На войне, как и в жизни, переплелось горькое и смешное. Но это понимаешь потом, а поначалу ты грубо выдернут из мирной жизни и, необстрелянный, бежишь в свою первую атаку. Боевой путь старшего сержанта Ивана Рощина начинался в артиллерийском полку, где был он командиром взвода. Южный фронт, страшные бои. Танков у противника — тьма, самолеты постоянно висят над головами наших. 31-я стрелковая дивизия из-под Таганрога отступала до Ростова-на-Дону. Потом перешла в контрнаступление и заняла прежние позиции на реке Миус.

— Как сейчас помню, — рассказывает Иван Илларионович, — вместе с командиром дивизиона майором Васильевым смотрим мы в стереотрубу. По шоссе нет движения, а слева что-то копошится. Наводим резкость — голые немцы бегают вокруг кирпичного здания! Воспользовавшись передышкой в боевых действиях, измученные вшами немцы решили устроить для себя баню. С помощью наших артиллеристов «баня» получилась кровавая. Старший сержант Иван Рощин был награжден за эту операцию орденом Красной Звезды. В сорок первом! Тогда и орденов-то еще никто толком не видел. Подходили, смущаясь, переминались с ноги на ногу, разглядывали награду. Одну из первых не то что в полку — в дивизии!

Потом был отход на Кавказ. На пути от Ростова до Батайска немцы бомбили, как озверелые. Тяжело контуженный Рощин попадает на несколько месяцев в сочинский госпиталь. В больничных стенах время течет медленнее, а информация с фронта бьется о белую толщину повязок и не может проникнуть в замутненное сознание. Очнешься — а все уже по-другому, жизнь ушла куда-то вперед, изменилась до неузнаваемости и изменила тебя.

Выйдя из госпиталя, Рощин узнал, что создаются штрафные роты и штрафные батальоны. В отделе кадров 47-й армии обрадовались:

— О, политрук, ты к нам вовремя! Пойдешь агитатором в штрафную роту.

— Вот это попал! — уныло думал Рощин, выйдя на пыльную даже зимой улицу Новороссийска. Очень не хотелось ему исполнять этот приказ — ведь он был артиллеристом и мечтал вернуться в свой полк. Да деваться было некуда. Штрафная рота уже формировалась, и само ее название наталкивало на невеселые мысли.

Дезертиры, паникеры — ничего не скажешь, веселая компания! Одно грело — хоть командование такой роты — не штрафники. Командир — на правах командира полка, выслуга идет — полгода за один месяц. Видно, в горячих местах воевать придется! Он не ошибся, потому что это и была концепция штрафной роты. Рота была придана стрелковой дивизии и занимала позиции в горах северо-восточнее Новороссийска у станицы Шапсугской. Хмурого поначалу агитатора встретили тепло, и вот он уже ходит по окопам, знакомится с личным составом, выслушивает первые — и сразу непростые — вопросы. Пожалуй, самые правильные ответы на них даст война.

Заканчивается сорок второй год. И вот — первые бои рядом со штрафниками. Кто они были, эти люди? Как вспоминает Иван Илларионович, в большинстве своем они действительно совершили воинские преступления — дезертировали во время боя или струсили в ответственный момент. Например, был такой «вояка» — старший лейтенант Шлеймович, который ухитрился на машине добежать до Баку. Там его, как говорится, и повязали, судили и отправили в Тбилисскую тюрьму, откуда штрафная рота и получала, главным образом, «пополнение». Иногда поступало человек по двести — двести пятьдесят, целых два батальона. Поэтому и участок фронта штрафникам отводился немаленький.

Как известно, место штрафной роты во время боя — передний край. Несколько артиллерийских залпов — и вперед, только вперед те, кому нечего терять, кого немцы боятся пуще огня и часто психологически не выдерживают такой атаки — ведь отчаявшийся человек способен на любой, самый невероятный поступок. Наверное, это было зрелище не для слабонервных. «…Вы лучше лес рубите на гробы — в прорыв идут штрафные батальоны», — пел спустя десятилетия после войны Владимир Высоцкий.

