Переворачиваясь через левое крыло, самолет словно начал боевой разворот, потом свалился на нос. Он едва не задел машину левого ведомого в звене и начал падать, беспорядочно кувыркаясь.

Забыв на какое-то время обо всем, я кричал в кабине самолета:

— Прыгайте! Прыгайте!

Экипаж подбитого штурмовика, конечно, не мог слышать меня. Охваченный чувством беспокойства, я не заметил даже, что летчик и штурман выпрыгнули из подбитого самолета. Невысоко над землей раскрылся один парашют, потом другой. Там, в нижнем ярусе, парашютистов взяли под охрану два истребителя из группы прикрытия района боевых действий.

Самое главное теперь для экипажа — приземлиться на своей территории.

Вражеская зенитная артиллерия продолжала неистовствовать. Воздушное пространство, где прошла наша группа, было так плотно простреляно, что образовалось огромное облако, сплошное, без окон, и я видел его тень на рыжей выжженной земле. Казалось, ничего живого, ничего целого не может остаться из того, что прошло сквозь этот огненный шквал. Однако ведущая девятка — теперь восьмерка, а за нею и остальные эскадрильи штурмовиков медленно, но упорно продвигались к цели, будто ничего не произошло.

Бомбы точно накрыли артиллерийские позиции франкистов. Мы с высоты хорошо видели это.

Эскадрильи капитана Алонсо, снижаясь и разворачиваясь, удалялись от цели под огнем зенитных батарей. Самое опасное вроде бы позади. Но на выходе из-под огня снаряд ударил в крайний самолет левого звена третьей эскадрильи. Вот только что в воздухе шла машина, обтянутый перкалем биплан с выдающимся далеко вперед мотором. Белый клубок разрыва, всполох — и самолета не стало. На его месте летели в стороны и вниз обломки крыльев, хвоста, фюзеляжа…

Я видел, как у самой земли раскрылся парашют. Сомнений не было: один из членов экипажа остался жив. Вздох облегчения, и я почувствовал прилив новой энергии.

Мы очень сожалели, что не могли прийти на помощь нашим друзьям в опасный для них момент. В других родах войск боевые товарищи могут оказать действенную поддержку пострадавшему. А летчики? Они лишены такой возможности в ситуациях, подобных той, о которой я рассказал.

Около КП, где обычно собирались пилоты после боевого вылета, в тот день я не слышал ни шуток, ни задорного смеха. Летчики толпились, понурив головы, изредка вполголоса перебрасывались словами. Было жаль погибших товарищей и хотелось узнать, как чувствуют себя спасшиеся. Попали ли они на свою территорию? Ранены ли?

В настроении ребят ощущалось и что-то еще не высказанное ранее… Мы в этом боевом вылете впервые столкнулись с очень плотным, эффективным огнем зениток. До этого случая кое-кто с легкой улыбкой относился к рассказам о том, что зенитки могут сбить самолет. В ту пору среди пилотов подобные мысли высказывались часто. Уж больно малой казалась вероятность попадания. Ну прошьет осколок крыло, продырявит фюзеляж — не больше. А тут на наших глазах зенитки сбили, именно сбили два самолета. Было над чем призадуматься. Мы решили кое-что пересмотреть в своей тактике, сделать соответствующие выводы.

Доложив Евгению Саввичу о выполнении задачи на сопровождение, я поинтересовался судьбой летчиков, выпрыгнувших на парашютах.

— Один пилот погиб, — сказал Птухин.

— А остальные трое?

— Летчик и два штурмана приземлились. Раненым оказана медицинская помощь.

В голосе Евгения Саввича чувствовалась озабоченность. Я хорошо знал, что Евгений Саввич — глубоко человечный, простой и сильный военачальник — тяжело переживал каждую утрату.

В тот же день при нашем повторном вылете с группой Алонсо в ее составе находилось уже только три эскадрильи — две по девять машин и одна из восьми. И каждое звено стремилось действовать так, чтобы не ослабить, а усилить удары по мятежникам.

На следующий день мы совершили с группой штурмовиков плановый налет на позиции противника в районе Бельчите. Вернулись, заправились и ждали очередного сигнала от Алонсо на сопровождение. В это время самолет-разведчик республиканцев обнаружил, что на подходах к Бельчите со стороны Сарагосы движется колонна кавалерии и артиллерии на конной тяге. Подкрепления, направляющиеся к мятежникам, прикрывают итальянские истребители «фиат».

