Теперь, когда я живу здесь и убедилась, что назад возврата нет, я могу почти беспристрастно заглянуть в свое прошлое и окончательно для себя дать оценку своему несчастному разноликому племени. Живя там, я не могла его отвергнуть и осудить. Я была под властью тех мыслей, что сами по себе казались мне неплохими. Когда-то в прошлом их выдвигали лучшие — они предложили новый путь, ибо не видели иного выхода для своего, оказавшегося в тупике, странного и нелепого мира. Быть может, и вправду для него не существовало другого пути…
Сложное и противоречивое по своей природе общество, в котором я выросла, состояло из двух каст. Одна — многочисленная каста степняков. Уровень их культуры был практически первобытным, но состав этой касты не был столь уж однороден; некоторые выходцы из нее, по складу натуры стремившиеся к обогащению, занимались торговлей и ремеслом.
Другая каста, могучая, однако, напротив, очень немногочисленная, была хранительницей загадочной древней культуры. Люди ее достигли многого. Они и внешне не походили на степняков. Это была каста «зрящих в темноте». Но все удивительные качества — изменение формы черепа, способность к генерации энергетических полей и излучению волн в инфракрасной, а часто и в видимой части спектра, короче, все то, что рождало суеверно-мистическое толкование в среде степняков, — передавалось не просто и не только по наследству: они проявлялись каждый раз лишь в результате долгой интеллектуальной тренировки отдельно взятого индивида, чему, правда, весьма способствовали и окружение, и воспитание, и высокая духовность общения, да и сам по себе уровень жизни. Можно сказать, «зрящие в темноте» творились с детства. В народе их называли порой и по-другому: «смотрящие сквозь вещи», «прощупывающие умы»… «Щупачи», — подсказал Жэки, слушая мой рассказ, и начал убеждать, что термин подходит, хотя на Земле существует пока только в фантастической литературе.
Каста «зрящих» издавна существовала за счет второй, более многочисленной касты степняков. В отношении к степнякам со стороны «зрящих» проглядывала снисходительная доброжелательность: так смотрят на наивных дикарей, еще не ставших на одну ступень для равного общения… Разница и впрямь была так велика, что казалось: общество состоит из двух непохожих видов.
Так было от века. Ни катаклизмов, ни бурных исторических событий не знала наша планета. Священным было для «зрящих» завещание отцов и дедов, объяснявшее смысл существования всей касты «зрящих в темноте». Медленно и постепенно совершенствовать и обучать диких людей степи завещала им мудрость предков. Медленно и постепенно принимать их в ряды своей касты, увеличивая ее число, чтобы в конце концов превратить весь народ в «зрящих»: это обеспечивало бы прогресс и сохраняло бы культуру…
Но время шло, и как-то незаметно умы окончательно покорила идея, прораставшая в их среде уже давно, — идея гуманного и справедливого переустройства общества, где были бы счастливы буквально все. Они захотели сразу, одной лишь волею своей, улучшить жизнь большинства — и, не дожидаясь перемен в психологии, преобразили мир, уничтожив касты и сделав всех равными. Очень скоро затею и впрямь удалось осуществить, и всем был обеспечен довольно скудный, но справедливо одинаковый уровень жизни. Однако высшая каста не предвидела до конца всех последствий задуманного. Предложив это всеобщее «равенство», «зрящие» выступили как наивные идеалисты, считавшие всех остальных подобными себе, и ошиблись: именно их положение оказалось самым тяжелым. Случилось непредвиденное. Представители степной касты не пожелали долго терпеть ту самую справедливую бедность, на которую осознанно и добровольно обрекли общество «щупачи». Дикари не представляли в жизни иных ценностей, кроме роскоши и богатства, от которых — по сути ради них же, степняков, — так безболезненно отказались «зрящие». Не прикоснувшись к искусству и истинам духовной культуры, степняки направили свое недовольство и злобу против «зрячих», возведя в идеал и сделав пределом стремлений как раз те блага жизни, которыми прежде владела высшая каста, которые были понятны и, как ничто, осязаемы. Вот почему все кончилось так печально…
Глядя издалека, я теперь начинаю чувствовать истинную мудрость тактики древних — тактики медленного и постепенного духовного воспитания. Как жаль, что мы пренебрегли ею! Но можно ли было предположить, что одно, не зависящее от нас обстоятельство вдруг окажется в итоге столь серьезной помехой: бедность, удивительная бедность энергетических ресурсов родной планеты.
