Задумался следователь. Выглядел он сейчас бессильным и беспомощным. Зацепка неожиданно вывела его из тупика. Да, пожалуй, запах отца и сына одинаков.

На столе стояла вторая банка. В нее и уставился следователь. На нее смотрел и Дунаев. Безрукову хотелось схватить ее и бросить в окно, чтобы она больше ничего не напоминала: не подымет же отец руку на сына.

«Психологии людей не знаю, — в душе упрекал себя Безруков. — Надо же выдумать версию — отец убил сына». А Иван Грозный? Поднял же...

Словно угадывая мысли следователя, Дунаев пододвинул банку к себе.

— Надо задержать на сорок восемь часов отца, — посоветовал Слава. — Проверим запах из этой банки. Тогда станет все ясно.

— Говоришь, арестовать?

— Иного выхода не вижу.

— А если он не виновен?

— Туман же показал...

— Туман — собака. С нее спрос не велик. А с нас спросят, если мы незаслуженно обидим человека.

Следователь посмотрел на Тумана. Положив голову на передние, лапы собака мирно дремала. «Вот и исчезли все улики. Формы ради придется подождать некоторое время, а потом отказаться от дальнейшего ведения дела. Преступление не раскрыто и вряд ли кто раскроет».

Дунаев вертел в руках банку, всматривался в нее, чтобы больше не отвлекать своими разговорами следователя. Безруков еще раз взглянул на собаку.

«Дунаев все же прав. Надо до конца проверить улику...»

Он встал и коротко бросил: — Задержим на 48 часов.

...Вдоль стены стоят пятеро мужчин. Среди них отец убитого мальчика. По команде они повернулись лицом к стене. Дунаев вводит Тумана. Открывает банку и дает овчарке обнюхать запах. Напряженная тишина. И в этой тишине раздается короткая команда: — Ищи!

Туман, нагнув голову, какие-то доли секунды принюхивается. Затем натягивает короткий поводок. Дунаев подводит собаку к людям, стоящим у стены. У первого овчарка не задерживается. У второго — тоже. У третьего... Дунаев наметанным глазом замечает, как у овчарки начинает постепенно дыбиться шерсть. Чувствует искомый запах. На четвертого она рванулась. И старшине пришлось двумя руками сдерживать собаку.

Это был отец убитого мальчика.

— Спасибо, товарищи, за помощь. Вы свободны.

У стены остался стоять лишь отец.

Следователь сел за стол, взял лист чистой бумаги и жестом приглашает обвиняемого сесть на табурет. Задает ему сперва общепринятые вопросы: ваша фамилия? Год рождения? Где проживаете?..

— Вы обвиняетесь в убийстве сына...

Плотно сжав губы, следователь разглядывает обвиняемого, наблюдая, какое впечатление на него произвели эти слова. А тот сидит на табуретке сгорбившись, тяжелые плечи опущены.

— Рассказывайте, — строго произносит следователь.

— Все это она, — всхлипывая и еще ниже опуская голову, дает показания обвиняемый. — Не хотела, чтобы я платил алименты на содержание сына...

— Уведите, — приказал следователь часовому.

Сколько бессонных ночей провел в дозоре со своим Туманом Вячеслав! Сколько раз он слушал, как рассыпала тоску кукушка в пограничном лесу! Сколько раз старшина бросался в жаркую погоню! Сколько сочных и крутых капель, которыми можно напиться и умыться, упало на его плечи! А кроме того — сколько им раскрыто самых запутанных и тяжелых преступлений!

Все это и есть пограничный труд старшины. Труд опасный, требующий постоянного душевного напряжения, отваги, зоркости, воинского умения, но так нужный Родине.

Первое мая тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Вся страна, по обыкновению украсившись празднично, пела, веселилась, ликовала. А на кладбище в Симферополе перед молчаливым строем пограничников опускали в могилу обтянутый кумачом гроб. Удары о крышку первых комьев земли заглушил троекратный ружейный салют. Среди венков и цветов осталась дощечка с надписью:

Случилось это накануне Первомая, в красивейшем уголке южного побережья Крыма. Над корпусами санатория, жилыми домами, магазинами и ларьками нависает крутая скала, называют ее — «Спящий рыцарь». И верно: стоит приглядеться, как увидишь лежащего навзничь каменного великана в доспехах, в шлеме с закрытым забралом, со скрещенными на груди руками.

