Сегодня это может показаться дикостью, но в то время у многих были свои счеты с немцами: у кого-то погибла семья, кого-то из родных угнали в Германию. И эта злость была настолько сильна, что мы могли действительно на одном дыхании не только до Берлина дойти, а если бы понадобилось, то и до Франции. Была просто жуткая ненависть. Тем более что проходя через ту же Пруссию, мы встречали наших соотечественников, силой вывезенных на работу в Германию, освобожденных из концлагерей пленных.

Один эпизод запомнился на всю жизнь. Идет группа людей в концлагерной одежде. Выяснилось — французы. На улице зима, а они в деревянных колодках на босую ногу. И по брусчатке только звук: цок, цок, цок… Причем идут на север, а не на запад. Мы пытались им объяснить, что Франция в другой стороне. А они на нас смотрят туманным взглядом и продолжают идти. Страшное зрелище…

Но в той же Пруссии мы воевали уже не только с немцами, но и с власовцами. Причем бои были очень тяжелые.

Власовца, как известно, в плен не сдавались.

Они, может быть, и сдались бы. Но в плен их просто не брали. И они это знали, пощады им не будет, поэтому сражались до конца. В марте 45-го под Пилау они полностью добили остатки нашей роты.

Ваша рота принимала участие в штурме Берлина?

Нет. Мы дошли до предместья. А потом нас посадили на танки армии маршала Рыбалко и в спешном порядке перебросили в Чехословакию на помощь пражскому восстанию. В Праге и закончилась для меня война.

Штрафников награждали орденами и медалями?

Как правило, нет. В виде исключения награждали только в том случае, если отличился в бою и получил ранение. Тогда после перевода в другую часть могли наградить, как искупившего свою вину кровью…

Зеркало Недели. 20–26 мая. № 20 (293). 2000.

Командира штрафной роты Николая Смирнова всю войну пули обходили стороной.

Первое время его называли заговоренным в шутку, потом стало не до смеха. Молодой и необстрелянный лейтенант шел в первых рядах под градом огня, и каждый раз возвращался без единой царапины.

В штрафную роту Николай Смирнов попросился служить по собственному желанию. Согласно секретному приказу № 227 штрафников предполагалось «ставить на наиболее трудные участки фронта», чтобы они кровью смывали вину перед Родиной. Большинство из них погибало при первой атаке. Николай Смирнов дошел до Берлина, не получив даже контузии.

Может, и правда я какой-то заговоренный, — говорит Николай Иванович. — До сих пор вот живой сижу перед вами, как будто меня Бог берег.

Николай Иванович, попроситься воевать бок о бок со штрафниками, которых посылали в самые гибельные места, уже сам по себе героический поступок. Как так получилось?

Шел сорок третий год. К тому времени я окончил Кемеровское пехотное училище, и нас отправили в резерв 47-й армии. Горячие мы были, и всем хотелось на передовую — чувствовали, что война подходит к концу. В резерв армии приехал капитан Князев — командир штрафной роты — и сказал, что ему срочно нужны четыре добровольца. Я, как и многие другие молодые офицеры, тогда ничего об этом не слышал. Он рассказал, чем нам придется заниматься и с каким контингентом работать. Задачи определил так: прорыв обороны, разведка боем, вылазки ночью за «языками». Я как настоящий комсомолец рвался на фронт и особенно не задумывался, куда именно попаду. Просто махнул рукой и согласился. Вот так и получилось — можно сказать, на себя я тогда рукой махнул. Как только приехали на место, под мое командование выделили первый взвод, а уже потом, когда погиб командир, я принял командование роты на себя.

Что из себя представляли штрафные роты и как вас приняли бойцы?

