И лишь  когда служба перевалила  за второй год,  эта ситуация в корне поменялась, потому как батальон наш после перевода в Саратовскую область разместился  буквально на окраине города – до первых домов Петровска было всего с километр  или даже меньше.

А до поселка газовиков (они жили на линии большого строящегося газопровода Уренгой-Петровск-Помары-Ужгород в нескольких двухэтажных домах) было вообще рукой подать, через дорогу.  Вот там-то я и познакомился с Надюшей.

Возвращался из похода за бормотухой в деревню за Медведицей,  и увидел ее, молоденькую такую, очень симпатичную брюнеточку с красивыми карими глазами, одиноко сидящую на лавочке напротив  двухэтажного дома, и нагло попросил разрешения присесть рядом.

От меня попахивало винцом, одет я был в ту самую мешковатую, хотя  уже и ушитую, «вэсэошку», и тем не менее, она не  прогнала меня, не убежала в дом, и даже не отодвинулась, когда я  уверенно опустился рядом с ней на лавочку.

Я  тогда самоуверенно подумал, что пришелся ей по сердцу.  Хотя в те далекие годы я действительно нравился женщинам, и лишь моя неопытность, да и порой -  чего уж там скрывать! -  нерешительность вынуждали  их иногда разочаровываться во мне.

Наденьку я не то,  чтобы разочаровал. Она и подумать не могла, что я обойдусь с ней, как и полагается солдатам поступать с доверившимися им женщинами при краткосрочных знакомствах. Во-первых, она была не женщина, а всего лишь девочка-подросток, перешедшая в десятый класс, хотя и имеющая к тому времени  все полагающиеся женщине формы – грудь там, попка, красивые ноги.  Во-вторых, она сразу прониклась ко мне особым доверием, и уже на третьем по счету свидании пригласила к себе в дом.

Вернее будет сказать, в квартиру к  ее одинокой тете. Наденька под конец лета приехала к ней погостить из какого-то учхоза с забавным названием Муммовка. Ну и вот, когда тетя была на работе, а я приперся к Наденьке среди бела дня (работал в эту неделю во  вторую смену), она пригласила меня в дом попить чаю.

Вот там-то я впервые обнял, притянул к себе  и поцеловал Надю. А когда  почувствовал, как ее маленькие и упругие грудки уперлись в мою грудь, а сама она учащенно дышит,   в голове  у меня все помутилось от вспыхнувшего желания.  Я не сдержался,  подхватил Наденьку  под коленками и взял  на руки ее легонькое тело.

Рукава моей «вэсэошки» были закатаны, и я никогда не забуду того  прикосновения легших мне на руку округлых и теплых девичьих ножек с нежной, шелковистой кожей. Она ойкнула от неожиданности и обхватила мою шею руками, лицо ее порозовело.  Наши губы снова встретились.

Но самообладания Надя при этом не потеряла. Как только я торопливо направился со своей драгоценной ношей к дивану в гостиной, она тут же строго сказала мне:

- Куда? Ну-ка верни меня на место.

И отняв руки от моей шеи, жестко  уперлась ими мне в грудь, выказывая желание освободиться. И я покорно поставил ее на пол.  Так между нами тогда ничего и не произошло. И я с досады выдул потом  штук шесть чашек чая и съел почти все клубничное варенье из розетки, гостеприимно выставленное Надей.

Потом она уехала в свою Муммовку, мы условились переписываться, но переписка была какая-то вялая, и вскоре пленительный образ  Наденьки стал терять свои очертания, а потом и вообще растаял в моем воображении, хотя ощущение нежного  тепла от  ее ног у себя на руках я еще долго помнил и даже физически ощущал – как, видимо, неосуществленное сексуальное влечение к ней.

Так что армию я покидал девственником.

4

В вагоне тронувшегося поезда, за замызганными окнами которого медленно проплывали плохо освещенные станционный перрон и темные улицы Петровска, Тарбазан со своей Танюхой осели в одном плацкартном купе, мне досталось место через стенку от них.

На эту девушку я сразу обратил внимание – она сидела у окна на застеленной поверх матраса ворсистым одеялом нижней полке, и с любопытством обернулась ко мне, когда я с шумом закинул свой чемоданчик на багажную полку.

