Выводите меня «наверх», на Пхеньян. Мне нужен капитан первого ранга Гришанов. Или даже генерал-лейтенант Разуваев. Пожалуйста. У нас немного времени.

Они ползли по снегу, одетые в грязно-белые маскировочные халаты. Белыми были капюшоны, в белое были выкрашены обрезиненные оголовки ботинок, белыми (или, скорее, светло-серыми) были удобные для стрельбы двупалые полурукавицы-полуперчатки, оставляющие свободными большой и указательный пальцы. Белым было и само оружие, обмотанное широкими марлевыми бинтами. У каждого из ползущих имелся советский автомат: «ППШ-41» или «ППШ-43». У большинства – с современными рожковыми магазинами на 35 патронов, у остальных – со старыми барабанными на 71. У нескольких в дополнение к автоматическому оружию были пистолеты, причем у двоих – малокалиберные пукалки из арсеналов старой китайской армии, где из легкого стрелкового оружия можно было найти все, что угодно. У всех без исключения имелись ножи: от штатного советского «ножа разведчика образца 1940 года» до местных самоделок по вкусу. Всего людей было одиннадцать – две боевые пятерки и командир.

Разведгруппа была чуточку больше, чем могло считаться необходимым для обеспечения скрытности, и гораздо меньше того, что было нужно для выполнения поставленной задачи хоть со сколь-нибудь значимой вероятностью. В целом же, как и в большинстве подобных боевых рейдов «туда», с самого начала этой операции войсковые разведчики совершенно ясно осознавали: шансы даже просто остаться в живых у них исчезающе малы. Как всегда.

Имелись у разведгруппы и плюсы – в первую очередь то, что новичком в разведке не был ни один из бесшумно извивающихся по земле людей. Почти половина бойцов имела боевой опыт лет в десять и больше, остальные – от двух до восьми. К последним относились те, кто застал лишь самый конец еще той, Второй мировой, войны. Все они без исключения знали два–три корейских и южнокитайских диалекта, а многие и по пять–семь более или менее разнящихся друг от друга языков: в Азии это не такая уж редкость. Крови же в них было намешано столько, что определить национальную принадлежность разведгруппы «в целом» с первого взгляда затруднился бы и знаток.

Ползли молча – как и должны перемещаться разведчики, пересекающие линию фронта. Почти бесшумно – не звякала ни одна железяка, не скрипела кожа обтянутых гетрами ботинок, разве что чуть поскрипывал наст, проминаемый тяжестью тел. И долго. Снег, сорванный с поверхности земли их мягкими равномерными движениями, поднимался в воздух невидимыми в темноте искрами, забиваясь в ноздри и вызывая желание чихнуть. Это могло показаться смешным, если бы не было так страшно.

– П!…

Машинальный предупредительный жест головного группы, оторвавшегося от остальных метров на пятнадцать, в любом случае не мог быть замечен в темноте. Но едва долетевшего до остальных короткого, мгновенно проглоченного воздухом тупого звука хватило: остальные десять человек тут же уткнулись лицами в снег, грея себя собственным, отражающимся сейчас от земли дыханием. Несколько секунд все лежали неподвижно, потом, после разрешающего сигнала – почти неслышного «всхрапывания», какое может издать и ночная птица, люди снова осторожно двинулись вперед.

Всего лишь около часа назад село солнце – по обычным меркам этот час был невозможно ранним для перехода линии фронта. Но для сегодняшнего дня он подходил едва ли не лучше, чем другие. Под конец ночи часовые наиболее утомлены, но это несложное правило знают все, поэтому к 5–6 часам утра ракеты будут висеть над нейтральной полосой почти непрерывно. Еще чаще чем сейчас.

