Она замолчала и завороженным взглядом следила за красно-белой бумажкой с медальным профилем Ленина.

- Пустишь нас на час – десятка твоя, - деловитым тоном сказал я.

- Могу до утра пустить, - тут же пришла в себя Валентина.

Я подумал. Еще неизвестно,  согласится ли Валентина номер один пойти со мной сюда, а мы уже торгуемся с Валентиной номер два относительно нашего «свадебного ложа».

- Давай так, - сказал я. – Я дам тебе двадцать пять, и мы уйдем,  когда захотим. Может, через пару часов, а может утром. Пойдет?

-Пойдет, -  торопливо сказала проводница. – А это, выпить чего-нибудь надо?

- Ты же говорила, у тебя нет.

- Ну, для хороших людей найдется, - хохотнула Валентина номер два. – Водку, шампанское?

- Шампанское, - решил я. – Ну и там шоколадку, яблочко.

- Тогда еще десятку. Итого с тебя тридцать пять, - подытожила проводница. – Через десять минут можете приходить. И это, солдат, деньги-то у тебя откуда? Уж не грабанул ли ты кого?

- Это дембельский аккорд, тетя,  - важно сказал я. – Тебе не понять. Но заработал я их честно, ясно?

- Да ладно, ладно,  – согласно закивала головой Валентина номер два. – Ты, главное, мое отдай.

- Отдам, - сказал я. – Как только приведу невесту, отдам.

8

Вернувшись в купе, я шепотом рассказал Валентине, что снял для нас двоих отдельное купе. Если она, конечно, не возражает…

И, с тревогой  посмотрев в ее голубые смеющиеся глаза, задохнулся от радости: она согласна!

Тарбазан уже вовсю храпел, когда мы с Валентиной прошли друг за другом в конец вагона. Я поймал на себе лукавый взгляд  Татьяны – она еще не спала, хотя уже тоже лежала на своей полке, натянув простыню до подбородка. И подмигнул ей. Татьяна беззвучно засмеялась и отвернулась к стенке.

Шел уже первый час ночи, практически весь вагон спал, отовсюду с полок свешивались ноги, руки, лишь кое-где все еще сидели в приглушенном свете бодрствующие пассажиры и негромко переговаривались.  В проходе же вообще никого не было.

Проводница уже ждала нас. Она пропустила Валентину в купе первой, и та вошла в него,   целомудренно потупив глаза.

-Там все на столике, как уговорились, - сказала мне вполголоса проводница,  пытаясь подавить прорывающуюся глумливую улыбочку. – И это, вы там шибко не шумите, ладно?

Я молча вынул из кармана пачку денег, при виде которой у Валентины номер два глаза опять стали квадратными, и отслюнил ей четвертной и десятку.

-Ну, беспокойной вам ночи! – пряча деньги в карман своего фартука, сказала она. – Если чего вдруг понадобится, стуканешь, я туточки, через стенку, в служебном помещении.

- Ладно, ладно, стукану, - сказал я.

Затем подошел к двери купе проводницы, где сейчас меня ждала Валентина и, пытаясь усмирить колотящееся сердце,  глубоко вдохнул и выдохнул несколько раз. Но сердце продолжало грохотать, усиленно качая вскипевшую кровь.

Я пару раз стукнул согнутым указательным пальцем в дверь.  И она тут же распахнулась.  Валентина стояла передо мной с полотенцем, перекинутым через руку, с зубной щеткой и тюбиком пасты, зажатыми в другой руке.

- Побудь пока один, -сказала она. И, коснувшись своей упругой грудью моей – я как будто ожог получил, - вышла.

Она вернулась минут через пять, задвинула за собой дверь, щелкнула замком.  Я к тому времени открыл бутылку «Советского шампанского», налил шипящего, исходящего лопающимися пузырьками вина в стаканы, разделил шоколадку  «Аленку» на дольки, большущее  красно-зеленое яблоко  разломил руками пополам. И они, эти руки, предательски дрожали от охватившего меня возбуждения и нетерпения.

Валя села рядом со мной на застеленную проводницкую постель, я подал ей стакан, потянулся к ней своим.

- Ну, за что будем пить? – сказала она каким-то совсем другим, грудным голосом, от которого у меня перехватило дыхание. С Валей происходили удивительные перемены: глаза вон потемнели, превратились в  глубокие-глубокие озерки, грудь стала подниматься и опускаться чаще. Неужели это все из-за меня, из-за предвкушения того, что сейчас должно произойти между нами?

