Вечером накануне заседания Политбюро Щёлоков был в кабинете у Брежнева и увидел эти материалы. Он высказал свое мнение, почему не следовало бы их принимать: положительное решение приведет только к ужесточению карательных мер по отношению к руководителям предприятий, которых можно будет привлекать к ответственности, в том числе и уголовной, за всякого рода нарушения государственной, финансовой, плановой дисциплины. Брежнев материалы не читал, но сообразил и даже высказал вслух: «С кем тогда я буду выполнять план пятилетки?»

Утром на заседании Политбюро Брежнев заявил, что вопрос об укреплении дисциплины в стране следует снять с обсуждения, и проговорился, что вчера вечером у него был Щёлоков, который посоветовал ему не принимать решения по этому вопросу. Характерно, что ни Андропов, ни другие члены Политбюро не стали настаивать на рассмотрении этого вопроса, все согласились с мнением Брежнева.

Когда Щёлоков рассказал мне об этом, я высказал мнение, что ему это припомнят: состояние здоровья Брежнева ухудшается, а после него Генеральным секретарем станет Андропов, и тогда он всё равно вернется к этому вопросу. Щёлоков улыбнулся: еще неизвестно, кто раньше умрет, Андропов уже давно болеет, и сам из-за болезни не согласится взвалить на себя такую тяжелую ношу, это же приведет его к гибели.

…Чуть больше полугода пройдет после этих событий — внезапно умрет Брежнев, и Генеральным секретарем ЦК КПСС становится Андропов. И первое, что он делает, — поднимает материалы об укреплении государственной дисциплины, проводит давно намеченное им решение через Политбюро и организует работу по его исполнению.

Кирилл Столяров (из книги «Голгофа». М., 1991)

…Для выявления мотивов поведения Щёлокова чего-то явно недостает. Я долго искал отсутствующие звенья этой цепи и нашел их там, где, признаться, не ожидал — в бесхитростном рассказе человека, которого назову по имени и отчеству Василием Федоровичем (речь идет о В. Ф. Воробьеве. — С. К.). По профессии он строительный рабочий широкого профиля, а его, скажем так, конек — печи и камины. Беседовали мы не спеша, часто перескакивали с одной темы на другую, а порой настолько отвлекались, что я вынужден прибегнуть к сокращенному пересказу.

Еще в стародавние времена случай свел Василия Федоровича с известнейшим музыкантом М. Ростроповичем. Началось с того, что Василий Федорович подрядился соорудить камин на даче Ростроповичей в поселке Жуковка, за камином последовал гараж с жилой пристройкой, куда хозяева дачи впоследствии поселили писателя Солженицына, а затем там же был построен просторный зал для домашних концертов. Так деловые контакты мало-помалу превратились в доброе знакомство, и Василия Федоровича стали приглашать в Жуковку на обеды и ужины. Ходил он туда с неизменным удовольствием — еще бы, не каждому выпадает радость посидеть за одним столом с такими знаменитыми людьми, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович, Галина Павловна Вишневская, Николай Анисимович Щёлоков, академик Кириллин Владимир Андреевич, в ту пору зампред Совмина СССР, Андрей Дмитриевич Сахаров, не говоря уж про самого Мстислава Леопольдовича, хлебосольного, необыкновенной душевности человека. Александр Исаевич Солженицын редко садился за стол, хотя его любезнейшим образом приглашали разделить компанию, но, скажем прямо, Василий Федорович об этом ничуть не сожалел — ершистого нрава писатель не нравился ему, не внушал симпатий. И сколько ни твердил Ростропович, что он не прав и что Александр Исаевич — человек выдающихся способностей, Василий Федорович остался при прежнем мнении. «Поймите, упрямец, — в свою очередь доказывал ему Щёлоков, — Солженицын восемь лет просидел ни за что, к нему можно относиться по-разному, но нельзя отрицать, что он — великий русский писатель!» А Василий Федорович всё равно стоял на своем: «Не лежит к нему душа, и баста!»

