Для нас стало каким-то мрачным развлечением сидеть в этой тихой комнате и слушать об ужасах, которые никогда не причинят нам вреда. Однажды учительница пришла к нам с неожиданным сокровищем. Первые жители Спасения оставили после себя одежду и мебель, а также хитроумные приспособления вроде тарелок спутникового телевидения и цифрового записывающего оборудования. В подвале одного из домов, обустроенном как убежище от торнадо, нашлась ничем не примечательная коробка. Она была полна записями выпусков новостей — сотни, если не тысячи часов. Кто-то упорно работал, чтобы задокументировать конец цивилизации. Каждый из блестящих серебристых дисков был аккуратно помечен датой и названием телеканала, передававшего новости. Не все диски оказались в рабочем состоянии, а большинство записей были на удивление скучны. Но учительница твердо решила отыскать самые интересные из тех, что уцелели.

Запускался старый проигрыватель. И полный класс терпеливых детей зачарованно смотрел, как китайская чума дважды вспыхивала и дважды угасала. Почти десять процентов заразившихся умерли, а около половины выживших остались со шрамами на лицах и с пораженными легкими. Если этот вирус вырвется на свободу, около десяти миллионов человек умрет, а еще сто миллионов останутся инвалидами. Вот почему во всем мире упорно разрабатывали вакцину. И вот почему все так радовались, когда одна фармацевтическая компания начала массовое производство вакцины, которая защитит любого, кто закатает рукав и протянет руку для инъекции.

В некоторых странах дела обстояли лучше, чем в других. Для меня Канада была большим зеленым пятном в верхней части любимой старой карты. Но это была и страна с деньгами и эффективной системой здравоохранения, поэтому канадцам удалось добиться почти стопроцентной вакцинации. Финляндия, Дания и Коста-Рика были столь же успешными. В Японии и на большей части Европы уровень вакцинации превысил девяносто семь процентов. Но Соединенные Штаты отставали в этой важнейшей гонке. Слишком многие из нас были бедны или изолированы. Огромной проблемой были глупые слухи и дурацкие предубеждения. Но в конце концов законы о чрезвычайной ситуации и Национальная гвардия смогли повысить этот процент. Каждый врач и медсестра, учитель и полицейский были вакцинированы. Каждый солдат, заключенный и пациент в больнице были вакцинированы. Но всегда оставались упрямцы, которые отказывались, и в результате мы так и не достигли даже девяноста пяти процентов.

Я помню себя в пять лет. Я сижу у себя в спальне и слушаю, как спорят родители. Мать не хочет подчиняться «закону Кесаря». Она не хочет, чтобы правительство заставляло ее что-либо делать. А отец не хочет слушать о том, как молитва и божественная благосклонность оградят нас от болезни. Но мать продолжает настаивать, отметая отцовскую логику, пока тот не находит собственный выход из этой ловушки: если все будут вакцинированы, то и нам уже ничего не будет угрожать.

И тогда мы всей семьей поехали к какому-то низенькому толстячку, который лишь выглядел врачом. Тот взял у родителей деньги и заполнил соответствующие бланки, после чего для властей штата мы стали вакцинированными. Потом мы отправились домой, и отец пришел ко мне в комнату, сел на кровать и объяснил, что так поступают женатые люди. Они находят компромисс. И хотя он знает, что следовало поступить иначе, мы можем спать спокойно, потому что очень многие люди поступили умно, правильно и благородно.

Китай, где родилась смертоносная чума, добился больших успехов, чем США. В Индии дела обстояли хуже, а некоторые страны Латинской Америки отстали еще больше. Но даже эти бедные страны сумели преодолеть отметку в девяносто процентов. Самыми беззащитными оказались беднейшие уголки планеты. В Африке и диких районах Азии добились лишь тридцатипроцентной вакцинации, и то в лучшем случае. Но благотворительные организации и врачи-добровольцы не сдавались. Отважные защитники общественного блага, они без устали вонзали иглы в маленькие коричневые руки, даже когда по миру разнеслись сообщения о том, что первые люди, получившие вакцину, — пациенты торопливых клинических испытаний — начали трястись от лихорадки, слабеть с каждым днем и недоумевать, что с ними происходит.