Снова остановка – головному опять что-то показалось. Потом впереди и справа взлетела целая гроздь осветительных ракет: белая, зеленая, потом еще одна белая. Все вжались в снег – привычно, но… К такому все равно невозможно привыкнуть по-настоящему. Устланные снежными озерцами воронки, разбросавшие вокруг себя горки грунта, покачивали тенями, шарахающимися влево и вправо – в зависимости от того, куда относило порывами ветра медленно опускающиеся ракеты. В сложном переплетении беспорядочно движущихся теней с трудом можно было разглядеть чуждое промороженной равнине движение смазанных серо-белых фигур, сливающихся с землей. Но там, в южнокорейских окопах, тоже сидят не мамины мальчики. Каждую секунду ночь может превратиться в день, причем в такой, который без труда станет последним для каждого из них, таких опытных, так хорошо вооруженных. Каждую секунду ползущий впереди разведчик может задеть растяжку противопехотной мины. Тогда сработавший вышибной заряд поднимет ее в воздух на метр-полтора, и пространство вокруг на долю секунды переполнится несущимися с неуловимой глазом скоростью стальными стерженьками, любого из которых хватит, чтобы пробить лежащего человека насквозь. Каждую секунду пулеметчику далеко впереди может что-то послышаться, тогда он прошьет длинной очередью пространство перед собой – в нем вполне можешь оказаться и ты. Это тоже было уже «обычно», такое ощущение каждый из ползущих переживал далеко не в первый раз. Но привыкнуть к нему все так же было нельзя. Совсем.

Через 40 минут разведгруппа добралась до первого ориентира – микроскопической ложбины, отличавшейся от окружающего ее пространства понижением рельефа всего на какую-то пару метров. При свете дня и в мирное время это не имело бы почти никакого значения, но на войне и ночью такое место было драгоценностью, способной укрыть разведчиков, во-первых, от опасности, а во-вторых, еще и от сильного восточного ветра, несущего но насту снежные крупинки и забирающегося в самые глубокие щели между слоями одежды.

– Темп, товарищи, темп… – прошептал командир разведгруппы своим бойцам, когда все непроизвольно замерли, распластавшись на дне ложбины и пытаясь использовать для отдыха хотя бы секунду неподвижности. Это был только самый первый отрезок предстоящего им этой ночью пути, но усталость уже сказывалась.

– Нельзя отдыхать, некогда. Днем будем отдыхать…

Разведчики, находящиеся рядом с командиром, послушались беспрекословно. Остальные, расположившиеся в ложбине, имевшей вид вытянутого вперед неровного эллипса с командиром в фокусе, не услышали ничего, но поступили точно так же, как и первые: то есть поднялись и начали движение вперед.

Снег скапливался на дне углубления, способного лет так через десять превратиться в настоящий овраг, местами он оказался почти по колено и передвигаться здесь было тяжело. На некоторых же участках земля обнажалась, очищенная прихотью ветра, и тогда излишняя белизна маскхалатов бросалась в глаза. Люди передвигались согнувшись, а время от времени, когда это было удобнее, и на четвереньках. Никого такое не смешило, поскольку смеяться менее чем в двух сотнях метров в другую сторону от вражеских траншей не могло прийти в голову ни одному человеку, полагающему себя психически здоровым.

Темп – это было хорошее слово. Во всяком случае, подходящее. Чуть изогнутая к западу ложбина тянулась на полтораста метров – то расстояние, которое хорошо подготовленный солдат должен пробегать секунд за двадцать пять. Разведгруппа прошла ее за три–четыре минуты, и командир счел, что этот темп является просто отличным. Дальше пошло хуже. Следующие метров триста опять пришлось ползти. То с одной, то с другой стороны звучали одиночные выстрелы винтовок, а вдобавок к этому лисынмаповцы время от времени выдавали «дежурные», ни в кого особо не нацеленные пулеметные очереди, пересекающее темное небо наискосок.

– Темп… – произнес он еще раз через десяток минут, задыхаясь от усилий. Это было важно. В рейде за линию фронта, подобном сегодняшнему, против разведчиков играло все: в первую очередь мешающий двигаться снег, а так же обилие боеприпасов и неограниченное количество осветительных ракет, которыми располагали занимавшие передовые траншеи части 3-й южнокорейской дивизии – измотанной и обескровленной, но обладающей отлично подготовленным личным составом и наиболее, наверное, опытными боевыми командирами младшего и среднего звена во всей армии Республики Корея. Конечно, если не считать спецподразделений – вроде их собственного.