«Причина моего страха проста, – увещевала себя Лена. – Незнакомое место, гроза. Да ещё и этот дневник! Будь он неладен».

Хотя, если подумать, ничего страшного в дневнике не было. Да, речь в нем шла о весьма неприятных событиях. Откровенно смаковались грязные подробности о (если Лена всё правильно поняла) однополых и даже кровосмесительных связей. Противно, спору нет. Но ведь не страшно?

Почему же тогда от простой общей тетрадки в клеточку, спокойно лежащей в коридоре на подзеркальнике, расходятся волны удушливого липкого ужаса?

Почему рукописный текст, подобно нечистым потокам воды, распространяет вокруг себя заразу?

За окном опять прогрохотало. Гроза, развернувшись, возвращалась назад.

И тут Лена приняла твердое решение сбежать. Пусть даже бежать придется под проливным дождем и каскадом сверкающих молний, бьющих под ноги.

Она, вопреки доводам рассудка, торопилась выбраться в обезумевшее за окном пространство. Причем, по-детски страшась поворачиваться к темноте спиной.

Чего она боится? Буки из шифоньера?

Очередная вспышка синего света заставила лену кинуться к двери, на ходу надвигая на ноги босоножки.

Поспешно хлопнув дверью, она опрометью сбежала вниз, старательно избегая смотреть на ту часть лестницы, что убегала на чердак.

Пулей пролетев четыре пролета, Лена с облегчением выбралась из мрачного подъезда на умытый и одновременно исхлестанный дождем двор.

Но тут…

«Выключила ли я воду и колонку? – всплыла мерзкая мыслишка.

Лена не могла вспомнить, как ни старалась.

От мысли, что придется снова подниматься под синие всполохи молнии; снова идти мимо призрачной лестницы на чердак она почувствовала дурноту.

Она сейчас упадет в обморок. Или наплюет на всё, и не станет ничего проверять. Потому что, ну не в силах она войти в проклятую квартиру и пройти её от двери до двери!

За то время, пока её не было, «бука» вполне способен был выбраться на свободу.

Лена стояла и смотрела, как капли выбивают рябь по лужам; как стучат по рыжим, полинявшим стенам дома; как мочалят ветки высоких старых тополей.

Стояла, не в силах двинуться с места.

Конечно, чем иным мог для неё обернуться подарок Олега, как не злым кошмаром?

Когда Лена добралась до дому с неё лило в три ручья.

Марина только ахнула, увидев дочь:

– Ты сошла с ума?

– Точное наблюдение, – шмыгнула носом в ответ Лена.

– Ты что вытворяешь? Почему шатаешься под проливным дождём? Да ещё и без зонтика? Ты же можешь простудиться! – причитала мать.

– Ага. Сумасшедшая и сопатая – вот какая я буду.

– Немедленно в ванную! Потом переоденься в тёплый халат. Я пока приготовлю чай.

– Лучше сделай кофе, – буркнула Лена, чихнув.

Она побрела в ванну. Наверное, она будет очень, очень чистой – долгая ванна, холодный душ, горячий душ. Останется ли на ней кожа?

Горячий кофе бодрил.

В стенах родного дома страхи отступали и казались чистым ребячеством.

– Почему ты не осталась ночевать там? – спросила мать.

– Я у себя-то дома никогда одна не ночевала.

Марина улыбнулась:

– Испугалась?

Рядом с матерью мир снова стал безопасным.

– Мам, -спросила Лен, – а ты Олега ещё любишь?

Марина вздохнула:

– Не знаю. Помню, когда-то любила. Очень сильно. После нашего с ним разрыва сильно переживала, просто извелась вся. Как же я тогда ненавидела их обоих: и отца твоего, и его полюбовницу. Ненависть эта, понятное дело, была оборотной стороной любви. Спрятавшись за неё, я всё ждала, когда же Олег, наконец, одумается и вернётся.

Голос матери звучал обыденно. Руки мелькали над столом, готовя бутерброды с колбасой и с сыром, разливая кипяток по чашкам.

– А потом поняла: он не одумается. Никогда. И не вернётся.

Марина поставила чайник обратно на плиту, и села напротив дочери.

