Перед спектаклем О. Александр обратился со словом к родителям: «Мы будем молиться за то, чтобы если не мы, то наши дети смогли стать настоящими христианами». Признаться, мне показался этот призыв о. Александра слишком пессимистичным: мне думалось, что, мол, и мы неплохие христиане. Но вскоре я понял, что заблуждался. (Хозяйка квартиры, оскорблённая тем, что о. Александр не стал безоговорочно на её сторону в семейном конфликте, организовала «утечку информации», которая послужила основой грязному пасквилю «Крест на совести» в газете «Труд». Однажды я играл концерт в одном закрытом институте, и был поражён, увидев на стенде «Происки империализма» рядом с карикатурами на толстых буржуев и империалистов в котелках и с бомбами в руках статью «Крест на совести». Она была увеличена фотоспособом метр на метр!..)

К этому времени мне удалось сделать со своей группой рок-фонограмму двух песен из действа и записать в одной студии наложение голосов.

В 1984 году был юбилей св. Франциска Ассизского. Мы написали пьесу и поставили её на квартире на Остоженке. Хотя я тогда жил очень трудно, в тесной квартирке с маленькими детьми, Господь дал удивительные идеи, и позднее я переделал арию Франциска «Когда‑нибудь» в джаз–вальс для трубы.

После Франциска на наш след вышли «поклонники» детского христианского воспитания. Хозяина квартиры на Остоженке начали вызывать, и ему пришлось оставить любимую работу: он участвовал в разработке советского «Шаттла» — «Бурана».

О. Александру нравилась пьеса великого князя Константина Романова «Царь Иудейский». У него дома было роскошное издание этого произведения, оставшееся от Елены Семёновны. По его предложению мы сделали спектакль. Серёжа Б. адаптировал текст для подростков (к тому времени участники мистерии из младших школьников превратились в подростков). К. Р. — псевдоним великого князя — использовал интересный принцип: в спектакле принимали участие второстепенные лица евангельской истории: Прокула, жена Пилата, Никодим и другие, они только что разговаривали со Христом, только что с Ним встречались, но Христос и ученики в пьесе не появляются. (Этот принцип позже применил М. Булгаков в драме «Пушкин»), К тому времени мы уже не стали искушать судьбу и ставить драму «Царь Иудейский». Записали её на кассету и этим ограничились.

О. Александр не раз говорил, что враг наш — телефон и что те, «кому надо», достанут нас, как достают сосиски из котла, — схватили одну — потянется вся связка, и о. Александр делал при этом характерный жест. К тому времени и просочилась информация о детских постановках. В приходе начались обыски, людей таскали на многочисленные допросы. В училище меня начали «уходить» с работы: пустили слух, что я участвую в подпольном христианском движении. Собирали комиссии, чтобы не аттестовать, как профнепригодного.

Когда я стал жаловаться на притеснения на работе, о. Александр сказал: «Это все зависть. Из‑за зависти совершилась Октябрьская революция».

Траурную арию из «Царя Иудейского» — «Пускай Твои закрылись очи» — я в конце сентября 1990 года исполнял на музыкальном фестивале «Пробуждение» в честь христианского праздника Веры, Надежды, Любови и Матери их Софьи, посвящённого светлой памяти отца Александра Меня. Специально для этого концерта была дописана строфа:

И начинал я эту арию с того же погребального спиричуэлса, который играл на кладбище в день похорон о. Александра.

… Володя Е. устроил вечер памяти Е. А. Огневой. Я играл спиричуэлсы в дуэте с Ольгой И. После концерта к нам подошёл о. Александр и сказал, что «Сент–Луиз блюз» — его любимое джазовое произведение.

Дома все свои книги о. Александр писал под музыку — в основном баховского периода: Бах, Гендель, Вивальди. Я и другие прихожане привозили ему пластинки.

В конце 70–х годов у нас появилась бит–месса, в которой польские молодые ребята записали основные номера Кирие, Глория в бит–стиле. Отцу очень понравился номер Кредо, который начинался речитативом и кончался мощной кульминацией.

