— Почему, думаешь, я здесь который день сижу и ничего не предпринимаю? — нехотя продолжил он. — Почему я не еду туда на границу и не забираю оттуда этих малолетних сопляков? Не освобождаю, как их сюзерен от данного ими дурацкого обещания взять штурмом Сатино-Татарское и раскатать весь тот паршивый городок по брёвнышку.

Потому что никакой присяги они нам не принесли и не принесут. И прав ни на что у меня никаких нет. Да и спасать мне там никого не хочется. Зачем спасать дураков?

Неполной тыщей плохо организованной толпы на две с лишним тысячи вооруженных баранов напасть на прекрасно отмобилизованных и готовых к отпору ящеров, сидящих за высокими и крепкими крепостными стенами. Напасть в лоб? С шашками наголо на глубокие рвы и крепостные стены высотой до пяти метров. Без какой-либо подготовки. Идиоты! Уроды! Козлы!

Да и ехать туда уже поздно. К этому времени там, наверное, уже и спасать то некого. Сколько времени прошло!

— А Боровец? — тихо спросила Белла. — Ты же к нему вроде как неплохо ранее относился?

— Боровец дурак! — взорвался Сидор. — Сам полез. Спрашивается — чего? Решил умереть? Чтоб смыть своей кровью подлость О-очень Худого и Стро-о-ого Косого?

Смерти ищет? — раздражённо проворчал он. — Завтра возьму десяток мортир, сотню егерей, два десятка возов со шрапнелью, пушки Димона с последними снарядами и все свои пулемёты по округе соберу, до кучи. И устрою ящерам под стенами Сатино-Татарского местный армагедец с армагедулем вместе взятым!

— Газы возьму! — хлопнул он себя кулаком по коленке. — Ага! Сонные газы, оставшиеся ещё с прошлых времён мятежа. Той твари, что не достанется от шрапнели, поможет сонный газ. Заснут — всех повяжем. А деревьев там, в округе полно, не повырубили ещё ящеры всё под свои огороды. Будет на чём гирлянды висельников развесить.

— Правильно, — тут же чмокнула его в щёку жена. — Покажем им, как рак с пескарём зимует.

— Кто? Где? — растерянно пробормотал Сидор.

Он изумлённо, в растерянности смотрел на оживившуюся жену. Что это всё был полный бред и глупая шутка, сказать он так и не успел.

— Выкинем половину так необходимого нам мильёна на чужую войну? А то и ещё больше? — растерянно пробормотал он. — Лишь для того только, чтоб соседям можно было похвастаться, что мы сделали всё что могли. Что наша совесть чиста. И…

— Правильно, — горячо поцеловала его в губы Изабелла. — Так и надо. Так держать! Только сотню не бери, бери больше, а то с сотней точно там делать нечего. И забирай с собой всех новеньких амазонок, что недавно прибыли. Чтоб и духом их подлым предательским не пахло.

И резво подхватившись со скамейки, Белла упорхнула предупредить охрану, что завтра Сидор уезжает.

Глядя на захлопнувшуюся входную дверь землянки, Сидор в отчаянии схватился за голову. Воевать, и уж тем более проливать свою кровь за чужие интересы, энтузиазма не было ни малейшего. Однако жена его так не думала. Дворянка — тяжёлый случай.

— А с сотней, действительно там делать нечего, — мрачно глядя куда-то в пространство перед собой, обречённо, тихим голосом констатировал он. — Во, влип-то.

И надо действительно прихватить с собой амазонок, пусть потренируются в штурме крепости. И пусть этим грязным делом занимается Корней. Это его стезя. А я лучше поговорю с профессором, не сможет ли он за пару дней, пока я смотаюсь за Корнеем с амазонками на озёра, смайстрячить на коленке какого-нибудь боевого газа: зарина, зомана или ещё какого другого отравляющего вещества. Всё лучше сонного газа.

Пить, так пить, сказал котёнок, вприпрыжку торопясь топиться.

Второй день Сидор добирался до места, где сейчас находился временный лагерь Корнея. Ушкуй Митьки, занятый нынче под свои нужды Сидором, медленно пробирался по узкому извилистому руслу небольшой речки, когда-то наверное жутко красивой своими подходящими прямо к берегам высокими песчаными откосами с бывшим там ранее густым сосновым бором, а ныне белея кругом гнетущим множеством желтеющих повсюду широких пеньков.

Тянущаяся куда-то далеко в сторону сплошная вырубка производила мрачное, тяжёлое впечатление.

