Меня интересовало это слово, «выхододень», еще и раньше. В передовых колхозах этот показатель стал тогда одним из важных. Ведь стоимость трудодня не определяет фактического заработка колхозника за рабочий день. Точным определением в данном случае служит вся сумма оплаченных трудодней, переведенная в деньги и разделенная на число рабочих дней. Это и есть выхододень.

Над этими цифрами можно задуматься: в них тоже половина сознательной жизни председателя и тринадцать лет жизни агронома. Хорошо помню, как колхозники когда-то давно любыми путями стремились устроиться на работу в городе. Теперь это для них в прошлом.

— Не уходят теперь из колхоза? — спросил я шутя.

— За уши не оттащишь, — ответил он тоже шуткой. — Ведь к этому заработку надо еще прибавить доход от усадьбы и домашнего хозяйства. Зачем ему уходить? В самом деле, зачем? В высшие учебные заведения уходят, а так — нет. Смыслу нет. Видишь — выхододень? — И он еще раз указал пальцем в отчет.

«Уж не успокоился ли он на этом?» — подумалось мне. И я задал вопрос:

— Думаешь, потолка достигли?

— Да что ты, Николаич! — воскликнул он. — Как мог подумать! — Он развел руками. — Делов непочатый край… Хочешь, скажу тебе самое главное?

— Хочу.

— Так вот. Животноводство-то у нас, кроме овец, кроликов и птицы, пока… бесприбыльно. Полеводством погашаем. Сказал — «потолок»!

— А в чем же дело?

— В себестоимости продукции полеводства, кормов главным образом.

— Вот, — говорю ему, — у Дмитрия Петровича Горина в колхозе «Подгорное» один центнер силоса в прошлом году стоил двадцать копеек в новых деньгах.

— У нас дешевле: восемнадцать копеек. Но и это дорого. Зерно тоже надо делать дешевле. А до потолка — ой-ой сколько!

Иван Трофимович поднял руку и посмотрел вверх так, что было понятно: не видно еще «потолка».

— И что же мешает снижению себестоимости?

При этом вопросе вошел Борис Филиппович Аниканов.

— Вот он нам и поможет разобраться, — сказал Иван Трофимович, хотя по выражению лица было видно, что он и сам знает.

Мы ввели Бориса Филипповича в курс нашего разговора. Он сначала подумал. Этот человек не будет торопиться — не в его характере. С виду он спокоен, с умными, проницательными глазами. Он остался еще все таким же «плотным брюнетом», каким знаю его давно, — с густыми черными бровями и темным цветом лица не только от загара; но густые волосы сильно присыпаны сединой. Ответил он не сразу, зато прямо-таки отрубил мысль. Тихим, спокойным и уверенным голосом сказал:

— При таком планировании и пренебрежении к севообороту трудно снизить себестоимость продукции скоро. А нужно и можно — скоро.

Для меня, признаюсь, было и раньше кое-что непонятно в планировании культур в колхозах, но впервые я услышал о таком особом значении этого вопроса в снижении себестоимости. Я спросил у Бориса Филипповича:

— Ведь в снижении себестоимости продукции главный рычаг — механизация. Не так ли?

— Согласен, — ответил он. — Но есть и другие факторы. Без них и механизацией не достигнешь. Вот, например, у нас в колхозе: был образцовый севооборот, теперь фактически его нет. При неправильном чередовании, помимо снижения урожая, размножаются сорняки. А чередование идет, как бы сказать, по методу «из двух зол выбирай лучшее», то есть «пословица наоборот». Вот так.

— А поподробнее? — допытывался я.

— Валяй начистоту, — поддержал Иван Трофимович.

— Начистоту? — переспросил Борис Филиппович и сел поперек стула, облокотившись на спинку. — Если начистоту, то планирования снизу, как оно должно бы быть, нету. Скажем, в этом году мы могли посеять ячменя только пятьдесят гектаров. Нет, вызвали нас в исполком райсовета, к председателю. Говорят: «Посеете сто двадцать гектаров ячменя». — «Не можем». — «Можете». — «Не можем». — «Можете!» Так ведь и посеяли сто двадцать гектаров. У нас две тысячи восемьсот тридцать гектаров пашни. Из них триста шестьдесят — песков, четыреста пятьдесят — меловых. Кому же лучше знать, что нам сеять в данном году, — председателю райисполкома или нам здесь, на месте? — И он грустно закончил: — А ведь я скрепя сердце должен уродовать севооборот, идти на явное — понимаете, на явное! — снижение урожая, то есть повышаю себестоимость продукции полеводства, а значит, повышаю и себестоимость продукции животноводства… Да так, весь обвяжись механизмами, ничего не добьешься.