Рота как рота… Обычное, на первый взгляд, боевое подразделение. Но все-таки чувствовалось какое-то напряжение — как будто смерть совсем рядом летала. Я молодой был, но мне доверяли. Эти люди уже были в бою раньше, но их почему-то не освободили. Обычно отпускали сразу после боя, выдавали справки с гербовой печатью, подтверждающие, что судимость полностью снимается. Уважали меня штрафники, приказы выполняли беспрекословно, дисциплину не нарушали. Бывали, конечно, исключения, но война есть война. Иногда я закрывал глаза на некоторые отклонения от устава. Как-то прибегает ко мне боец и докладывает, что во взводе непорядок. Мои штрафники жили в большом доме. Прихожу к ним и вижу такую картину: накрытый стол, за которым сидит около десяти человек — неформальных лидеров. Помощник командира взвода командует: «Встать! Смирно!» Потом докладывает о том, что взвод отдыхает, и приглашает к столу. И что мне прикажете делать? Я сажусь с ними и выпиваю до утра. В общем, старался вести себя по-человечески с бойцами, и, наверное, поэтому у меня всегда был порядок во взводе. Можно сказать, что дисциплину поддерживала когорта этих самых лидеров, а я контролировал.

Интересовались, за что они попали в штрафники?

Я не спрашивал — не принято было. Они даже друг с другом на эту тему разговор не заводили. «Дел» на руках у меня не имелось, но я знаю, что за убийство сидели, за мародерство да за мелочи разные. Как тогда было: мешок муки украл — ты враг, опоздал из госпиталя или высоту сдал — тоже преступник.

Не боялись получить пулю в спину?

Даже мысли такой не было. Все зависит от командира — как себя поведешь, такая тебе и будет отдача. Я разговаривал с ними как с обычными солдатами. Не мог по-другому. Воевали они отважно, никто назад не оборачивался. О мужестве и храбрости штрафников легенды ходили, а прошлое на войне не в счет. У меня служил один цыган, так он угнал лошадь у командира полка и продал ее за бутылку водки полякам. Когда его нашли, потребовали, чтобы к вечеру кобыла стояла на месте. Он и привел лошадь обратно — наверное, украл теперь уже у поляков. Вот за такое ко мне попадали. Другого бойца направили в штрафроту за то, что отказывался брать в руки оружие. Баптистом оказался. Его ставили перед строем, грозились расстрелять, а он ни в какую. Мы с политруком поразмыслили, что делать, и придумали. Определили его в санитары, так он вытащил с того света столько наших парней, сколько не каждый фрицев пострелял. Шел он всегда в первых рядах и живой остался. Вот вам и вера!

Первый бой в штрафной роте помните?

Такое не забывается. В 1943-м готовилась большая операция по форсированию Вислы. Для проведения разведки боем было принято решение собрать усиленную роту в количестве двухсот человек, в том числе подключили и мой взвод. Штрафникам поставили задачу взять «языка». Саперы сняли мины, и после пятиминутной артподготовки мы пошли в бой. Страху, конечно, я натерпелся, но взял себя в руки и повел своих в атаку. Ворвались в окопы, давай бить немца, потом скрутили одного ефрейтора и, как планировали, — назад. Когда немцы немного опомнились, начали нас «поливать» со всех сторон, окружать. Пришлось идти напролом. Из двухсот бойцов в живых тогда осталось около сорока человек, и то калеченых да раненых. Мне просто повезло — до сих пор вот думаю, как можно было из такой бойни выйти живым и невредимым. А потом началось общее наступление: моя штрафная рота участвовала в освобождении Варшавы, Берлина, на Эльбе мы встретились с американцами.

А как же НКВД?

Вообще-то нам запрещали встречаться с союзниками, но, как понимаете, от радости мы обо всем забыли. Обнимались с ними, фотографировались на память. Я встретил одного американца, который хорошо говорил по-русски. Выяснилось, что во время революции его богатый отец иммигрировал с Украины в США. Он сказал, чтобы я пришел утром за фотографией, но… Замполит уговорил не делать этого — и правильно. НКВД на следующий день начало вызывать всех, кто участвовал в «несанкционированной встрече с иностранцами».

Говорят, что штрафные роты воевали чуть ли не голыми руками. Как у вас было с оружием?