В отряде, правда, не особенно лестно отзывались о Шелудько. Но мнения эти основывались лишь на мимолетных, внешних впечатлениях. По природе добродушный и застенчивый, немного грузный, этакий увалень, старшина и впрямь производил на человека, мало знавшего его, впечатление невыгодное.

«Скажи, Грабчак, твой старшина бегать умеет?» или «Когда твой Шелудько перестанет храпеть: по всей границе слышно?» — не раз отрядные зубоскалы спрашивали Андрея. «Мне другого старшины не нужно», — обрывал он остряков.

В начале весны на заставе произошел случай, который заставил шутников прекратить насмешки над старшиной. Вместе с красноармейцем Яковлевым Шелудько возвращался с правого фланга, где проверял службу наряда. Было это ночью, перед рассветом. Возле «трех мушкетеров» пограничники нарвались на засаду. Четверо диверсантов, засланных румынской разведкой, подстерегали здесь наряд и пытались его пленить. Сделать это они хотели без шума, чтобы все было шито-крыто. Но шум вышел порядочный.

Двое румын навалились на шедшего впереди старшину, но он не растерялся и с такой силой сбросил их с себя, что те разлетелись в разные стороны. Одного замешкавшегося диверсанта Шелудько со всего плеча огрел прикладом, и тот, как потом выяснилось, отдал богу душу. Другой предпочел улизнуть. Как только старшина справился со «своими», он поспешил на помощь Яковлеву. Лазутчики уже сидели на нем верхом и крутили руки.

— Ах вы гады! — с этими словами Шелудько набросился на них, одного проколол штыком, а другого заставил поднять руки. Короче, вышла для румын незадача. Хотели они пленить советских пограничников, а на поверку влипли сами.

Андрей, выехавший по тревоге на границу, встретил наряд уже в пути на заставу. В порванной шинели, с большущим синяком под глазом (видно, и ему досталось в ночной потасовке), страшно злой, старшина вместе с не менее злым Яковлевым конвоировал на заставу почерневшего от страха задержанного шпиона. Андрею стоило большого труда сдержать улыбку, когда Шелудько докладывал ему о ночном происшествии.

За разгром этой диверсионной группы Шелудько наградили золотыми часами, которые вручил ему незадолго до войны специально приезжавший на заставу полковник из Москвы. Вся застава бурно поздравила его с наградой. Сам же Шелудько был не особенно доволен собой и не переставал сокрушаться, что упустил четвертого бандюгу.

— Я ж его держал за шкирку, так он, как змея, словчился — и тёку. Ну, попадись мне этот гад. Вытряхну я из него, поганца, душонку! — говорил старшина с такой искренностью и убежденностью, что никто не сомневался: несдобровать тому диверсанту, если они вновь встретятся на узенькой дорожке.

— Вытряхивай, да полегче, — шутливо урезонивал старшину Андрей. — А то зашибешь, как того, что прикладом. Ты, голова садовая, о языке думай. Ведь от мертвого шпиона какой толк? Как от козла — ни шерсти, ни молока...

— Не скажи, Михайлыч, — вступался за Шелудько Карамчук. — Мертвый шпион в тысячу раз лучше живого. Так что ты, братка военный, лупи их себе на здоровье, хочешь — прикладом, хочешь — кулаком.

Шелудько понимал, что над ним шутят, но нисколько не обижался.

...Нет старшины, нет и «братки военного». Андрей потерял комиссара под той же самой Крестиновкой, будь она неладна! Толком он не знает, куда девался Карамчук. Ему известно лишь, что тот был ранен, а что случилось дальше — или рана оказалась смертельной, или же угодил политрук в санбат — этого Андрею установить не удалось. Комиссара ранили в самый разгар боя, и Грабчак в суматохе потерял его из виду, да так и не нашел.

Об этом Андрей подумал там, у Крестиновки, после того страшного боя, в котором батальон потерял двести своих лучших бойцов.

Случившаяся трагедия не обезоружила Андрея, не отняла у него воли. Напротив, все его существо жаждало действия. Надо, надо что-то делать. А что? Может, скрыться в том лесу, который подступает к деревне и бить фашистов из-за угла, мстить им за Шелудько, за Карамчука, за все, за все. Подрывать фашистские автомашины, нарушать связь, появляться внезапно то в одном, то в другом месте, сделать для гитлеровцев каждый час пребывания на нашей земле адом?

