Мне было восемнадцать, и я был слишком молод, чтобы входить в большинство мест, поэтому я пользовался свидетельство о рождении Никки, которое гласило, что меня зовут Фрэнк Феранна. Каждый на входе знал, кто я такой по «Rock Candy», но они впускали меня всё равно. Когда клубы начинали закрываться, мы отправлялись в «Радугу» («Rainbow»). Это место было устроено в виде круга, где собирались самые крутые рокеры и самые богатые ублюдки, сидевшие за столиками в самом центре. Парням должен был быть двадцать один год, чтобы им можно было войти в клуб, но девчонкам могло быть и восемнадцать. Парни сидели на своих обычных местах, а девочки ходили по кругу, пока их не подзывали к чьему-нибудь пустующему стулу. Они продолжали кружиться, словно грифы над добычей, пока вы не заполняли ими весь ваш столик.
Потом все вываливали на стоянку: Рэнди Роадс, гитарист Оззи Осборна, висел на дереве вниз головой и орал, в то время как наркоманы пробовали догнаться, и каждый пытался сжульничать на девочках. Вскоре мы с Роббином Кросби (Robbin Crosby) и Стифеном Пирси (Stephen Pearcy) из «Ratt» (которые в то время играли только кавера на песни «Judas Priest»), начали называть себя «гладиаторами» и давать друг другу звания, типа «фельдмаршал» или «король». Однажды ночью, мы с Никки познакомились с аппетитными блондинками близняшками, которые занимались продажей жевательной резинки «Doublemint», и возвращались домой тем вечером. Позднее мы все еще не могли точно сказать кто из них кто, поэтому каждую ночь в «Радуге» мы дожидались, пока они сами подойду к нам, чтобы поздороваться, т.к. нам не хотелось подойти и схватить не ту девчонку.
Даже при том, что кокаин нам был не по карману, мы всегда могли его нюхать. Мы находили кого-то, у кого он был, и затаскивали их в «Чеви», который стал нашей вечеринкой на колёсах. После «Радуги» каждую ночь, мы гуляли по Санта-Моника Бульвар, где молодые рокеры и актеры, которые так ничего и не достигли, работали сутенёрами. Украденных денег нам хватало, чтобы купить буритто с яичной начинкой от «Noggles». Затем мы откусывали один конец у буритто и засовывали свои члены в теплое мясо, чтобы отбить запах чужой пипки, чтобы наши подруги не могли узнать, что мы с кем-то трахались, или так напивались, что с трудом залезали в фургон Томми.
Я не знал, что думать о Мике. Он был сумасшедший. Он сидел в противоположном от меня углу клуба и что-то писал на куске бумаги. Затем он приносил его, и там было написано что-то вроде “Я тебя убью”. Его лицо было потрепанным и небритым, и он имел обыкновение все время кусать Томми за сосок. Всё, что только мог сделать Томми, легонечко отпихнуть его от себя и сказать: “Прекрати, это раздражает”.
Через свою дневную работу в «Старвуде» Никки каким-то образом сумел уговорить своего босса разрешить нам отыграть там наши первые выступления: по два сэта в пятницу и в субботу на разогреве у «Y&T». И даже на сцене, мы действовали скорее как банда, чем как группа.
Мик нервничал, потому что прежде на репетициях мы никогда не прогоняли шоу целиком. Мы даже не знали, каким будет сэт-лист, пока Никки в последнюю минуту не написал его неряшливым почерком на листах бумаги и не разложил их на полу сцены. Во время исполнения нашей первой песни “Take Me to the Top” люди вопили, “Пошли вон!” и показывали нам средний палец. Затем один придурок в черной майке с надписью «AC/DC», харкнул прямо на мои белые кожаные штаны. Не раздумывая, я спрыгнул со сцены во время проигрыша, взял его голову в замок и начал его мутузить. Помнится, Никки огрел его по голове своим белый басом «Thunderbird». Он размахивал им, словно молотком для силомера в цирке и саданул им какого-то парня по ключице. Если бы у парня на голове был надет колокол, то он улетел бы, пробив крышу.
Мы играли настолько неряшливо, что я не мог сказать, где заканчивалась одна песня и началась другая. Но мы выглядели неплохо, а дрались еще лучше. К концу второго сэта той ночью, многих из наших врагов мы превратили в наших фанатов. Они рассказали своим друзьям, и на следующий вечер пришло больше людей, чтобы посмотреть на нас.
