— Святой отец, помогите… — прошептала она трясущимися губами, одну руку протягивая ко мне, а другой прижимая к себе новорожденного козленка.

У козленка было две головы. Одна из них глядела на меня сморщенным личиком человеческого младенца.

Я в ужасе отшатнулся, но тотчас взял себя в руки и осенил крестным знамением несчастную.

Бесовское наваждение не пропало. Девица бухнулась мне в ноги, по-прежнему прижимая уродца и умоляя меня о чем-то совершенно невразумительно.

Наконец я понял, что речь шла о козах, которых я встретил на берегу. Девица умоляла загнать их в погреб, где она пряталась вместе с козой, тоже уцелевшей после пожара.

Чтобы успокоить несчастную и получить от нее хоть какие-то, необходимые мне сведения насчет переправы, я отправился искать коз.

По дороге я вспомнил: в дупле, в сумке осталась лежать свернутая монашеская мантия. Вполне довольно, чтобы приодеть и обогреть девицу, решил я и свернул к дубу.

Вся сума оказалась нетяжелой, и тогда я вдруг подумал, что, пожалуй, ни ее, ни книги не стоит оставлять на произвол судьбы. Тексты под деревянными, обтянутыми кожей переплетами, конечно, нечестивые и грех честному христианину даже заглядывать в них, да ведь все же — книги!.. Долгие годы общения с ними в монастырской библиотеке приучили меня к бережному — больше того, благоговейному! — отношению к этим удивительным творениям ума и рук человеческих. И то минутное отвращение, которое посетило меня в первый раз, теперь уже улетучилось. Книги есть книги, повторил я себе, и вовсе никчемными они не бывают, ибо всегда они — для человека, так или иначе…

С неловкой ношей мне все-таки удалось поймать двух коз. Кое-как обмотав рога концами веревки, я потащил за собой упирающихся животных.

Увидев меня, хозяйка ничуть не успокоилась, но, напротив, еще больше взялась волноваться о судьбе третьей козы и, упав на колени, стала снова упрашивать меня идти на новые поиски.

Только теперь я рассмотрел очертания ее тела под бесформенным грубым рубищем и с тревогой понял, что она должна совсем скоро родить.

Чтобы не волновать бедную женщину, я решил исполнить и эту ее просьбу, однако затем тотчас покинуть пепелище, вверив несчастную ее судьбе, ибо не мог позволить себе ни малейшей задержки, ежели бы такая возникла, требуя моего присутствия.

При этом я добавил, что следую из монастыря со срочным известием в осажденную крепость, где умирающий от ран герцог дожидается моей помощи, а потому мне необходима лодка для переправы.

Женщина обрадовано закивала, показывая пальцем на речной берег и сбивчиво объясняя мне, что в кустах есть привязанная лодка с веслом и там же надо искать заблудившуюся козу.

Я без труда нашел указанное место — у старой ивы и вправду хранили лодку: свободный конец обмотанной вокруг дерева ржавой цепи валялся на земле. Но лодки не было. Зато невдалеке я увидел козу. На моих глазах она выбралась из зарослей лозняка и жевала теперь зеленевшую у воды осоку.

Прежде чем подойти к козе, я посмотрел на юг, и не напрасно: знакомая мне вереница новых дымков была совсем близко.

Затаившись в кустах, я ждал, глядя вперед, на поляну, куда направилась моя коза. С реки это место было видно очень хорошо. Первый плот появился из-за прибрежных зарослей. Карлики, заметив козу, оживились и принялись показывать на нее тем, кто плыл следом.

На втором плоту заметались. Многочисленная команда подняла шест, лежавший у самого края, и, навалившись тяжестью своих тел, воткнула его в речное дно.

Плот остановился точно напротив козы. Тогда карлики дружно нажали на рычаги механического сооружения напоминавшего пушку с коротким дулом. Ракообразный монстр раскрутил колесо устройства, в то время как полулягушка быстро разматывала моток веревки…

Из дула вылетела длинная коленчатая жердь, словно половинка подвесного моста, с двузубцем, нацеленным на козу.

На плоту привели в движение еще одно колесо, и вилка вонзилась в спину беззащитной жертвы. Белая шерсть стала багряно-алой…

От ужаса я зажмурился, а когда открыл глаза, карлики уже суетились вокруг бездыханной и окровавленной туши, лежавшей на бревнах плота.

Шест вытащили, флотилия продолжила свой путь.

