— Что ж, друзья, — потер ручки Бабин, — я как яркий представитель хохляцкой расы, пожалуй, отведаю борща с пампушкой и тяпну горилки!

— Ну, а я все же, скорее, не такая откровенная хамка, чтобы портить здесь всем аппетит упоминанием своих национальных корней, — затараторила госпожа Лазарева, — и даже не собираюсь сказать, что я буду есть. Это секрет. А пить — пиво. Я считаю, нет ничего кошмарнее запаха водки, тем более от такого ребенка, как я.

Валера понимающе улыбнулся. Этот тип девушек он хорошо знал.

По виду Маше Лазаревой было слегка за тридцать, а может, и все тридцать пять.

Бабин откашлялся.

— Мой первый тост будет за женщину, которая способна произнести столько слов в минуту, да еще со смыслом! — ревниво произнес он.

Бабин определенно не любил, когда кто-то другой оттягивал на себя предназначенное ему внимание.

— О, мужики! — вдруг почти крикнула Маша и потрясла руками в воздухе, словно бы встряхивала мешок с мелочью. — И все-таки, вы другие! — она выстрелила в Валеру полувменяемым взглядом: А вы что о нас, бабах, думаете?

— Знаете, уважаемая Мария, — медленно начал Валера, — я думаю, что, несмотря на голодающую Африку, угрозу перенаселения и ограниченный ресурс пресной воды, огромное количество людей в нашем мире рождается на свет. Рождается для заведомого, непоправимого несчастья. Люди рождаются по неосторожности своих биологических отцов, из-за трусости и лености матерей, которые сами зачастую не способны объяснить, почему не сделали аборт, из-за того, что кто-то хочет решить свои проблемы, кому-то просто нечем заняться — короче, существует много причин, и ни одна из них не оправдывает появление человека в этом мире. Человек, рождаясь, единственный из живых существ оглашает мир воплем боли, и это означает, что ему действительно больно. То ли дело тут в слизи, которая скапливается в легких, то ли кожа чувствительна к перепадам температур, то ли вообще речь идет о каком-то конструктивном эволюционном дефекте. Во всяком случае, ясно, что человек просто по природе своей не может быть счастлив, и единственный возможный его удел — сеять вокруг себя катастрофы и страдания, делать существование других таким же невыносимым, как его собственное. Вот, милая Мария, что я думаю, надеюсь, ваше любопытство удовлетворено. И еще я верю, что при вашем откровенном уме и умении разбираться в людях, вы прочувствовали мою позицию и, разумеется, поняли, что никакого различия между «мужиками» и «бабами» я не делаю, ибо полагаю это различие несущественным.

— Н-ну… Э… Девушка, подойдите, наконец! — нашелся Бабин.

Валера по-прежнему внимательно смотрел на Машу.

— Возможно, я вас просто не понял, — сказал он, — и ваш вопрос касался не моего мнения о человечестве и его перспективах, а той мелкой возни, которой полы на протяжении основного участка жизни заняты, как соседи по коммуналке? Что ж, я готов прояснить свою позицию и на этот счет.

Бабин неожиданно затрясся на стуле.

— К сожалению, — продолжал Валера, — я не смогу охватить проблему целиком, так как я — мужчина, но все же позволю себе заметить, что все то, что женщина теоретически способна мужчине дать, она дает ему в первые две минуты знакомства. Взгляд, интонация, речь, умение держать себя, красота, если повезет — все это видно сразу и в сочетании с известной новизной порождает чувство влюбленности. Вы знаете, что такое влюбленность, Мария? — спросил Валера, улыбнувшись.

— Да, — ответила Маша, отчего-то побледнев.

— Так вот, — говорил Валера невозмутимо, — все остальное, все то, что выходит за рамки этих первых двух минут, представляет собой утомительную и местами унизительную борьбу за женщину с соперниками, какую-нибудь чужую кровать с несвежим бельем, как правило, темноту и, в конечном счете, переживание довольно грубых, физиологических ощущений.

— Вы правы, — тихо, но истерически всхлипнула Маша, — вы абсолютно правы! Валерочка, я…

— Прошу вас, — попросил Валера, — не называйте меня так, это может привести к нежелательному наложению образов.