Когда «Y&T» вышли для второго сэта в субботу, половина зала опустела. В следующий раз, когда мы выступали с «Y&T», мы были уже хэдлайнерами.
Одним из наших первых больших фанатов был Дэвид Ли Рот. Всего за год до этого, когда «Van Halen» играли на Лонг Бич Арена, я продавал на стоянке левые футболки с их символикой. Теперь же, Рот ходил посмотреть на мою группу. Хотя все мы знали, что делает он это не потому, что ему нравится наша музыка, а потому что он любит цеплять девочек, которые приходили посмотреть на нас, и это нам льстило. Мы были группой без контракта: он же был рок-звездой.
После нашего первого выступления в «Трубадуре», Дэвид подошел ко мне. “Винс”, - сказал он. Ты знаешь что-нибудь о музыкальном бизнесе?”
“Да, ты договариваешься о выступлении и играешь музыку”, - ответил я.
“Нет”, - он сказал. “Это не совсем так. Давай встретимся завтра в ресторане «Canter’s Deli» на Фэйрфаксе (Fairfax) в три часа дня”.
На следующий день, Дэвид подтянулся на своём длинном «Mercedes-Benz» с нарисованными черепом и перекрещенными костями. Он усадил меня напротив и начал монолог на тему рок-бизнеса: он назвал, какие существуют подводные камни, как избежать жульничества, и какие пункты в контраке следует устранить.
“Не связывайтесь с маленькой компанией по распространению записей”, - сказал он, поливая горчицей копчёную говядину (pastrami). “Вы должны иметь свои записи на Tаити. Если их нет на Tаити, то их нет нигде”.
Он продолжал: “Только не подписывайте контракт ни с каким менеджером. Не заключайте сделку только ради денег. Вы должны сами следить за тем, на что тратятся ваши деньги, и как они возвращается”.
Всем, что он узнал за последние семь лет, он поделился со мной из явного великодушия его пропитанного алкоголем сердца. Я понятия не имел, о чем он говорил, потому что я не знал ничего о бизнесе. Вскоре я подтвердил это тем, что допустил одну из самых глупых ошибок в своей карьере. Я подписал десятилетний контракт со строителем, который смыслил в этом деле даже меньше, чем я сам.
Я встретил его после того, как шофёр Мика и добытчик буритто, Стик, начал приводить свою сестру на репетиции, где мы делали запись песен, которые стали потом нашим первым синглом “Stick to Your Guns” и “Toast of the Town”. Она один в один была похожа на Стика, за исключением того, что у неё был всего один зуб и странное хитроумное устройство, которое напоминало змею, обвившуюся вокруг ее волос. Она была настолько уродлива, что даже Томми не стал бы спать с нею. Ее муж выглядел очень подозрительно, тонкий, как рельс — владелец строительной компании с размером мозга, как у Барни Файфа[19], но с сердцем большим, чем титька стриптизерши. Его звали Аллан Коффман (Allan Coffman), он был из Грасс Вэлли из Северной Калифорнии, и по каким-то причинам он хотел взойти на рок-сцену. Он напоминал психованного яппи, с бегающими глазками, как будто он всё время ждал, что кто-нибудь выпрыгнет из теней комнаты и нападет на него. Когда он напивался, то начинал лихорадочно обшаривать кусты, мимо которых мы проходили, чтобы удостовериться, что там никто не прячется. Только годы спустя мы выяснили, что он служил в военной полиции (M.P.) во Вьетнаме.
Когда Стик привёл его на репетицию, казалось, что он никогда прежде не видел рок-группы. А мы никогда не видели менеджера. Он сказал, что он хочет вложить свой капитал в нас, и дал нам пятьдесят долларов — первые деньги, которые мы заработали как группа; мы тут же подписали с ним контракт. Типичный пример, который мы будем повторять в течение всей нашей карьеры — в одну минуту, мы потратили все деньги на пакет кокаина, насыпали его змейкой в одну длинную линию на столе и вынюхали.
Коффман решил субсидировать нас, потому что он думал, что это будет дешево. Панк-группа, возможно, обошлась бы дёшево. Но мы не были панк-группой: мы заставили его купить пиджак из змеиной кожи и черные штаны для Томми, новый кожаный пиджак для Мика и пару ботинок за шестьсот долларов для Никки. Тогда, если мы хотели что-то, что имело три цифры на ценнике, мы должны были это украсть.
