Не успел попаданец толком оглядеться, как одним из ближайших его друзей стал татарин. Точнее – ногай, зато из высшей знати – дед Срачкороба руководил всей буджакской ордой и был силистрийским пашой. Хоть они ушли от своих, многим вряд ли понравилось бы тотальное уничтожение их родственников. Следовательно, пришлось бы учитывать возможность предательства… да и вырезаемые наверняка приложили бы все усилия, чтобы прихватить на тот свет побольше уничтожителей. При незначительности казачьей популяции даже полная победа для них одновременно стала бы и окончательным поражением. Нужно было искать другой выход.

Увы, но для нарождающейся державы казаков соседство с татарами и ногаями было приговором. Набеги кочевников не давали ни малейшего шанса на экономическое развитие, а жить только за счет грабежа – путь в никуда. Рассчитывать на длительное мирное сожительство было наивно. Слишком привыкли многие кочевники пополнять свой бюджет за счет набегов. От соседей необходимо было избавляться. Но как?

Подсказку дал дружбан Срачкороб. Он рассказал попаданцу о легенде, что при включении, вполне мирном, Крыма в Османский султанат была личная договоренность между султаном и ханом, что если род Османов прервется, то наследует им Гирей. Аркадий попросил разведчиков подсобрать сведения и обнаружил, что легенда бытует и на южном берегу Черного моря. Более того, в Стамбуле все знали, что потерявший во время эпидемии чумы всех сыновей Мурад хотел уничтожить своих, бог знает почему, ненавидимых им братьев и воплотить легенду в жизнь. То есть, вполне возможно, это не легенда, а реальность, о которой осведомлен султан, иначе с чего это вдруг он затевал такое дело?

Зимние посиделки с друзьями за символической чаркой горилки стали для Аркадия пиром души. Ну не был он по характеру ни технарем, призванным двигать прогресс, ни великим воином, живущим полноценно только в битвах. Болтать на кухне про политику… для него не было более естественного занятия, как, впрочем, и для практически любого родившегося в СССР. Сколько себя помнил, столько и наблюдал подобное времяпровождение. Когда же подрос – сам стал участвовать. Теперь же ему довелось не просто перемывать косточки власть предержащих, но пытаться изменить к лучшему судьбу своего народа. Послезнание давало возможность отсечь наиболее неприятные пути развития, великолепное знание реалий семнадцатого века собеседниками помогало спрогнозировать действия соседей. Периодически втемную привлекали других атаманов: кто-то лучше всех знал Черкесию, кто-то – расклады внутрироссийские. Им рассказывали, под клятвой о нераспространении, только часть задумок.

Уже зимой по Крыму поползли слухи о грядущей беде. Одни говорили, что казаки с дворянской конницей ворвутся по весне на полуостров и всех вырежут, никого не оставляя в живых и даже не беря пленников на продажу. Другие утверждали, что русский царь на такое не пойдет, а вот явившиеся откуда-то калмыки жаждут вырезать всех тюрок или обратить их в рабство. Многие роды Больших ногаев уже стали их жертвами, теперь они нацелились на Крым. Третьи спорили до хрипоты, что захватить их землю хотят польские паны, с помощью казаков, конечно. Ходили слухи и о казацко-черкесском заговоре. Учитывая, что против любого из вышеперечисленных союзов Крыму было в одиночку не выстоять, просто отбросить эти слухи как вздорные ни у кого не получалось. Главные покровители татар – османы – в это время прочно завязли в Персии и серьезного противодействия казакам не осуществляли.

Знавший куда больше о казацких планах Инайет-Гирей тем временем сосредоточил свои силы, ему, безусловно, верные, в столице, Бахчисарае, и главном татарском (остальные всегда были османскими) порту – Гезлеве. Именно туда он перевел свою артиллерию и срочно набранные пехотные, точнее конно-пехотные, части секбанов, вооруженные ружьями. Во время участившихся визитов знати – мурзы и беи приезжали с целью разведать обстановку – он не отрицал возможности великой беды для всего народа, если не удастся договориться с соседями, неожиданно усилившимися казаками. В другое время не сносить бы ему головы, но после нескольких неудачных покушений он тщательно берегся, убить его было не так уж и легко.