Все становится зримым в сравнении. Лишь теперь понимаю я, как бедна была наша планета, как скудно оделила дарами Вселенная ее природу. Мы сами не могли до конца почувствовать это. Ведь все там было таким естественным для нас и, разумеется, родным: убогие и гнетущие однообразием пейзажи, скалистые холмы со скудной растительностью, безжизненные бурые степи, где порой круглый год царствуют холодные ветры, разметая в прах многолетний сухостой, потому что годами из-за засух в эти земли не приходит весна, и жалкие леса, в счастливые времена едва начинающие рост, безнадежно увядают… Такова была большая часть поверхности планеты.
Что такое залежи металлов и руд, мы понятия не имели. А что такое нефть и газ — и вовсе не знали. По законам неумолимой судьбы им не суждено было зародиться в бесплодных недрах нашей планеты. Единственным источником энергии был бурый камень, чем-то родственный земному бурому углю. Добыча этого камня да ценных белых пород для строительства, налаженная издавна в глубоких копях, — вот, пожалуй, единственная отрасль нашей промышленности. Знали мы и электрическую энергию, но ее едва хватало для освещения: даже крупных рек не было на нашей планете… Все упиралось в недостаток того же бурого камня. Используя земные термины, можно сказать, что наша цивилизация представляла собой чудовищный симбиоз элитарной культуры «зрящих» и натурального хозяйства почти первобытного общества. Возможно ли богатство для каждого? И, если стремиться к этому, можно ли сохранить культуру? А если нет, то зачем богатство?
Но детство мое было счастливым временем и всегда вспоминалось мне, как яркая сказка, подобно другим, которые во множестве читали мне в те годы. Я помню наш полный теней и солнечных бликов сад, где бегала я с утра до вечера, где были мои любимые старые дубы и весь год сменявшие друг друга цветы. А в самом конце сада — заросли колючих лиан переходили в университетский парк — здесь, на краю этого парка, и стоял наш сводчатый каменный дом из дорогих белых пород. Я помню летние странствия по долинам голубых кочующих рек, по холмам, покрытым низкорослыми зелеными джунглями, — в эти странствия пускались мы на все каникулы в нашей старенькой плетеной повозке, запряженной двумя черными лохматыми юрбами.
Мне еще повезло от рождения — я появилась на свет сразу же после свершившихся перемен. Отец мой, Аниетие Сана, молодой не по годам реформатор университета, принадлежал к касте «щупачей», все же располагавшими в те времена кое-какими остатками былых привилегий и свобод. Людям, к которым относился мой отец, еще отдавалась некоторая дань уважения, так как именно они были хранителями старых знаний, развивали науку и поддерживали существование университетов. Позже, когда непомерно разросшаяся каста чиновников-обывателей перетянула все блага на свою сторону, судьба этих единиц, выживших после жестоких преследований, стала самой тяжелой.
Я помню этот страшный период гонений. «Все равны», «Никаких привилегий», «Смерть щупачам», «Долой ореольных» — вот обычные лозунги этого стихийного и непонятного в своей сути движения. Какая-то волна тупой злобы проснулась в темных слоях степняков. Разумеется, ее направляли единицы — те самые жестокие и безликие, просто-напросто ущербные личности с неполноценной психикой, которым не хватает ума, доброты, таланта и которые, точно пустые шары, всплывают на поверхность событий в стремлении к власти. Пожалуй, тогда-то «щупачи» пожалели, что полностью от нее отстранились. Это было ошибкой — отказаться от управления. Непростительно, глупо и страшно — все равно что покинув на произвол судьбы не научившихся ничему детей, отдать в их руки всю власть и наблюдать затем со стороны, как ее перехватывают самые шустрые и жестокие и как в остальных, предоставленных самим себе, рождается неосознанная тупая злоба. Направляли ее чиновники, но ведь и они были — тот же народ. В нем пестовалась эта ненависть, и ее ловко направляли против «зрящих». Их обвиняли во всем. И в обладании особыми психическими силами, и в том, что этими силами не располагают все. В том, что у «зрящих» есть ореол, и в том, что у всех остальных нет ореола. В злоумыслии и колдовстве, в умении продлевать жизнь, в присвоении ценностей и сокрытии знаний… Во всем, что не поддавалось тупому пониманию…
