Ничего не понимая, я скатился с полки, сходил умылся, почистил зубы, и снова вернулся к Валентине. Мои попытки разговорить ее, вызвать на ту волну, на которой мы вчера парили, ничего не дали. Она была какой-то задумчивой, отвечала односложно и демонстративно переключалась с меня на вчерашнюю соседку напротив, и они начинали говорить о чем-то своем, бабьем, не замечая меня.

В конце концов, я разозлился и перебрался в соседнее купе, к Тарбазану с его Татьяной.  Уговорил их  сходить в вагон-ресторан перекусить (есть хотелось со страшной силой),  потом заглянул к Валентине и предложил составить нам компанию, но она наотрез отказалась. Так я и ушел с недоуменной рожей в ресторан, и там быстро-быстро надрался. Тарбазан, кстати, тоже, а ему ведь ближе к вечеру надо было выходить в своем Кургане.

Они с Татьяной все пытали меня про Валентину: кто такая, да что у меня с ней, а я  им со злостью отвечал: да так, шлюшка одна; потом, помню,  плакал  и орал о своей несчастной любви (мне тогда казалось, что я действительно влюбился в нее).

Вернулся я к себе в хлам пьяным и с твердым желанием объясниться с поразившей меня в самое сердце и прочие места молодой женщиной. Но ее на месте не оказалось.  Я решил, что она пошла покурить в тамбур и, пошатываясь, побрел туда. Однако и там Валентины не было.  Соседка на мой вопрос  неприветливо сказала, что Валентина не докладывалась ей, куда пошла.

- Ну и хер на вас на всех, - пробормотал я и полез к себе на полку, спать.

- Нет, Миша, ты слышал, что он сказал,  - запричитала эта баба. – А ну, скажи ему.

Миша что-то буркнул, не отрываясь от газеты, и я, не дождавшись его должной реакции, заснул.

Потом меня разбудил Тарбазан – подъезжали к Кургану, и он хотел проститься со мной. Я слез с полки, и был неприятно поражен тем, что на Валентинином месте сидит какой- то лысый мужичок и дует чай из стакана в поблескивающем подстаканнике.

- А где… Здесь была девушка… - растерянно спросил я его.

- Девушка? – переспросил мужичок, вытирая  потную  лысину носовым платком. – А нас проводница поменяла местами. Она в конце вагона…

Я проводил Тарбазана с Татьяной – помог им вынести вещи на перрон, где их уже встречала толпа радостно гомонящих родственников, обнял их на прощание, и вернулся в вагон.

Мне очень хотелось найти Валентину и объясниться с ней, понять, почему она так резко переменила свое отношение ко мне, зачем ушла из нашего купе.  И если бы я увидел ее, непременно подсел бы к ней и завел этот разговор.

Но я не видел ее. Скорее всего, Валентина уже спала или делала вид, что спит –  была уже ночь, и на полках в конце вагона, как и везде,  лежали тела, накрытые простынями. Я не рискнул ходить между ними и искать Валентину.

И  побрел к Валентине номер два.

- Ну, чего ты от нее хочешь? – с искренним недоумением  сказала  проводница, проникшаяся ко мне чуть ли не родственными чувствами. – Бывает с бабами такое. Ты ей понравился, она получила от тебя что хотела, и все. Ты всего лишь, как это правильно сказать, эпизод в ее жизни, мимолетный каприз. Все, забудь, и будь доволен, что она  не только себя, но ведь и тебя, оголодавшего солдатика, ублажила.  Что, не так, скажешь?

Я был вынужден согласиться: так. Значит, это было что-то вроде краткосрочного, даже стремительного такого романа, продолжения которого Валентина почему-то не захотела. Хотя я-то как раз был бы не против. Но насильно, как говорят,  мил не будешь. И с этим придется смириться. Как и с тем, что ни черта я не понимаю в женщинах.

-Водки хочешь? – заботливо спросила Валентина номер два. – Я тебе даже бесплатно налью, выпей и успокойся, не лезь к ней, раз она сама этого больше не хочет.

Водки мне уже не хотелось. Я поблагодарил Валентину, покурил в тамбуре и снова вернулся в свое купе.

11

…Проснулся я от ощущения того, что кто-то целует меня. Я открыл глаза и в полумраке увидел перед собой ее лицо. Милое лицо моей Валентины.