— "Красивый здесь был когда-то бор. Наверное, — в который уже раз грустно подумал Сидор, всматриваясь в окружающие пейзажи. — Теперь всё это уйдёт под воду. А жаль.

— Жаль, что не видел, — грустно отметил он про себя. — А что вся эта земля будет затоплена, как раз-то и не жаль, а очень даже хорошо".

— Это здесь всегда нападали? — повернулся он к Митьке.

Заматеревший, с огрубевшим на постоянном открытом воздухе лицом, когда-то весёлый молодой парень ничем уже не напоминал себя прежнего. Сейчас это был опытный, уверенный в себе речной капитан, хоть и молодой, но уже прошедший, что называется огонь, воду и медные трубы.

— Ни разу не было, чтоб пропустили, — нехотя разжал он губы.

Вместе с изменившимся, повзрослевшим лицом, изменился и характер парня. Теперь, чтобы выдавить из него хоть слово, надо было серьёзно постараться.

— А как вырубили — ни одного. Думаю, схроны по берегам тайно готовят, чтоб разом взять большую добычу. Раньше — не надо было, а теперь без схрона никак.

Надо срочно затапливать, — неторопливо, с достоинством проговорил он. — И тогда в этой протоке нас уже никому будет не взять.

— А как дела на плотине?

— На днях вторую сотню пленных туда привёз, на отсыпку грунта. Да всё бестолку. На места производства работ по ночам тайно пробираются ящеровы пластуны и рассыпают по тропам и рядом отравленный чеснок. Потом мы утром пригоняем туда босоногих пленных и кто-нибудь из них нет-нет, да наступит на колючку. Смерть мгновенная.

А им много и не надо. Один сдох — все остальные тут же бросают работу. И ничем ты их не проймёшь. И так смерть, и так смерть.

Пришлось остановить все работы, пока не пошьём всем им сапоги. В траве чеснок не виден. Ищи не ищи, всё не соберёшь.

— Дожили, — сердито проворчал он. — Пленным за свой счёт шьём сапоги. Да не абы какие, а с усиленной армированной подошвой с металлическими набойками, чтоб эти туши семипудовые не кололи себе нежные ноженьки.

Корней рвёт и мечет. Счёт идёт буквально на дни, а всё стоит. Вот, — Митька неопределённо как-то мотнул головой. — Везу первую партию сапог из города. Посмотрим, как теперь будет. Откажутся работать и теперь — всех в расход пустим. Нечего кормить тунеядцев.

— У вас новые или старые?

— В пополаме.

— И как?

— Старый подвид поспокойней будет, проблем много не доставляет. А новые — гнилые. Подлые и мстительные. Так и норовят подловить момент и сделать тебе какую гадость, хоть самую малость, хотя бы просто плюнут вслед, но пока не плюнут, не успокоятся.

Приходится из каждой новой партии уничтожать не менее половины, пока остальные резко не умнеют и не начинают понимать кто здесь хозяин. Зато новые — намного здоровей, да и выработка у них — на порядки выше. Так, на так, оно и выходит.

И ещё хорошо, что с утилизацией мёртвых проблем нет, — неожиданно усмехнулся Митька. — Сжирают всё, только дай. Что его ж в прошлом товарищ был — им всё равно. Главное для них — мясо. А какое — неважно. Хоть тухлое. Лишь бы побольше.

Безотходный у нас здесь процесс, — вдруг неожиданно тихо проговорил он. — Мы даже если кто из наших гибнет, здесь не хороним, а домой на заводы везём. Иначе ночью проберутся на кладбище, выроют и съедят.

Тут за нами из-за каждого куста чужие глаза наблюдают.

Разговор, и до того не слишком оживлённый, с последними словами Митьки окончательно заглох, и дальше они уже в молчании двигались по извилистому ручью, шкрябая низкими бортами перегруженного ушкуя близкие берега и настороженно наблюдая за близкими берегами.

Вечером были на месте. А утром Сидор воочию мог наблюдать, о чём вчера говорил ему Митька.

Надо сказать, что вид скорчившегося, изломанного судорогой тела мёртвого ящера представлял собой крайне неприглядное зрелище. Даже глядеть то на него было противно, не то, что стоять рядом. Резкий, животный запах мёртвого тела перебивал даже запах захваченной с собой Сидором очередной травниковской присыпки от запаха ящеров, не помогая фактически ни в чём, а лишь усиливая весьма характерный сладковатый аромат смерти.