Секунды стоят на войне невероятно много. За одну–две секунды может решиться судьба боя, и судьба отдельных людей укладывалась в этот отрезок времени столько раз, сколько было необходимо, чтобы насытить его имеющими значение событиями. Иной солдат не успевает даже увидеть врага, прежде чем его убивают, а другие и убивают, не видя, потому что в век нарезного стрелкового оружия, минометов и дальнобойной артиллерии это не столь обязательно. Разведчики мчались к своей цели, как мчится снаряд, выпущенный уверенным наводчиком из выкаченной на прямую наводку пушки. Его можно остановить броней, но не удержать, стреляя из винтовок. Парный пост, охранявший очередную рогатку колючкой, перекрывавшую въезд на территорию штаба, открыл огонь по бегущим, без колебаний разменяв свои жизни на нескольких свалившихся под пулями корейцев. Но было уже поздно. Разведчики ворвались в блиндажи, работая огнем, нарываясь на встречные выстрелы, но вычищая помещения один за другим. Гранатами они не пользовались, и это давало американцам сравнительно неплохие шансы – но на штаб батальона положен всего один взвод охраны, и этот взвод был смят в самом начале схватки.
Забежав в многообещающий, судя по размерам, блиндаж, один из разведчиков (тот, что носил за командиром бинокль) дико вскрикнул, получив две пули в упор. На дистанции в пару метров пистолет удобнее винтовки, а застрелившие его офицеры, уже вполне осознав происходящее снаружи по беспорядочной стрельбе и крикам на нескольких языках, теперь держали вход под прицелом. Устроившись в глубине штабного блиндажа и затушив все лампы, кроме выставленной прямо под ступени входа керосиновой, которую едва не сбило скатившееся вниз тело здоровенного корейца в разодранном белом маскхалате, они надеялись продержаться некоторое время.
Полуоткрытая дверь наверху распахнулась, и оба одновременно выстрелили в ее проем, на свет – надеясь, что сейчас раздастся еще один крик и второе тело прогрохочет вниз по ступеням, болтая руками и ногами, как отпущенная кукловодом марионетка. Вместо этого в блиндаж влетела граната. Оба согнулись пополам, пытаясь загородиться столом, чтобы хоть как-то ослабить убойную силу осколков. Это был рефлекс, и именно из-за него офицеры пропустили мелькнувший в полосе света силуэт. Граната не взорвалась, и, подняв головы через три положенные секунды, майор и капитан столкнулись взглядом с высоким мрачно-спокойным мужчиной среднего возраста, глядящим на них поверх прижатого к щеке ложа приклада короткого автомата с дырчатым кожухом ствола.
Нельзя сказать, что кого-то из них «охватило оцепенение». Но время как-то странно размазалось, и за те доли секунды, пока оба пытались поднять руки с оружием и продавить спуск, кореец успел выбрать того, кто ему был нужен. Затем короткая очередь 7,62-миллиметровых пуль расколола череп майора, в буквальном смысле этого слова обезглавив батальон. Следующим неуловимым движением кореец успел поднырнуть под выстрел белобрысого капитана, и тот, падая назад, выстрелил второй раз прямо сквозь стол – вслепую, уже понимая, что ему конец. Врагу было достаточно дать широкую очередь поперек блиндажа – и его, лежащего на спине с пистолетом в вытянутых руках, перерезало бы пополам. Но вместо этого кореец исчез. Кончились патроны?
Капитан еще раз выстрелил в пространство перед собой, тут же переместил ствол на несколько дюймов правее и выстрелил снова. Грохот в тесном помещении был неимоверный, но это было ничто по сравнению со стоящим до сих пор грохотом отзвучавшей секунду назад автоматной очереди. Ну, попал? Освободив левую руку и опершись на нее, капитан приподнялся, выглядывая вперед. Почувствовав движение, американец дернулся, но поза была настолько неудобная, что выстрелить он не успел. Впрочем, вряд ли он успел бы в любом случае: ствол «ППШ» смотрел ему в висок с расстояния в ярд. Слева.
