– Ну да, один. Двое других это так, бонус.

Левина машинально затянулась очередной сигаретой.

– Той ночью я видела Адама в последний раз. Наутро мы нашли его мертвым. Он вскрыл вены. Вокруг догорали свечи.

Свечи была повсюду. Свечи. И кровь. Вот так все и закончилось.

– Н-да, – взъерошив волосы, после довольно длительной паузы, изрек Миша. – Я узнал о вас много интересного, много нового, многого увлекательного, дорогая Елена Григорьевна. Мне до вас ещё расти и расти. Учиться, так сказать, и учиться.

Елена зло засмеялась:

– Ревнуешь?

– Нет, не ревную, – передернул плечами Миша. – Завидую.

И они принялись жарко целоваться, разгоряченные кто ревностью, кто воспоминаниями.

Стрелки на часах показывали половину пятого.

Летом светает рано, и первые, самые смелые солнечные лучи робко теснили ночь, смешивая свет и тьму в тесное и нестойкое объединение – сумерки.

Михаил неспеша вышагивал по улице.

Он видел в спящем городе грозное животное, проглотившее огромное количество жителей и теперь, во сне, переваривающее ужин в темном бездонном чреве.

Проехавшая мимо машина забрызгала его коричневой липкой грязью.

Мишка едва успел отскочить в сторону, с удивлением осознавая, что его чуть-чуть не сбили.

Из приоткрытого окна понеслась матерная брань.

– Сам козел, – огрызнулся парень. – Смотреть нужно, куда прешь, придурок!

– Что сказал?!

Мужик, распахнув дверь, стал выбираться из нутра автомобиля.

Объемное пузо упрямо упиралось в руль, пытаясь мудро предотвратить намечающийся конфликт.

Мишка про себя отметил, что, несмотря на растекшийся каплеобразный вид, потенциальный противник был в силе. И вдобавок явно привык не церемониться со случайными недоумками, ухитрившимися не вовремя выскочить у него из-под колес.

Намечалась драка.

– Я сказал – сам козел, – отряхивая брючину и исподлобья посматривая на приближающуюся гориллу, нарочито небрежно повторил Мишка.

– Да я тебя сейчас!..

– А если я – тебя?

Договорить Мишка не успел.

Массивный жирный кулак заехал ему в нос. Они слишком поздно, а потому безуспешно, попытался уйти в сторону.

Удар отозвался резкой болью в переносице.

Хорошо ещё, что по касательной, а не по прямой. Иначе нос бы ему сломали.

Мишка в ответ на такое беззаконие зловредно и злонамеренно, со всего маха заехал ногой в то чувствительное, ранимое место, в котором, согласно народным верованиям, находится пресловутое мужское достоинство.

Толстопузый согнулся, вспоминая всю Мишкину родню, вплоть до седьмого колена.

Пока мужик матерился, Мишка не тратил времени даром – быстро-быстро сбежал.

Он всегда считал, что вовремя убежать не значит струсить.

До дома оставалось с половину квартала. Не такое это маленькое расстояние, если нос у тебя обильно кровоточит и болит так, что в глазах резь.

Консьерж обеспокоено проводил Мишку взглядом, пока тот, пошатываясь, прижимая к лицу окровавленный платок, пробирался от входной двери к лифту.

Вид консьержа Мишке показался забавным. На лице у того испуг причудливо перемешивался с неодобрением.

Чтобы не будить мать и отчима, Мишка открыл дверь ключом.

Открыл и застыл.

Напротив, тоже замерев, стоял высокий, накаченный парень. Лет на пять, не больше, старше его самого.

Живот брутальными кирпичиками. С брутальными бицепсами на руках. И с брутально же выделяющимися мышцами нижней челюсти.

На парне кроме трусов ничего не было.

Трусы, нужно отдать должное, были симпатичные. Но Мишка такие не носил и друзьям бы не советовал.

За чернобровым красавчиком нарисовалась Мишкина мать.

По её раскрасневшемуся лицу, по глазам с рассеянным взглядом Мишка сразу понял, что мать пьяная. Пребывает в том пограничном состоянии, в котором от эйфории до ссоры с мордобоем один шаг.

– Миша? – удивленно пропела она, вальяжно опираясь рукой о стену, чтобы обрести утраченную с принятием алкогольных градусов устойчивость, – Я думала, ты сегодня домой не придёшь.