Неподалеку от этой живописной местности в годы Великой Отечественной лейтенант Терлецкий с горсткой солдат оборонял важный рубеж в горах. Лезли егерские батальоны, прямой наводкой стреляли танки, но храбрецы не отступили, пока не выполнили задание. Лишь задержав врага более чем на сутки, лейтенант Терлецкий с пятью оставшимися в живых пограничниками вырвался к партизанам. Много еще подвигов совершил он в священной борьбе: взрывал вражеские склады, гранатами сбрасывал грузовики в черные ущелья, а когда прерывалась связь с центром — переходил линию фронта. Однажды во время такого перехода он наступил на мину и, тяжело раненный, попал в плен. Фашисты, обвязав его длинной веревкой, кинули в пропасть. Вытаскивали обратно и снова кидали. Но в смертный свой час он прошептал только два слова: «Живи, Севастополь!»

В конце пятидесятых годов в эти места приехал капитан Иван Федорович Семихов, служивший до этого и на островах Дальнего Востока, и в Каракумах, и на заоблачных высотах Тянь-Шаня. Сотни километров пешком покрывал он от стойбища к стойбищу, не раз попадал в снежные обвалы, в боях с диверсантами смотрел смерти в глаза. Мог ли он думать, что в Крыму, где служба, что ни говори, куда легче, его ожидает гибель?

В тот день Иван Федорович встал пораньше, хотя почти не спал, как всегда перед праздниками. Неторопливо натянул брюки, зашнуровал ботинки, поставил на плитку чайник. Покуда чайник не вскипел, читал вчерашние газеты: свежие привозили только к вечеру. Радио не включал — боялся разбудить жену и детей. Брился «безопаской» перед маленьким зеркальцем, в котором лицо его никак не умещалось полностью. Он видел то один свой глаз, серый, под сдвинутой к переносью бровью, то другой, то короткий вздернутый нос, то подбородок с ямкою посередине — самое неудобное место для бритья. С подбородком всегда была морока: попробуй выбрей его начисто и при этом не порежься.

Добрился он все-таки благополучно, облегченно вздохнул: неудобно же поцарапанным появляться на людях. На краешке газеты черкнул для памяти: «Пора купить электробритву, ленинградскую».

Пока с мылом и полотенцем он выходил во двор к колонке, а вернувшись в комнату, надевал вычищенный, отутюженный китель, жена еще спала. Но стоило ему собраться уходить, как послышался ее голос:

— А завтракать?

— Потом, Надюша. Скоро вернусь, — сказал он. А на ее просьбу завернуть в магазин, купить дрожжей для пирога шутливо откозырял:

— Будет сделано!

Не ведала она, исколесившая с ним всю страну, разделявшая его радости и беды, родившая ему двоих детей, что слышит его голос в последний раз.

Меньше часа оставалось до его гибели, и все-таки много еще людей успело увидеться и поговорить с ним.

Старшина Николай Алтухов, бывалый воин, от плеча до плеча увешанный медалями и нагрудными знаками, провожал его до ворот. Капитан интересовался, каким праздничным меню порадует старшина солдат. Разрешил, если утихнет море, отрядить лодку с двумя-тремя бойцами для ловли ставриды.

— И накоптить на вертелах, — добавил он. Помолчав, улыбнулся: — Может, и мне штуки четыре перепадет — на семью, а?

И тут же с тона шутливого перешел на серьезный. Такими внезапными переходами он как бы заставал собеседника врасплох, вынуждая отвечать по существу и чистую правду.

— Как Попов? — спросил он жестко. Слишком уж занимал его мысли Попов, бывший сержант, с которого недавно на вечернем расчете он снял командирские лычки. Иначе нельзя было. Оскорблял Попов молодых солдат. А докатился до чего? Вернулся «на взводе» из городского отпуска. Нет, начальника мучило не то, что пришлось прибегнуть к почти крайней мере. Мера справедлива. Но пойдет ли это Попову на пользу — вот в чем заковыка.