Этот был самый дождливый день в году. Он длился и длился.
Наконец день погас.
И дождь перестал.
Воцарилась ночь, которую освещала луна. Она странно действовала на спящих странников.
Во сне писатель обнимал блаженную, но сон прошел и, ощупав пустое ложе, он рассмеялся сквозь слезы.
Философ приоткрыл веки. Он лежал и размышлял с открытыми глазами. И смеха, и слез он давно лишился. Женщин он избегал даже во сне.
Писатель не смог снова заснуть, слонялся по пещере, натыкаясь на стены, мучил, терзал, оскорблял себя и воздух вопросами.
Артист спал. Заснул в одном сне, и, изведав разочарование, горькое и стыдное, он проснулся в другом более счастливом сне. Так ему показалось.
Он плыл на пароме. Небо было чистое, ни облачка, и вдруг разыгралась буря. Паром налетел на риф, перевернулся и затонул. Артист чудом спасся. Волны выбросили его на берег птичьего острова. Птицы сидели рядами, подражая зрителям в театре, и смотрели на артиста как на актера на сцене. Он был облеплен перьями. Голову его украшала корона из водорослей.
Нелепо всхлипнув, артист очнулся.
— Тебе опять приснился птичий остров?..
— Да… а ты откуда знаешь?..
— У тебя сохранился клюв и неуклюжесть птичьего туловища…
Артист поведал писателю историю о том, как он очутился на острове, как лежал на песке и смотрел на скалы, избитые морем, как ползал среди утопленников, искал примадонну, лил слезы и испускал вздохи о сыне, не успевшем родиться. Он изображал безумие.
Писатель слушал его и изображал сочувствие.
Философ спал.
Спали и прочие лишние люди, на которых судьба ополчилась, насылая на них несчастье за несчастьем. Они рыдали и стонали во сне. Кто-то окликал мать, отца, сына, дочь, кто-то пытался выпутаться из душащей его петли.
Лишь бог не спал. Он созерцал…
5
Выглянуло солнце, и ад, в котором пребывали странники, превратился в рай…
Писатель лежал и прислушивался к невнятному пению цикад, сопровождающих бред незнакомца, который рассказывал писателю свою историю.
— Я бежал от объятий жены, думал попаду в рай, и очутился в аду… несколько дней блуждал разум мой во мраке преисподней… я был достаточно напуган и обогащен этим опытом и стал искать лекарство от этой тьмы, облаченной в тогу, но, увы… за лекарством надо было идти в другое место…
Фразы, которые выговаривал незнакомец, были неуклюжими и вовсе не напоминали его легкую, изящную речь в прежней жизни. Изменился и голос незнакомца, и весь его облик.
Незнакомец умолк. Он прислушивался к странному подземному гулу.
«Камни заговорили…» — с ужасом подумал он и повторил эту же фразу зловещим шепотом, который разбудил бы не только спящих, но и мертвых. Все устремились к выходу из пещеры и многие пытающиеся вырваться из власти наваждения, нашли свою смерть на дне пропасти погибели.
— Страх отнял у них разум… — сказал старик в очках, заглянув в пропасть.
— Что тут скажешь?.. — отозвался философ. — Человек смертен, хотя, кто знает, может быть, смерть есть жизнь, а жизнь есть смерть…
И снова послышался странный подземный гул, напоминающий глухое урчание.
— Мне страшно… — пробормотал артист. Его сотрясала дрожь.
— Не сходи с ума… впрочем, некоторым безумие помогает проникнуть в разум бога…
Странный подземный гул повторился. Он был более глухой, ужасный.
— Чего мы ждем?.. надо бежать…
— Бежать от смерти бессмысленно и нелепо… — сказал философ.
— Уже который день я слышу этот гул… — пробормотал писатель. — И всегда вдруг, внезапно…
— Поговорим лучше о чем-нибудь другом… кто они, эти неутомимые преследователи, о которых вы говорили во сне?.. — обратился философ к старику в очках.