– Капитан Вильям Роберт Вудсон-младший? – уверенно спросил его диверсант. Спросил на английском, что капитана почему-то не удивило ни на секунду.
– Да, – ответил он, не отрывая скошенных влево глаз от лица человека, держащего в руках его жизнь.
– Брось оружие, и у тебя появится шанс остаться в живых.
– Поцелуй меня в зад!
Почему-то решив, что кореец не выстрелит, капитан дернул руку с пистолетом влево, и тут же оглушительная, сияющая в полумраке желтым и белым очередь швырнула его вниз. Осознание того, что он еще жив, заняло примерно секунду: выпущенная в упор короткая очередь русского «ППШ» прошла в нескольких сантиметрах над головой. Кем бы ни был этот враг, на тишину ему было наплевать.
– Не будь дураком, капитан Вудсон. У меня нет выбора: или мы выходим вместе, или я кончаю тебя здесь.
Американец встал прямо и нашел в себе силы взглянуть в лицо врага. Там он увидел смерть, как она выглядит вживую, расхаживая по земле среди людей.
– Я некомбатант. Я медик… – выдавил он.
– Да, разумеется.
Враг кивнул на уроненный на пол блиндажа пистолет и мотнул стволом автомата.
– Согласно конвенции, – сказал капитан, не трогаясь с места, – медики имеют право на ношение и применение оружия для защиты себя и…
– Заткнись. Не будь дураком. Про конвенции расскажешь кому-нибудь другому, убийца. Пошел!
Едва не подавившись слюной, капитан медленно перешагнул через тело убитого майора, через уроненный табурет и двинулся к выходу, держа руки вытянутыми вперед. Он отнюдь не был трусом, более того, он не струсил в бою, пока была надежда отбиться, но сейчас он был действительно напуган – до потрясения. Или не напуган, а… Но более подходящего слова он все же не нашел. Косоглазый здоровяк не просто говорил на хорошем английском: он говорил так, будто знал его с детства, будто вырос на соседней улице. Половины употребленных им слов и выражений не было ни в одном словаре, и более четверти не употреблялось нигде, кроме северной части Восточного побережья США. В значении «не будь дураком» в первый раз коммунист сказал «Chase yourself!», а во второй – уже «Give it air!». Кроме того, в значении «убийца» он употребил слово «Dropper» – «ронятелъ». Это слово употреблялось в среде бандитов – и еще среди членов студенческих братств Плющевой Лиги[280].
Акцент никуда не делся, но слова, от первого «Chase…» и до заключительного «Scat!» – «Пошел!» были теми же, что употребил бы он сам, имей он под прицелом автомата ненавидимого им человека. И еще – если бы он был уверен, что враг его обязательно поймет. То, что коммунист безошибочно назвал его но имени, в сравнении с этим казалось мелочью.
Снаружи стихло. Когда капитан поднялся из блиндажа, также держа руки перед собой, чтобы показать возможно стерегущим снаружи, что он безоружен, выстрелы прекратились. Конвоирующий его диверсант отвлекся в блиндаже дважды – подобрать с пола гранату и дотронуться до убитого парня в располосованном маскхалате. Но броситься вверх по ступеням капитан заставить себя не сумел: прицел чужого автомата жег ему лопатки, как расплавленное олово.
Выйдя наружу в полной готовности к продолжению боя, даже не успев сменить магазин автомата, старший капитан Ю ждал чего угодно. Попытки американца бежать, в ответ на которую он твердо решил прострелить ему локоть. Или того, что бой затих потому что проигран, и он остался единственным живым. Того, что американский химик, посмевший назвать себя «некомбатантом», будет застрелен кем-то из его людей, он не боялся. Фотография капитана, полученная в результате не известной ни ему, ни генералу Ли Сан Чо комбинации разведывательных мероприятий, добралась до них вовремя – за двое суток до начала операции. На ее изучение разведчики потратили не меньше времени, чем на окончательную подгонку обмундирования. Любой из них без колебаний рискнул бы принять пулю собственным телом, чем выстрелил бы в капитана Вудсона, Ph. D., F. F. V.[281], неприцельно.