клеился. Но вскоре лед был сломан, и мы принялись весело болтать на разные темы. Ее звали Мари, она работала секретаршей в одной из парижских фирм, а сюда приехала в отпуск. Я спросил, почему она, такая очаровательная девушка, решила отдыхать в уединенном Л., где нет почти никаких развлечений. Она слегка пожала точеными плечами и улыбнулась. Париж, конечно, прекрасный город, но там очень шумно, беспокойно, слишком много веселящихся солдат и офицеров. Родители Мари жили в прифронтовой деревушке, так что отдыхать у них было невозможно. Поэтому она решила провести отпуск с подругой в Л., который им рекомендовали как чудесное место для тихого, спокойного отдыха. В последний момент ее подруга по семейным обстоятельствам не смогла поехать. И вот она отправилась в путь одна и прибыла сюда сегодня утром.