–Вот тогда-то я и перестала его ненавидеть. Просто стала жить дальше. Если бы моя жизнь сложилась по-другому, встретила бы я подходящего человека, то давно бы, наверное, забыла о твоём отце. Будь у меня хотя бы дело, приносящее доход, позволяющий содержать тебя и себя так, как хотелось бы. Да я бы его тогда на порог не пустила! А так, сравнишь, чего добилась в жизни сама с тем, чего достиг твой беспринципный папаша, и от злости так кого-нибудь и покусала бы.

Олег, он для меня как проигранная партия, понимаешь? Всегда чертенок подзуживает отыграться. Так что пусть ходит. Пусть денежкой с тобой делиться. С паршивой овцы, как говориться, шерсти клок. Вот, он квартиру тебе подарил. Разве плохо?

– Кто знает? –тяжело вздохнула Лена. – От добра добра не ищут, а от зла добра не жди.

– Философов ты мой, – покачала головой мать.

– Он пустой, мам, – с горечью выдавила Лена. – Ничего, кроме шума дать не может. И подарки его, такие же, как он сам – пустые и ядовитые. Не нравится он мне.

– Бывают люди и похуже.

– Может, и бывают. Только ко мне они не лезут. И мне до них дела нет.

– Как там у тебя с Серёжей дела? –поменяла тему Марина.

Лена сделала несколько глотков и поморщилась – кофе остыл.

– Убиваем вместе время, которое друг без друга могли бы провести гораздо интереснее и с большей пользой.

– С этим мальчиком тебя никто встречаться не заставляет, – возмутилась мать. – Не хочешь, зачем это делаешь? Зачем парню голову зря морочишь? Он ведь не кукла, чтобы в него играть. Не понимаю я тебя, Лена. Совсем.

–А вдруг я его сегодня прогоню, а завтра пойму, что это была любовь моей жизни? Что я тогда буду делать?

Марина прищурилась:

– Ты сейчас, надеюсь, шутишь? Или серьёзно?

– Сама не пойму.

Марина покачала головой:

– Ты всегда говоришь чепуху. И в кого такая уродилась?

– В енота.

– А я склонна думать, что в дикобраза. Сплошные колючки.

Потянувшись, Лена поднялась из-за стола:

– Спокойной ночи, мам.

Лена чмокнула Марину в щёку на прощание.

– У тебя назавтра экзамен намечается?

– Ну да.

– Всё выучила?

– Все выучить, как известно, невозможно. Всего, подозреваю, сами преподы не знают. Иначе лекции по бумажкам не читали бы.

– Только попробуй сдать экзамен на тройку! – не страшно пригрозила вслед мать.

Нырнув в кровать, Лена прихватила с собой умную книгу. Скорее для профилактики нелепым страхам, чем из ученического рвения. Хотя, что греха таить, вовсе не вредно немного освежить в памяти материал.

С сей благой целью она раскрыла учебник на заложенной закладкой странице:

«Кровь.

Жидкая субстанция организма, состоящая из плазмы, красных и белых телец, гемиглобина, переносящего кислород ко всем клеткам и тканям организма, – гласили строки. – Кровь несет питательные вещества и уносит продукта метаболизма.

Кровь протекает под нашей кожей, разделяясь на два русла…».

Строчки постепенно утрачивали печатную четкость.

Буквы затанцевали, вытягиваясь, принимая изящный, чуть наклонный витиеватый вид:

«Волны качают меня, расступаясь под тяжестью тела. Принимают в огромную колыбель, в ледяные объятия. Меня больше ничто не тревожит, не беспокоит. Я знаю, я чувствую, я ощущаю себя мертвым».

Книжка выскользнула из рук.

Во сне Лена вновь очутилась перед закрытой дверью квартиры, из которой сбежала тремя часами раньше.

В руках она держала кожаную сумку на мягкой подкладке. Ту самую маленькую дамскую сумочку – вместилище огромного количества вещей. Благодаря мягкой подкладке все попытки отыскать что-то в сумочном чреве, обречены на поражение.

Когда Лене всё же удалось ухватить кончиками мокрых, непослушных пальцев ключи, дверь распахнулась сама по себе.

За ней, как и полагалось, лежал коридор, освещенный мерцающим, неровным светом восковых свечей, плавающих прямо в воздухе.

За рифленой поверхностью двустворчатой двери, ведущий в зал, проглядывался человеческий силуэт. Он как-то странно дёргался, будто марионетка, исполняющая танец. То ломался под острым углом, так, что казалось, кости сейчас вылетят из суставов. То плавно кружился на месте.