- За тебя, - хриплым голосом сказал я.

- Тогда уж за нас, - предложила она.

- За нас! – эхом повторил я. Мы глухо звякнули сведенными стаканами и, не сговариваясь, осушили их до дна.

Валя взяла кусок шоколадки, аккуратно, как все она делала, откусила от него, как-то так пожевала, что губы ее перепачкались коричневой сладкой массой, и неожиданно сказала все тем же новым низким голосом:

- Ну, иди ко мне, мой мальчик!

И я, тут же бросив  яблоко на стол, потянулся к ней,  впился в ее сладкие губы, нетерпеливо зашарил  руками по ее груди, по гладким упругим бедрам…

9

Не знаю, как мы не разломали эту несчастную  полку в купе проводницы, которая, несомненно, все слышала в своем соседнем служебном помещении,    как не пробили  ногами  тонкую стенку, разделяющую нас с соседним, пассажирским купе (думаю, что и там нас было хорошо слышно).

Кричать мы не могли, но когда в очередной раз взлетали на пик наслаждения, шипели и подвывали как настоящие звери.  Валентина при этом еще старалась поцарапать меня или укусить.

В общем, происходило натуральное животное спаривание.   Мы почти не разговаривали, а просто бесконечно поглощали друг друга. Делали это и  лежа,  и сидя, и стоя, когда она упиралась руками в столик, а я пристраивался сзади.

Поезд то несся с большой скоростью, бешено тараторя колесами, то замедлял ход и останавливался, пропуская какие-то более срочные составы, иногда за зашторенным окнами становилось светло – это были фонари каких-то станций. Мы же  ничего этого не замечали, занятые друг другом.

Эта сладостная и изнуряющая мука  закончилась только часа через три.    Меня шатало, перед глазами плыли круги, а руки и ноги буквально тряслись. Я был полностью опустошен, при этом в организме чувствовалась такая легкость, что, казалось – откройся сейчас  окно в купе, и меня тут же вытянет сквозняком наружу.

Похоже, что и у Валентины было такое же состояние. Когда я включил свет, она  была вся растрепанная, с припухшими губами и темными кругами под глазами. Но выглядела вполне счастливой.

Весело болтая о всякой ерунде, мы  допили шампанское и съели весь шоколад и  яблоко (проснулся просто таки зверский аппетит), почему-то очень быстро окосели и… больше уже ничего не хотели, а только  спать. Но здесь нам ночевать было бы тесно, да и проводница могла поднять с утра пораньше.  Поэтому решили вернуться к себе.

Я, правда, попытался было еще разок напоследок овладеть Валентиной, и она была не прочь, однако категорически  возражал  мой небывало истощенный организм. Мы еще пообнимались- поцеловались, и я, распираемый  тщеславием и гордостью за себя,  спросил у Валентины:

- Скажи, а почему ты выбрала меня?

-Я? – округлила она глаза. – А разве это не ты положил на меня глаз и совратил бедную девушку?

Ну, я так я. А не пойдет ли совращенная мной бедная девушка за меня замуж?

Валя засмеялась и потрепала меня по еще влажным  взъерошенным волосам:

- Ты сначала дома объявись, родителям свои покажись, мальчишка!

- А можно, я тебе напишу?

И тогда она назвала свой адрес, который я потом и записал на внутренней стороне крышки дембельского альбома.

Мы оделись и вышли из купе проводницы. Сама она как будто только и ждала этого, вышла  из служебного помещения, погрозила нам пальцем и скрылась в  купе, с треском захлопнув за собой дверь.

Стараясь не шуметь, мы заняли полки в своем отделении вагона. Я свесил голову  и прошептал Валентине:

- Спокойной ночи!

Она помахала мне ладошкой, и я откинул голову на подушку и почти тут же провалился в сон.

10

Собственно, на этом мой несколько подзатянувшийся  – я уже сам это чувствую, - рассказ нужно заканчивать. Потому что больше ничего между мной и Валентиной не было. Когда я проснулся ближе к обеду - все попытки Тарбазана разбудить меня раньше были безуспешны,  - то увидел Валентину, чинно сидящей у окна. На мое сердечное приветствие она ответила почти равнодушным кивком головы.