Поезд набирал ход, и на столике сначала тихонько, а потом все сильнее стали дребезжать стаканы в алюминиевых подстаканниках. Соседи ее, укрывшись простынями и обернувшись спинами к нам, спали на своих полках, и свет в купе горел неяркий. Но он позволил мне достаточно хорошо рассмотреть  бодрствующую попутчицу. Это была светловолосая  голубоглазая особа лет  двадцати пяти, довольно симпатичная, с ярким макияжем на лице, который она, видимо, решила не смывать на ночь.

- Здрасьти, - чуточку развязнее, чем следовало бы, поздоровался я, снимая с себя ремень с надраенной блескучей бляхой и расстегивая шинель. – Ничего, если мы с вами дальше вместе поедем? Вам вообще куда? Мне вот до Павлодара пилить.

Повесив  шинель на крючок за спиной у себя  и закинув шапку на верхнюю полку, я отвернул  ее постель и  уселся на голую полку с краю.  Эта моя предупредительность, похоже, понравилась блондинке.

- Да садился бы на одеяло, - улыбнувшись и  обращаясь ко мне на «ты»,  сказала она. Я это оценил как выказанное расположение и тут же обрадованно разулыбался.

- Ну, на одеяло, так на одеяло!

И приподнявшись, вернул отвернутый угол постели на место и с довольным видом снова уселся, теперь уже на одеяло.

- Меня Маратом зовут, - сообщил я очаровательной попутчице, уже начиная влюбляться в нее. – Так ты так и не сказала, куда  едешь. Хорошо бы до Павлодара!  Целых два дня вместе!

- Валя,  - церемонно протянула она мне узкую прохладную ладошку. – Нет, мне немного поближе. Я в Шортандах выйду.

- Шортандах… Никогда не слышал.

- Да не Шортандах, а Шортанды! – зазвенел колокольчик ее милого смеха. Спящий на противоположной нижней полке сосед  заворочался, повернулся лицом к нам. Это была мордатая тетка с растрепанной прической и недовольным заспанным лицом.

- Молодые люди, нельзя ли потише, - басом сказала она, и снова повернулась к нам спиной, натягивая простыню на голову.

Валентина заговорщицки прижала палец к губам. Дальше мы общались шепотом.    Оказалось, Валентина ездила в Подмосковье навестить своих предков – бабушку с дедушкой, а в Шортанды она живет с родителями, которые в конце пятидесятых приехали сюда по комсомольской путевке на целину.

Работает в школе старшей пионервожатой и учится заочно в техникуме в Целинограде. Была недолго замужем, но не ужилась со свекровью, на сторону которой стал ее сын, то есть Валин муж-козел, и она бросила его и вернулась к родителям.

Поведал и я о себе – моя биография была еще короче и уместилась в нескольких словах: школа, завод, армия.

Пару раз из своего купе к нам просовывал голову Витька Тарбазан  и свирепым шепотом звал меня:

- Иди давай уже, самогонку допьем!

Но я досадливо отмахивался от него и не менее свирепо вращал глазами:  отстань, не видишь, я с девушкой.

Витька строил шкодную рожицу и исчезал.  А мы продолжали негромко болтать под перестук вагонных колес  и дружный храп наших соседей.

- Пошли,  подымим в тамбуре, - предложил я Валентине – мне в самом деле очень хотелось курить.

- А что у тебя?

Я повернулся к шинели и вытащил из кармана распечатанную  пачку «Примы».

- Вот.

- Ну нет, - сказала она. – Давай мои покурим.

Валентина вытащила из-под матраса сумочку, щелкнула ее замочком и извлекла голубоватую пачку болгарских сигарет «Стюардесса».  Была у нее и зажигалка. И мы отправились в тамбур.  Витька Тарбазан со своей Татьяной  сидели рядышком на нижней полке и закусывали вареной курицей и огурцами.

Я подмигнул им,  и они зашушукались.

5

В грохочущем прокуренном тамбуре мы с Валентиной сразу повернулись друг к другу, я прочел в ее улыбающихся глазах: «Можно»,   несмело обнял девушку, притянул к себе. Валя обхватила мою шею руками и сама поцеловала меня.

Отдышавшись, она с укоризной спросила:

- Ты что пил, алкоголик?

- Да самогонкой угостили.

И в этот раз сам впился в ее губы. Они оказались неожиданно мягкими, податливыми. Да еще вдруг у меня во рту оказался ее язык. Он шевелился там, исследовал  мой язык, гладил мое нёбо. Ничего подобного в своей жизни я еще не испытывал и пришел в страшное возбуждение. Это, понятное дело, выразилось всем известным способом.