Когда Вишневскую и, в особенности, Ростроповича принялись травить за поддержку Солженицына и вынудили уехать за бугор, перед отъездом они — доброго им здоровья! — позаботились о тех, кто им помогал. Домработница Галины Павловны перешла к Светлане Владимировне Щёлоковой, а Василий Федорович, по рекомендации Мстислава Леопольдовича, был зачислен в кадры МВД. Министр присвоил ему офицерское звание «майор» и сделал доверенным лицом в коммунально-дачной службе — отныне у Василия Федоровича были свои ключи от квартиры Щёлоковых и от служебной дачи № 1 МВД СССР в поселке Усово. Именно там в долгие осенне-зимние вечера он по-настоящему узнал Николая Анисимовича.

Рядом, на соседнем участке, находилась еще одна дача, где последовательно жили Мазуров, Кулаков, Шелест. Ничего плохого за ними Василий Федорович не замечал, люди как люди, однако постоянно бросалось в глаза, что они чурались обслуживающего персонала. Николай Анисимович держался совсем по-иному — стоило ему приехать на дачу после трудовой недели, как его тотчас обступали садовник, сестра-хозяйка и дворник. О чем бы они ни спрашивали министра, что бы у него ни просили, Николай Анисимович доходчиво растолковывал интересующие их события и помогал, чем только мог. Да и барства не проявлял — когда требовалось, к примеру, приготовить завтрак или ужин, это всегда брал на себя Николай Анисимович, в то время как Василий Федорович чувствовал себя как бы на правах гостя. В выходные дни с утра министр работал с документами, потом гулял по лесу на пару с Василием Федоровичем, а когда выпадал снег, катался с ним на лыжах…

В ту пору приключилась на даче гадостная история — там начали пропадать вещи. То недосчитаются радиоприемника, то ковровой дорожки, то — нескольких бутылок марочного коньяка: Николай Анисимович пил только по праздникам, да и то рюмку-другую, и держал его для гостей. Словом, Василий Федорович извелся — на него, понятно, никто не погрешит, но душа-то неспокойна: раз поблизости орудует вор, стало быть, надобно изловить его — и к ответу! Николай Анисимович отдал распоряжение, ребята из угрозыска обработали полы специальным составом, и вскорости попался с поличным архаровец из «девятки» — он, сукин сын, охранял соседнюю дачу. Василий Федорович без промедления доложил Щёлокову, а тот усмехнулся, снял трубку кремлевского телефона и позвонил Цвигуну, первому зампреду КГБ — они еще с Молдавии дружили. «Хлюста этого, Семен, — сказал Щёлоков, — гони в шею, а судить не стоит — может быть, еще одумается? Дадим ему шанс…»

Вот каким человеком был Николай Анисимович, земля ему пухом.

…Про государственные дела, само собой, министр с Василием Федоровичем накоротке не толковал, чего не было, того не было, но однажды на прогулке заговорил о преступлениях и наказаниях. Николай Анисимович знал, что наши исправительно-трудовые колонии ни к черту не годятся — народ там не перевоспитывают, а гнут и калечат на всю оставшуюся жизнь. Вот потому он, Щёлоков, и внес предложение изменить карательную практику таким образом, чтобы правонарушители, получившие по приговору суда сроки до пяти лет, исправлялись не за колючей проволокой, где отношение к ним хуже, чем к скотам, а на тех же рабочих местах, где трудились до совершения преступлений. Тогда, мол, пойдет на убыль рецидивная преступность, не будут распадаться семьи, да и государству не в пример выгодней — свободный труд не чета подневольному. С этим Василий Федорович тут же согласился — с какой стороны ни глянь, мысль правильная! Прошло месяца два-три, а может, побольше, и Василий Федорович как бы между прочим полюбопытствовал, как же дальше-то будет с наказаниями, по-старому или лучше? Николай Анисимович рукой махнул, а на другой день, тоже на прогулке, проронил с усмешкой: «Не поддержали меня наверху, не хотят ничего менять, им это ни к чему…»

23 июля 1966 г.

Указом Президиума Верховного Совета СССР создается союзно-республиканское Министерство охраны общественного порядка СССР.

15 сентября 1966 г.