Всякое бывало во время боя. Брали высотку — не взяли. А куда ни глянь — сплошь убитые и раненые. Между ними пробирается младший политрук Рощин с планшетом в руке — надо составить списки. С убитых судимость снимается автоматически. Документы на раненых подадут в трибунал дивизии — вина перед Родиной смыта кровью.

Однажды в штрафную роту привезли необычное пополнение. Это были моряки из Поти, человек тридцать. Командир роты, бывало, говорил Рощину:

— Иди, Иван, разберись, что там за публика!

На этот раз «публика» действительно была неординарная. Боевая — в самом прямом и конкретном смысле этого слова. Вернувшись из очередного похода, пошли в увольнение на берег. Помянули погибших товарищей и очень не понравились морякам рыночные торговцы — здоровые мужики, место которых в трудный для Родины час, конечно, не за прилавком, а на фронте. Ну, моряки и объяснили им это наделе, за что угодили под трибунал — с подачи местных властей. Вот моряки и говорят, тоскуя:

— Дайте вы нам какую-нибудь настоящую работу! Что мы — в окопах будем сидеть?..

Штрафникам в разведку ходить не разрешалось. А нашей дивизионной разведке никак не удавалось взять языка. Моряки загорелись этой идеей — да мы вам притянем — и не одного! В течение нескольких дней они изучали расположение противника, распорядок дня педантичных немцев. А потом просто «нокаутировали» их, напали умело и неожиданно. Многих перебили, а пятерых — кляп во рту — доставили в расположение роты. Пленных сразу же забрали разведчики, дивизия получила благодарность, а штрафная рота… Она и есть штрафная. Хорошо, хоть моряков вскоре удалось отпустить.

Со вновь поступившими разжалованными офицерами тоже приходилось беседовать агитатору. Полковник, командир бригады получил приказ перебазироваться в горы. Некоторые подразделения не уложились в отпущенные командованием сроки. Горы таят множество неожиданностей, и рассчитать время операции с точностью до часа крайне сложно. Тем не менее, трибунал и штрафная рота полковнику были обеспечены.

Командир роты все понял правильно:

Полковника не так просто вырастить! Он нужен фронту.

И после ближайшего боя, где полковник проявил себя отважным санитаром, его отправили восвояси. Летом сорок третьего шло наступление на Анапу. На дороге, забитой техникой и солдатами, из «виллиса» выпрыгнул офицер и, подбежав к капитану Рощину, порывисто его обнял. Благодарный был человек этот полковник.

Доходило со штрафниками и до анекдота. В очередном пополнении — майор, начальник Военторга. Не секрет, что у многих командиров на фронте имелись ППЖ — походно-полевые жены. И не секрет, что они порой позволяли себе капризничать. По заказу командарма начальник Военторга сшил его подруге шикарные сапожки. Как не похвалиться обновой перед дамами. В итоге начальник штаба потребовал для своей сапожки еще лучшие. А материала у майора больше не оказалось… В общем нашли повод и отдали беднягу под трибунал.

Рощин вспоминает, как использовали сохранившиеся связи военторговца в штрафной роте. На переднем крае зарплату, естественно, девать было некуда. Деньги скапливались просто мешками! Командир роты и говорит майору:

— Вот тебе лошадь, мешок с деньгами и пустые мешки. Поезжай и купи, что можно.

А можно было и шампанское к празднику, и популярную тогда американскую колбасу в консервах, и халву ореховую. Каждый день под пулями — так хоть поесть и выпить перед смертью!

Что и говорить, таких «счастливых исходов» были единицы. А порой жизнь ставила задачи, решать которые затруднялись даже опытные вояки. В одном из новых пополнений оказалось семь девушек — медсестер. Все отступали, и они бежали вместе со всеми, пока не остановил их заградотряд и — в штрафную роту. Командир мудрый, в летах мужик, лишь вздохнул тяжело:

— Дожили… Женщин — в штрафную роту. Их дело не воевать, а рожать.

Решили сделать все, чтобы вышли девчонки живыми. Первый их бой был под станицей Абинской. Иван Рощин как агитатор впереди. Прикрывает их вместе с другими.

Помню ее имя — подружки звали ее Галкой. Разворотило ей, бедной, ногу, да так, что не то что идти — ползти не могла.