В этот момент принесли жратву и выпивку, что непредсказуемо выровняло атмосферу, хотя, казалось бы, уже ничто не сможет ее выровнять.

Бабин вгрызся в пампушку, Маша Лазарева есть пока не стала, а лишь закурила с видом человека, которому открылся во всех своих неприглядных подробностях смысл жизни, Валера же последовал примеру Бабина.

Украинская еда показалась пресной и жирной, очевидно, в погоне за колоритом ее жарили на маргарине и мало солили. Солили только сало.

Выполняя обещание, Бабин выпил горилки за Лазареву и, часто отхлебывая борщ, похвалялся своими знакомствами в высоких сферах политтехнологии, начиная очередную историю со слов: «и вот мы с Глеб Олегычем» или «позвонил в час ночи Стас».

— Пиво мне сейчас никак, — заявила Маша, — лучше под такой разговор вина. Закажите, пожалуйста, вина… — с мольбой посмотрела на Валеру.

— Красного или белого? — влез Бабин.

— Красного, — ответила Маша, — лучше красного.

Ей вскоре принесли графинчик. Она пила, не дожидаясь, пока нальют, наливала себе сама, и молчала.

Бабин, доверительно наклонившись к Валере, производил некое угодливое бормотание. Немного снизив степень своих притязаний, он клянчил теперь свидание с Рукавом, взамен на членство в лиге молодых политтехнологов, которое Валере было совершенно не нужно.

— Это мощный пиар! — повторял Бабин, и глаза его под очками злобно горели.

Валера представил, как сидит в конференц-зале «Аргументов и фактов» рядом с Корвалевыми, пытается перебить кипучий поток саморекламы Бабина, а потом у него берет интервью Маша Лазарева. Все это показалось пошлым.

Он заказал еще одно пиво.

— Не много ли? — поинтересовалась Маша Лазарева.

Валера пожал плечами.

Завершил встречу монолог Димы Бабина, предоставившего подробные мотивации, почему Валера должен оплатить половину им напитого и сожранного. Бабин припоминал какие-то долги, полбутылки «Акваминерале», выпитые Валерой, кофе в Думском буфете, вроде бы Валера даже имел наглость воспользоваться бабинским проездным и много всего другого, о чем он по безалаберности забыл.

На улице Маша Лазарева повернула к Валере лицо с синими, винными губами и отчаянно спросила:

— Вы или лучше ты, ты поразил меня. Не сочти за наглость или что я к тебе пристаю, но просто хотелось бы еще увидеться и поговорить… Обо всем этом.

Валера терпеливо ждал, пока она забьет в телефон его номер.

Не успел он сесть в такси, роль которого исполняла загаженная «пятерка», приводимая в движение не знающим, куда ехать грузином, телефон ожил.

Украинский ресторан располагался в подвале, и сигнал связи там блокировался. На Валеру посыпались Дашины смс-ки, словно бы она отправляла их через каждые две минуты. Как выяснилось, так и было.

Если отбросить матюки и выражаемые в сообщениях негативные эмоции, случилась вот какая беда.

Квартира, где Валера и Даша свили любовное гнездышко, принадлежала Владимиру Ивановичу, вернее, даже не ему, а Дашиной матери, умершей в родах. До замужества Даша проживала в Снегирях, в компании бигля и домработницы, и думский шофер возил ее на учебу. Когда возник Валера, Владимир Иванович благословил дочку на счастливую жизнь и вручил ключи от маминой квартиры. Никакого ремонта он там не делал — с ремонтом еще года два мучился Валера — но все же отметился новой стальной дверью с сейфовыми замками, которую поставили взамен старой советской с «собачкой».

Дверь тоже принесла немало мучений, потому как от малейших перепадов температуры в подъезде замки заклинивало, иногда их заклинивало вообще без всяких причин, и в повседневной жизни Даша с Валерой старались, как можно меньше ими пользоваться. Обычно дверь банально запиралась на щеколду изнутри. Уходя куда-нибудь, Даша закрывала только один из трех замков, а Валера вообще не носил с собой отмычек, кроме таблетки от домофона.

Такого рода тревожные ситуации, да еще и сопровождающиеся половинчатыми решениями, с самого начала сулят трагедию. И вот она произошла.