Иван Трофимович кивал в знак согласия. Он резюмировал:

— Планировать надо только строго в севообороте. Только так.

Борис Филиппович продолжал:

— А нам каждый год так поправляют планы, что хоть волком вой. То же и с урожайностью: дали мы в 1960 году двести десять центнеров сахарной свеклы с гектара, вкруговую, со всей площади. Казалось бы, ну так и так — что поделаешь: маловато для нашего колхоза. Нет таки вызвали опять. Опять говорят, в райисполкоме же: «Комиссию пошлем, не верим». Едет комиссия. Здравствуйте вам! «Пиши — двести восемьдесят центнеров с гектара…» Или вот по кукурузе: средняя урожайность была двести пятьдесят центнеров с гектара, а райисполком дал в область триста пятьдесят. Дело это, конечно, прошлое, теперь не повторится. Можно бы об этом и не вспоминать. Но о чем это говорит? О недоверии к нам. Зачем так?

Вступил в разговор снова Иван Трофимович:

— Обидно становится, когда тебе не верят ни в планировании, ни в учете урожая. Такое опекунство пора кончать.

— А как бы вы стали планировать, если бы вас посадить в Госплан? — спрашиваю. — Вообразите, что вы оба сидите там и планируете. Ну?

— Это вообразить трудно, — ответил Иван Трофимович. — А подумать можно. Значит, так… Первым делом мне надо иметь план продажи государству — раз. Второе: устанавливаю потребность внутри колхоза и кормовую базу. Третье: определяю оплату колхозникам. Четвертое: устанавливаю среднюю урожайность, но только не завышенную, избави боже. И тогда выяснится пятое: потребные площади посева по культурам в полях севооборота.

— А мы начинаем с последнего — с площадей по культурам: вот вам цифры площадей, а там как бог на душу положит, — сказал Борис Филиппович.

— По-вашему, выходит, мы планируем вверх ногами, с конца, а не с начала. Так, что ли? — недоумеваю я. — Но как же тогда вас понять: сначала вы говорите, что планировать надо только строго по севообороту, а потом, выходит, это самое последнее, пятое?

— Не так, — категорически отверг Иван Трофимович, — Ты дай мне контрольные цифры один раз. Понимаешь: один раз, а не пять раз в год, как это у нас бывает. Вот задача Госплана. И это самое главное, первое. А то ведь, к слову сказать, не только мы, председатели колхозов, получаем многократные планы и дополнения, а и секретари райкомов-то вертятся как белка в колесе, аж жалость берет. Ты только войди в их положение… Да что там! А надо бы так: получаю я план продажи государству — и все! Остальное мы поведем строго в соответствии с севооборотом. Только мне надо верить. Доверять, не опекать. Понимаешь, какая петрушка получается? Мы, колхоз, должны определять площади посева. И это должно быть стабильно, то есть как укладывается в севообороте.

— А вдруг вы не захотите сеять кукурузу? — полушутя спрашиваю у Ивана Трофимовича.

Ответил за него Борис Филиппович:

— Не-ет! Как же так — не захотите? А что без нее делать? У нас сейчас каждый пятый гектар пашни под кукурузой. Структура площадей посева по культурам уже приблизительно определилась. Ну и надо бы вводить срочно севообороты и, может быть, даже наказывать тех, кто сверху или снизу будет нарушать их и расстраивать. В конце концов дело теперь уже не в том, чтобы увеличивать площади под кукурузой у нас, например, а в том, чтобы получать высокие урожаи на тех площадях, какие уже есть, получать дешевый корм и зерно. Кукуруза вошла прочно — ее уже не вытолкать никакими судьбами. Как это так — не захотим? Очень даже захотим и столько захотим, сколько вместит севооборот. Будем и дальше улучшать севообороты. Ведь это не тот колхоз, где в любом месте кол воткни — вырастет яблоня.