Я уткнулся лицом в сухую осоку, и в те страшные минуты был похож на сущего ребенка, убедившего себя, что если не глядеть на зверя, то и зверь, конечно, не заметит… Так лежал я невесть сколько, будто притворившийся мертвым жук-олень.

Плеск воды под веслом вмиг отогнал терзавшее мой ум видение нависшего вверху двузубца. Я вскочил на ноги.

С середины реки приближалась лодка.

Седая сгорбленная старуха быстро и умело работала веслом. Подплыв, она бросила мне толстую веревку.

Я молча поймал конец, подтянул лодку, но привязывать ее к дереву не спешил. Когда старуха вышла на берег, я затащил лодку в заросли ивняка и надежно замаскировал от постороннего глаза.

Старуха оказалась здешнею повитухой и спешила к роженице, которой пообещала быть в назначенный срок — сегодня к ночи.

Я выразил удивление, ведь с противоположного берега хорошо просматривались развалины сгоревшего дома. И наверняка было видно все, что здесь произошло…

— Господь милостив к сиротам и калекам, — сказала на это старуха. — А особливо к тем, кому сам он не додал разума… Может быть, и жива бедняжка…

Я успокоил старуху и тут же узнал, что подопечная ее — дурочка, хромоножка, а теперь, выходило, и круглая сирота: родители ее, мельник с женой, жили в сгоревшем доме. Мельница же, скрытая от нас сейчас кронами старых ив, уцелела…

Несчастная хромоножка стояла у открытой двери. Завидев нас издали, стала махать рукой, подзывая к себе, при этом она отчаянно кивала на реку и бессвязно причитала во весь голос: мол, проклятые нифлунги убили и ее козу, и белую лошадь, и двух коров…

— При чем тут нифлунги, глупая! — остановила ее старуха. — Негоже думать тебе про бесовское отродье! Плюнь…

— Нифлунги… Злые нифлунги… — будто в забытьи шептала та, запирая дверь на все засовы, как только мы спустились в подвал.

— Да разве нифлунги боялись бы обыкновенных крыс? — рассердилась старуха. — Ведь они подземные жители и живут часто в крысиных норах. А эти бесовские твари боятся пуще огня… — И она, к удивлению моему, рассказала, как сама была у стен осажденной крепости и видела огненное кольцо, непрерывную цепь костров, в которых сжигается все живое, проникающее из замка, — будь то беженец, спасающийся от голода, или крыса, норовящая прошмыгнуть к реке.

Со слов старухи я понял, что эти дьявольские отродья давно могли бы взять осажденную крепость: столько у них пушек и загадочных бесовских машин, но они медлят, как будто сами смертным страхом боятся герцогского замка, как и всякого, кто придет оттуда…

— Так кто же они, эти твари? — спросил я.

— Бесы! — твердо сказала старуха и широко перекрестилась. — Нифлунгам нечего делить с нами. У них свой мир и свои тайны. А ежели б им сделалось тесно в нижнем мире и захотелось вдруг завоевать наш Митгард, они легко бы это сделали еще тогда, когда Христос по земле не ходил…

— Лошадь и двух коров… — не унималась между тем хромоножка. — И мою козу, и старого колдуна…

— Что? — ужаснулась старуха. — Они убили святого старца, царство ему небесное?!.

— Кровь, кровь, — твердила безумная. — Столько крови, как у нашего кабана… и унесли его на свой корабль, адским шилом пронзивши…

— Душа его с ангелами поет! — сказала, крестясь, старуха и вынула из котомки свежеиспеченный хлеб. Слова ее, признаться, покоробили меня, но я счел неразумным вступать сейчас в спор.

В погребе оказался запас вина и сыра. Хозяйка подоила коз. По ее научению я набрал куриных яиц в сухой осоке, где неслись бездомные куры, и сварил десяток в своем котелке на еще тлеющих углях пепелища.

При этом я отметил: перерывы в передвижении вражьего флота делались все короче, плоты тянулись теперь почти нескончаемой вереницей.

Мы утолили голод. Козы жевали сено в дальнем углу. Бедная женщина, напоенная снадобьем и теплым молоком, спала, постанывая и вздрагивая во сне. Мы укрыли ее чем могли, пригодилась и мантия убиенного чернокнижника. Старуха утверждала, что к ночи дурочка благополучно разрешится, и просила меня подождать, чтобы затем всем вместе переправиться через реку.