Не мог тогда Андрей остаться. Не мог бросить батальон. Это было бы равносильно дезертирству.

Но возникнув раз, эта мысль уже не давала Андрею покоя. В дни, когда наступало относительное затишье и немцы не напирали, он, шагая проселком или сидя где-нибудь в лесной глуши у костра, все передумал и взвесил. Желание перешло в четкий и обоснованный план: Андрей, как только предоставится возможность, подастся не куда-нибудь, а в Олевск, в тот самый Олевск, в котором до сентября тридцать девятого стоял штаб пограничного отряда.

Лучшего места для действия диверсионно-партизанской группы не найдешь. Через Олевск проходит железная дорога Варшава — Киев, и немцы наверняка гонят по ней эшелон за эшелоном. Оседлать эту дорогу труда большого не требуется. Андрей хорошо знает те места, за годы службы в отряде он исходил их вдоль и поперек. Пусть дадут ему в помощники подрывников, снабдят минами, немного подучат обращаться с ними — и он покажет фрицам, почем фунт лиха. Уж в этом Андрей постарается. Подберет себе с десяток пограничников, а те умеют неслышно ходить, растворяться в темноте, ни черт, ни дьявол их не перехитрит.

Надо еще учесть, что у Андрея в Олевских селах много надежных людей. Они когда-то хорошо помогали заставе. Не может быть, чтобы фашисты всех уничтожили. Наверняка, кто-то остался жив, и эти люди, в случае нужды, укроют Андрея, предупредят об опасности, помогут в борьбе. Нет, любому начальству Андрей докажет, что его место в Олевских лесах. И он доказал.

Когда батальон вышел к Сталинграду, от него остался, грубо говоря, лишь один номер. Штаб дивизии, видя такое дело, направил Андрея в резервный полк, стоявший в деревушке за Волгой. Теперь Андрей мог осуществить свое желание. Руки у него были свободны. Он написал в Центральный Комитет партии Украины письмо, в котором подробно излагал хорошо выношенный и обдуманный план создания диверсионного отряда.

В ЦК заинтересовались предложением Грабчака, и дело быстро получило ход. Вскоре Андрея направили в распоряжение штаба партизанского движения Украины.

— Предложение ваше одобрено. Так что действуйте, подбирайте людей, потом подучим немного — и в путь, — сказал Грабчаку генерал Тимофей Амвросиевич Строкач, начальник партизанского штаба.

Грабчак разыскал Подкорытова и попросил назначить его политруком. Штаб отряда возглавил Павел Голдобин, луганский слесарь. Остальные ребята подобрались тоже стоящие, смелые, они буквально рвались в бой. Радистами были назначены Володя Седашев и Вася Гончаров. Это были безусые хлопцы, но радиодело знали отлично. Подрывником был назначен Федор Задорожный. Был и пулеметчик — суровый на вид Иван Мороз. И опять-таки охочие на шутку десантники прибавили к его фамилии слово «воевода». Так и звали — Иван Мороз-воевода.

И вот теперь видавший виды потрепанный «Дуглас», стартовавший с подмосковного аэродрома, везет Андрея и его новых друзей-десантников за линию фронта, в глубокий вражеский тыл. Это не первый их вылет. Семь раз в такую же глухую ночь поднимались они в небо и, не долетев до цели, поворачивали назад.

Во время одной из попыток пробраться через фронт неожиданно из темноты вынырнул гитлеровский истребитель и пошел в атаку. Плохо пришлось бы неповоротливому «Дугласу», если бы не хладнокровие и не находчивость летчика Аставина. Заметив пирата, он пустил самолет вниз и повел его бреющим полетом, буквально утюжа верхушки деревьев. Немец не отважился идти следом за «безрассудным» русским летчиком и отстал. В тот раз они отделались легким испугом, не считая того, что самолет был изрешечен пулями. И было удивительно, как это ни одна пуля не задела баки с горючим. Просто повезло им тогда.

В другой раз где-то в районе Брянска самолет попал под лучи прожекторов, в зону зенитного огня и тоже, как говорится, еле унес ноги. Словом, оснований для беспокойства было довольно. «Лишь бы добраться, лишь бы долететь», — этого каждый из них желал теперь так, как никогда и ничего не желал в жизни. Уже полмесяца, как все приготовления к выброске закончены, а они слоняются без дела. Сидеть сложа руки и ждать у моря погоды в такое время они не могут, не имеют права.