Сам О. Александр обладал прекрасным голосом и слухом. Так, в том месте литургии, перед поминовением усопших, когда хор меняет тональность на минор, О. Александр, стоя перед Царскими вратами, тихонечко подбирал новый тон для заупокойной ектеньи, чтобы петь в тон с хором. И всегда точно попадал в новую тональность.

Как‑то на одном празднике мы попросили о. Александра что‑нибудь спеть, и он спел песню из кинофильма «Земля Санникова» — «Есть только миг между прошлым и будущим — именно он называется жизнь». Жаль, что мы не записали его тогда.

Незадолго до смерти о. Александр посоветовал мне написать музыку к «Трём разговорам» Вл. Соловьева. Причём он хотел внести в него современные черты… Я все приставал к о. Александру, чтобы он объяснил причину экстатичности песнопений в протестантской церкви. «Наверное, это связано с аскетизмом внутреннего убранства молитвенного дома протестантов, вот они и компенсируют это эмоциональностью песнопений», — сказал о. Александр.

Когда я играл в группе В. Клейнота, приходилось работать по ночам и очень трудно было вырваться на утреннюю службу. И как же было радостно в один из таких приездов услышать: «Я целый день про тебя думаю».

Мы жили в Рабочем посёлке, в квартире совершенно непригодной к проживанию. И мне пришлось вести бюрократическую канитель (которую хорошо описал Войнович в своей «Иванькиаде»). И вот, когда после пяти лет волокиты, огромного количества писем и хождений, я все же получил квартиру, на освящении её о. Александр сказал: «Я так рад, как если бы сам получил квартиру».

Я написал свою первую книгу о джазе, но из‑за того, что джаз — это «масонско–еврейская диверсия в нашей культуре», её отказались печатать. Как‑то я снимал дачу в Заветах (поближе к о. Александру), и моя четырёхлетняя дочь подружилась с соседским мальчиком, а у него бабушка была большим начальником, она и помогла мне напечатать книгу, которая несколько лет пролежала в столе[37].

Однажды я пошёл в правый хор и сорвал голос. О. Александр пристроил меня алтарником в один московский храм. Там я насмотрелся много интересного, и это ещё раз утвердило в мысли, что о. Александр был неугодной белой вороной в православном духовенстве.

Мне рассказывали о нелюбви о. Александра к В. Розанову и что он не держал его книг у себя дома. Когда я спросил об этом, он сказал: «Да, это так, у меня в библиотеке есть работы противников христианства и Церкви — нужно знать их аргументы. А когда так поступает христианин, это для меня неприемлемо».

Однажды, в дни гонений на о. Александра, «контора» подослала провокатора, который в роли неофита должен был попросить у о. Александра какую‑нибудь книгу, и если бы она оказалась «тамиздатовской», это можно было бы инкриминировать о. Александру.

Но у о. Александра везде были почитатели (в том числе и в «конторе»), и его предупредили о провокаторе. О. Александр дал ему почитать номер ЖМП[38]. Когда тот через некоторое время пришёл вернуть журнал, то чувствовал себя крайне скованным и не знал, как себя вести и что говорить. О. Александр пришёл ему на помощь: когда тот заметил, что в домике много мух, о. Александр, шутя, предложил перебить их и дал провокатору брошюру Шилкина «Диверсия без динамита». О. Александр с таким юмором и неповторимой интонацией рассказывал, как товарищ, необычайно воодушевлённый, носился с атеистической брошюрой по комнате и остервенело бил крылатых врагов, что невозможно было удержаться от смеха.

Однажды в доме прихожанки Ж. мы встретились с только что выпущенным из тюрьмы Красновым–Левитиным. Когда он объяснил, что его выпустили из‑за изменения меры пресечения, о. Александр сказал Наталии Федоровне: «Вот, слушай и запоминай, как это бывает».