Командующий республиканской авиацией генерал Сиснерос приказал: группе штурмовиков — бомбовым ударом и штурмовыми действиями разгромить колонну войск противника, не допустить ее к району боевых действий, истребительной эскадрилье — прикрыть действия штурмовиков, связать боем наряд истребителей «фиат», произвести доразведку цели.

Почти одновременно с получением приказа к нам прилетел Алонсо. Обмениваемся горячими рукопожатиями. Крупные карие глаза на симпатичном лице капитана светятся искорками. В первые недели наших встреч Алонсо выглядел полным. Сегодня же замечаю, что он осунулся: сказались тяжелые дни острых воздушных схваток. Но ни разу капитан ни единым словом не обмолвился о своем здоровье. Характер у него таков, что он в высшей степени активен, бодр, оптимистичен, не терпит праздности и уныния. Это человек горячего, беспокойного сердца, пытливого ума, неукротимой воли.

Алонсо прилетел в мою эскадрилью, чтобы совместно решить вопросы взаимодействия. По телефону вести такие разговоры было бы опрометчиво. Мы понимали друг друга с полуслова. Когда наше короткое импровизированное совещание закончилось, Алонсо связался со своим аэродромом и спросил:

— Обед готов?

— Да, — послышалось в ответ,

— Подавайте!

Это был сигнал на взлет группы.

Алонсо поднялся вместе с нами. Встретившись же в обычном месте со своей группой, капитан занял место ведущего. Моя эскадрилья дополнила заранее обусловленный боевой порядок. На флангах трех эскадрилий шло по паре истребителей непосредственного прикрытия, сзади и выше — четверка И-16 ударной группы, впереди всей группы — пара истребителей доразведчиков.

Мы двигались на высоте примерно 500 метров, а доразведчики — 1500 метров. Когда до линии фронта осталось несколько километров, снизились и буквально пронеслись над позициями противника, взяв направление на цель. На высоте 100 метров довольно сложно выдерживать боевой порядок: ведь скорости истребителей и легких бомбардировщиков не равны. К тому же необходимо пристально наблюдать за воздухом и своими доразведчиками — как бы не прозевать их сигнала. «Фиаты», прикрывавшие колонну, могли появиться с минуты на минуту. Мы идем на очень малой высоте: принимать бой в подобных условиях нам крайне невыгодно. Если вступить в бой, то на стороне «фиатов» может оказаться много преимуществ. Во-первых, у них будет шире простор для маневрирования, чем у нас. Это вызовет в наших экипажах неоправданно большие потери. Во-вторых, бой, завязанный «фиатами» с нами на подходе к цели, позволил бы наземной колонне противника рассредоточиться. Следовательно, мы не выполнили бы задания командования.

Нервы напряжены. Идем над группой штурмовиков змейкой, прикрывая ее. Всматриваюсь в небо. Оно безоблачно. Над землей струится марево. Волнистые потоки воздуха искажают видимый горизонт. Под нами пересеченная оврагами равнина, рыжая, с редкими ленточками зелени. Промелькнула, словно вымершая, деревенька: белые дома, колокольня посредине, а вскоре еще одна, похожая на предыдущую. Доразведчики по-прежнему держатся впереди и выше. Противника нет. «А может, доразведчики просмотрели «фиаты»?» Нет, в доразведке опытные ребята. В какой-то миг жалею, что не пошел с ними сам. И сразу же мысленно одергиваю себя: такой поступок мои друзья расценили бы как недоверие к ним. В воздухе еще не нарушено спокойствие. Гляжу на часы. Идем над территорией, занятой противником, уже почти полчаса, а неприятельской колонны нет как нет.

Но что это?

Доразведчики производят разворот со снижением. Уходят с маршрута. Условный сигнал! Цель — впереди.

Эскадрилья Алонсо, а за ней и другие быстро набирают высоту. Одновременно звенья эскадрилий перестраиваются в колонну. Цель бомбометания узкая. Выходить на нее лучше звеньями. Четверку ударной группы увожу с набором высоты вперед, обгоняя штурмовиков. Поднимаемся до полутора тысяч метров. Вскоре обнаруживаем шестерку «фиатов». А на белой пыльной дороге растянулась на несколько километров колонна кавалерии, артиллерии. Она напоминает гигантскую гусеницу.