- Все, я приехала, - шепотом сообщила она мне. – Спасибо тебе за все, мой мальчик. И прощай! Нет, нет, провожать меня не надо…

И ушла. Поезд, редко и мягко  постукивая  на стыках рельсов, уже останавливался, за окном в желтом свете станционных фонарей крупными хлопьями валил снег, сквозь который на приземистом здании вокзала с трудом можно было прочитать название  станции  - Шортанды.

Там жила Валя. Моя и не моя.

А я ей потом так и не написал…

Соседка

Ее звали  Тома. Она жила этажом ниже, с мужем и малолетним пацаном.  Петр Тимохин тоже не один, с женой и дочерью. Но уж так устроен мужик, что одной бабы ему всегда мало, и он всегда косится на сторону.

На эту тему существует целая научная теория. Если популярно, то мужик как самец просто обязан осеменять как можно большее число самок, чтобы поддерживать свою популяцию. Петр подозревал, что эту теорию в свое  оправдание разработал какой-то ученый блядун. Но многим мужикам она нравится. И Петру в том числе.

Он косился на соседку Тому. А там было на что коситься. Рыженькая, зеленоглазая, стройненькая, с миловидным личиком.  А ножки! С ума сойти, какие у нее были ножки! Беленькие, гладенькие, с идеально круглыми  коленками.

Тома знала убойную силу красоты  своих ножек, и умело их подавала.  Все ее платья, юбки, куртки и даже шубки были  сантиметров на десять выше коленок.  А колготки, чулки были только заманчивого телесного цвета.  И когда она шла, грациозно покачиваясь и сверкая своими чудными коленками, глаз от этого зрелища было просто не оторвать. Любимой ее обувью были красные сапожки на аккуратных невысоких каблучках. И в этих сапожках Тамара выглядела совершенно неотразимой!

Она, чертовка, знала, что Петр не упускает возможности полюбоваться ею, ее фигуркой, пленительными ножками. И всегда лукаво улыбалась, когда проходило мимо, слегка потупив свои зеленые глаза.

Тимохину  было чуть за тридцать, ей лет двадцать пять. Кровь волновалась в обоих, взаимная симпатия все увеличивалась и явно грозила перерасти  из безвинного пока  состояния в нечто предосудительное. Ну да, у Томы был муж, у Петра жена. И законы моральной устойчивости и супружеской верности никто не отменял. Но человек, увы, слаб,  и рано или поздно поддается искушению. Особенно если оно, это искушение, ходит рядом и сверкает такими чудными коленками.

А сложившая коллизия разворачивалась таким образом, что их буквально толкало друг к другу. Тамара сидела дома с годовалым пацаном. На жизнь им зарабатывал  ее муж, угрюмый и нелюдимый парень, ни с кем в подъезде не водивший знакомство  и имени которого Петр до сих пор не знал, хотя в одном доме они жили уже не один год.

Петр  тоже частенько оставался дома один – он числился фотокорреспондентом в районной газете, и поскольку фотолаборатории в редакции не было, снимки для газеты делал у себя на кухне, плотно задрапировав окно  одеялом (надеюсь, читатель уже уяснил, что описываемое событие относится к тому времени, когда цифровых фотоаппаратов еще не было ).

 И вот однажды, когда Тимохин  с утра  остался проявлять и печатать снимки из очередной своей поездки в совхоз, в дверь квартиры позвонили.

Петр чертыхнулся и пошел открывать дверь. И опешил, увидев на пороге объект своих вожделений. Тома была в тапочках с помпонами,  в коротеньком, да еще незастегнутом на последнюю пуговицу,  халатике.

Тамара выглядела слегка смущенной, легкий румянец окрасил ее обычно матовые щеки.

- Жена твоя дома? – спросила Тамара, глядя на Петра снизу вверх своими зелеными русалочьими глазами. – А я соды пришла у вас занять…

И только тут Петр увидел в ее руках  фаянсовую кружку.  Но в глазах Тамары Петр прочел совсем другое.  И сода тут была вовсе ни при чем. Не отводя  своего взгляда   от Томы,  Петр молча обхватил ее тонкую талию и рывком притянул к себе.

Молодая женщина  тихо ойкнула и, несильно стукнув Петра зажатой в руке кружкой по спине, тоже обняла его и запрокинула голову, приоткрыв зовущие губы.  Петр тут же впился своими губами в ее  яркогубый  маленький рот.