– Это я понял. Кто этот красавчик в боксерах? – прорычал Мишка, кивая на парня в трусах.

– Это Костя.

– И почему этот Костя разгуливает по нашему дому в неглиже?

– Что? Тебе объяснять надо? Ты уже большой мальчик. О, Боже, сыночек! Что с тобой случилось? – ужаснулась мать, заметив, наконец, в каком состоянии находится Мишкин нос.

– Отстань! – отмахнулся сын. – Заботливая ты моя! Пользуешься тем, что Олега нет дома? Когда ты только нагуляешься?

Мишка повернулся к брутальному красавцу, бросая тому, словно нож, разъяренный взгляд.

Ответный взгляд, доставшийся Мишке, был чуть смущенным, чуть сочувственным.

Разозлиться на парня по-настоящему не получалось – не этот красавчик был тут главным паршивцем.

– Знаешь, что? – вместо ярости, в голосе у Мишки прозвучала горечь. – Ты бы убрался отсюда, что ли?

Качок нерешительно потоптался на месте, кинув на Мишкину мать вопросительный взгляд:

– Может я, это …того …? И, правда, пойду, а?

– Костик, ты не можешь уйти! Подожди…

Мишка, от злости почти не чувствуя боли, прошагал на кухню.

Из аптечки достал марганцовку, развел кипяченой водой и стал промывать расквашенный нос.

Кровь, успевшая запечья в кровавую корочку, вновь потекла, обильней прежнего.

Глухо хлопнула входная дверь.

Через секунду в дверном проеме нарисовалась мать.

Расстроенная и очень злая:

– Что ты себе позволяешь? – заорала она на Мишку. – Кто давал тебе право вмешиваться в мою личную жизнь?!

–Сама дала, – запрокидывая голову назад, чтобы кровь не капала вниз, на ковер, хрюкнул Мишка.

–Рожать детей ненужно было. Вот и была бы тебе тогда полная свобода и независимость. Шла бы ты отсюда, а? Не действуй мне на нервы.

– Сам шатаешься, бог знает где! Черт знает с кем! Ночами напролет!

– Ни черт знает с кем. Елена Григорьевна, между прочим, твоя лучшая подруга. Такая же перезрелая шлюха.

– Как ты с матерью говоришь?! – ахнула Зоя.

– Как заслуживаешь, так и говорю, – парировал Мишка.

В коридоре снова хлопнула входная дверь.

Зажегся свет.

Вскоре на кухне их было уже не двое, а трое – услышав громкие голоса, Олег поспешил узнать, что происходит:

– Так-так. Что у нас тут? – пропел он, растягивая слова. – Семейная ссора?

Бросив взгляд на Мишку, отчим присвистнул:

– Малыш, что у тебя с лицом?

Малыш, к слову сказать, был ростом не ниже отчима. Пожалуй, даже повыше.

– Да так. С БМВ поцеловался, – отмахнулся Михаил.

– Нос цел? – деловито осведомился Олег.

– Кажется, да.

– Вот! – размахивая руками, кричала, не унимаясь, Зоя. – С отчимом ты говоришь по-другому. Это мать тебе: «Шалава, дура, пустышка»! Все! Вы мне надоели. Оба!!! Я для тебя, выродок ты несчастный, – набросилась мать на сына, как на наименее опасного из противников, – сделала всё, что могла! Теперь буду жить только для себя. И делайте вы оба, что хотите!

Гордо развернувшись, Зоя удалилась.

Олег окинул взглядом красноречивый беспорядок, царивший на кухне -окурки, стаканы, остатки еды.

– Хоть бы посуду за собой вымыли, – процедил он сквозь зубы.

Мишка потупился.

К сожалению, ему было не привыкать стыдиться за мать.

– Ну ладно, – вздохнул Олег, – давай лечиться.

Усадив пасынка за стол, отчим внимательно осмотрел его лицо.

– Завтра глаза заплывут, – предупредил он. – Но, поскольку кости целы, полежишь денек-другой, будешь, как новенький.

***

Проснувшись на следующий день, мужчины вместо Зои обнаружили записку, в которой в витиеватых и высокопарных фразах, она объявляла, что между ней и Олегом все кончено. Навеки! Она уходит к единственному человеку, которого по-настоящему любит и с которым надеяться стать, наконец, счастливой.

– Волчица ты. Тебя я презираю. К Птебурдекову ты уходишь от меня, – процитировал Олег перл бессмертных Ильфа и Петрова.