Пытались ли противостоять этим слухам несогласные с оставлением родной земли? Безусловно. Они пробовали поддержать боевой дух в людях, призывали вспомнить славные победы, богатую добычу, обещали скорую помощь из-за моря. Да вот о невозможности такой помощи слухи тоже были. И куда более убедительные, чем ее обещания. Все знали, что султан очень зол на татар из-за их нежелания идти на Персию. Злить такого могучего повелителя – оно, конечно, опасно, но идти в поход… лучше рискнуть неудовольствием халифа. Уж очень страшная память о походе Джанибека осталась.

К тому же призывы к храбрости и памяти о прежних победах действовали на немногих. Одно дело хвастаться своей немереной крутостью под кумыс или, да простит Аллах, кувшинчик вина. И совсем другое – идти в бой на огромную казацко-калмыкскую орду. Большинство мужчин в Крыму прекрасно отдавали себе отчет о реальном соотношении сил. Никаких шансов даже на ничью при появлении, безразлично, казацко-калмыкской, казацко-черкесской или казацко-русской армий у крымского войска не было. В победу верили только глупцы, а среди знати таковых после гражданской войны осталось немного.

Пытались найти какой-то выход противники хана за пределами полуострова. Плавали некоторые беи и в Стамбул, к султану, с мольбой о помощи. Мурад встречал их ласково, одарял богатыми подарками, однако немедленной помощи не обещал. Вот победит он персов, тогда… Крымскую знать такой оборот дела никак устроить не мог. Пока османы соберутся, казаки и калмыки в Крыму столько успеют натворить, что помогать там будет некому. Их посольство нашло самый положительный отклик у западноевропейских дипломатов в Стамбуле. Значительная часть рабов ранее перепродавалась для использования на галерах Испании, Франции, Генуи и Венеции… Француз даже пообещал похлопотать о субсидии, но дальнейшие события сняли этот вопрос с повестки дня.

Ездили послы и в Варшаву, и в Москву. Поляки ничего толком не ответили, король в это время был занят обустройством личной жизни, женясь на принцессе из дома Габсбургов, а сейм татарских послов, да еще неофициальных, проигнорировал. В Москве едичкульских мурз встретили куда более внимательно. Правда, говорил с тайным посольством не глава Посольского приказа, князь Черкасский, а дьяки. На высказанный страх перед казаками им попеняли бегством из-под руки государя к его лютому ворогу, крымскому хану.

– Однако, – сказали им в Посольском приказе, – ежели возвернетесь на старое место, то великий государь, так уж и быть, простит вам все ваши вины и возьмет обратно под свою руку.

Послы высказывали боязнь, что при возвращении их могут побить-пограбить те же казаки или калмыки, возвращаться на старое место хотелось далеко не всем. Их стали заверять, что и к казакам, и к калмыкам будут посланы гонцы с письмами, чтоб те возвращающихся ногаев обижать не смели. Защищать ногаев, желающих жить при крымском хане, служащих врагам России, в Москве не жаждали. С чем послы и убыли обратно.

В Москве в это время присутствовала и очередная казацкая станица. Они легко и дешево смогли вызнать у дьяков итоги переговоров и успели сообщить о них в Азов. Так что когда послы вернулись в степь, там уже ходили слухи, что ослушников-ногаев царь отдал на волю казаков и калмыков. Их пропустят в глубь казацких земель и там погромят-порежут. При этом рассказывались такие жуткие подробности предстоящего действа, что у слушавших волосы дыбом вставали. Оказывается, и от Голливуда может быть польза. Желание идти обратно в Поволжье у многих пропало окончательно. А вот беспокойство и страх перед неведомым грядущим – нарастали. Пошли слухи о предсказаниях каких-то святых людей, что спастись ногаям и крымским татарам суждено, если они уйдут на юг, по направлению к Мекке.