— Это целая история… как-то, роясь в ненужных вещах, я нашел записные книжки одного известного поэта… из-за них я попал в историю, из которой едва выпутался… нет, власти не обвиняли меня в каком-либо преступлении, разве только мое имя их раздражало… я еврей… мне предлагали сменить имя… в их глазах я был преступником, уже потому, что был евреем… они явились среди ночи, обыск устроили и допрос, даже пытали, но осторожно… ни свидетелей, ни понятых… и все же меня арестовали, хотя моя вина не была подтверждена никакими уликами…
— Измышления этого поэта не имели бы такой силы, если бы люди сами себя не пугали… всякие измышления сильны благодаря слабости людей и вводят в соблазн уже соблазненных…
— Некоторые истории я переписал, чтобы предостеречь от искушения тех, кого они не успели еще совратить… надо сказать, что эти истории были слишком несвязны и расплывчаты, чтобы поверить, будто они могут что-то определять и устанавливать… к тому же они были снабжены массой примечаний, которые только запутывали, а не объясняли…
— И что вы искали в этих книжках?..
— Я искал причину, которая подвигла поэта сочинить проклятие…
— Нашли?..
— Нет…
— Все что-то ищут…
— Ищут те, кто либо не имел, либо потерял…
— Люди ищут счастья…
— Люди ищут чего-то достоверного…
— Тем самым показывая свое сомнение…
— Мои преследователи и здесь не оставляют меня в покое… — заговорил еврей, опасливо озираясь.
— Вас осудили?..
— Не успели…
— Вы бежали, не дождавшись суда?..
— Не следует состязаться там, где победы нет или она сомнительна… или же и то, и другое неясно, тем более что преследователи одержимы безумием, которое все обращает в противоположность… да и кто в здравом уме может поверить тому, что овладев этими записями, можно творить зло…
— Вы писатель?..
— Нет, я не писатель… мой отец был писателем… и очутился с беременной женой в местах не столь отдаленных… я родился в этих местах…помню, небо было печальное и неприглядное, когда я появился на свет… меня обмыли и крестили в первой попавшейся луже, без пышности, без каких-либо особых приготовлений, при произнесении немногих слов… и вышел я из воды немногим чище или вообще не чище… а вы, если судить по внешнему виду, писатель?
— Я историк… пишу хронику города…
— Вы были женаты?..
— Это не имеет отношения к делу… впрочем, да, я был женат, но жена покинула меня, ушла, пожертвовала даже выгодами, которые могла бы иметь от общения со мной…
— А где еврей?.. исчез и не сказал, кто его преследователи и избавился ли он от них?..
— Никуда я не исчез… — сказал еврей, выходя из зарослей мирта. — Во всем виновата молва… люди готовы верить всему… они легче верят вымышленному, чем тому, что происходит на самом деле… молва видела во мне преступника, приписывала мне разные пороки… делала участником чужих грехов…
— Я этому уже давно не удивляюсь…
— Кто вы?..
— Я поэт, написавший эту проклятую книгу… они полагают, что я являюсь причиной их бедствий и несчастий… случайные пожары, оползни, все мне приписывали… но я не бог, я всего лишь один из проклятых поэтов, известный среди неизвестных… у меня было некоторое предчувствие… из этого предчувствий и родилась книга, в которой я описал гибель города грехов… не стоит удивляться этому, как чему-то невозможному… из многих лоскутов можно сшить нечто цельное, заимствуя слова из архива слов… меня восхваляли, а теперь они пишут на меня эпиграммы… болтливость они считают даром слова… и рисуют мои портреты с крылышками на голове… распространяют обо мне всякие мерзости, приписывают мне поступки, которые знали за собой…
— Меня тоже молва обвиняла в том, что я не совершал… я лишь менял жен… просто я любил жизнь, хотя и не видел в ней смысла… — Артист начал рассказывать о своих женах, которые тревожили его днем и смущали ночью, так, что его борьба с ними становилась заметной для посторонних. — Не знаю, зачем я вам все это рассказываю… богу все это давно известно…
— А есть ли бог?..
— Не знаю… знаю только, что с ним жить легче…
— Вы были на небе?..
— Нет, никогда туда не забирался…