Судя по датам, отображенным на тех записях, судьба планеты оказалась решена в мой шестой день рождения. Перед камерой на фоне герба своей обреченной нации стоял пожилой мужчина. Усталым и печальным голосом он признал, что были допущены ошибки. Ответственные за них пока неизвестны и могут навсегда остаться неизвестными, но гонка по выпуску вакцины на рынок оказалась самой большой ошибкой, вызвавшей ужасную трагедию. И теперь каждый, кто пытался сделать нечто хорошее, инфицирован.

Эта старая запись разбудила воспоминания. Мне вдруг снова шесть лет, я сижу между родителями, которые слушают выступление президента. Я не понимал большей части его слов и не улавливал даже малой части сказанного. Но мать и плакала, и одновременно страстно молилась, отец рыдал, как никогда прежде, а я сидел, положив руки на колени, и не сводил глаз с подарков, обернутых в яркую цветную бумагу.

— Когда это закончится? — нетерпеливо спросил я. — Когда можно будет открыть подарки?

— Так откуда вы приехали? — спросил гостей мальчишеский голос, дерзкий и нетерпеливый.

— Вы с юга, если я не ошибся в вашем акценте? — добавил старый Феррис.

Взгляд бабули перескакивал с одного лица на другое. Люди подступали к ней все ближе, некоторые подбегали, все переговаривались, и старуха начала паниковать. Слегка ахнув, она начала поворачиваться, пока не обнаружила внучку, стоящую возле меня.

— Я здесь, — сказала Мэй.

Бабуля открыла рот, пытаясь вспомнить ее имя.

Девушка снова назвала себя и взяла бабушку за пухлую руку, после чего сообщила нам:

— Мы из Флориды.

Для малышни это слово прозвучало выдуманным. Бессмысленным.

— Так я и думал, — кивнул старый Феррис.

Я мысленно представил полузабытую карту. На краю континента оранжевая нога высовывалась в бледный океан.

— И как там наш Солнечный Штат? — осведомился Феррис.

— Мокрый, — заявил новый голос.

Все взгляды переместились. Даже Мэй повернулась, удивленная не менее остальных видом своего гороподобного братца, закупорившего выход из трейлера.

Кажется, он сказал что-то смешное.

— Флорида наполовину утонула, — предупредил Уинстон, с восторгом на круглом лице и скаля в ухмылке крупные зубы. — Перебирайтесь туда жить, и будете рады на шаг опережать океан.

— Неправда, — возразил его отец. — Может, Атлантика и стала на пару футов глубже, но земли там еще достаточно.

Дети начали спрашивать о Флориде, но большинство их родителей моложе меня и еще более невежественны. Поднялись руки, указывая в противоположные стороны. Кто-то упомянул аллигаторов — еще одно слово, почти ничего не значащее для собравшихся. Затем Мясник Джек наконец-то задал самый важный вопрос:

— Но что же вас, люди добрые, заставило проделать такой путь сюда?

— Моя бабушка, — призналась девушка, ткнув в бабулину руку. — Она захотела еще раз увидеть свой прежний дом.

Бабуля выслушала ее, поразмышляла секунду над сказанным и слегка кивнула.

— Так откуда она родом? — спросил Джек, как будто не поверил собственным ушам.

— Из Спасения, — подтвердила Мэй.

— И я тоже, — вставил ее отец. — Когда я был мальчишкой, мы с мамой жили вон там.

И он указал на дом мэра. Некоторые взглянули на него, но большинство не могли оторвать глаз от этих нежданных и поразительных незнакомцев.

Я снова приблизился к Мэй. Она улыбнулась совершенно без девичьей застенчивости.

— Холодно сегодня, — заметила она.

— Худшая зима за сорок лет, — вставил Джек.

— Вам уже доводилось бывать на морозе? — спросил я.

— Только последние две недели, — рассмеялась она.

— А когда вы уехали из дома? — Мне хотелось это знать.

— Прошлым летом, — сообщил ее отец.

— Во Флориде стало холоднее, чем обычно, — сказала Мэй. — У нас есть коротковолновая рация, и иногда мы разговариваем с друзьями. Было несколько ночей, когда термометр падал ниже шестидесяти[82].