Хорошая штука, — хлопнул он ладонью по борту своего старого броневика. Покосившись на стоящую рядом задумчивую Беллу, с неохотой добавил. — Но уж больно сырая. В лучшем случае — прототип.

— А что у нас с пулями? — повернулся он к Лёхе. — Тут же, я так понимаю, расход их увеличивается минимум втрое.

— Считай в десять раз, — поморщился тот. — но с пулями это ты к Марку. Такие вопросы ты с ним сам решай, а то он тут нас всех задолбал. Обзывает милитаристами и грозится вообще уйти, раз мы такие ненасытные. Что нам всё мало и мало.

— Врёт конечно, — улыбнулся он. — Но съездить к нему на поклон лишний раз я бы тебе посоветовал. Старик уважение любит.

— Пульки, пульки, пульки. Опять пульки, — недовольно буркнул Сидор. — Только вот пулек нам и не хватает. Да ещё стеклянные стрелки для арбалетов с оперением. Но будь их у нас побольше, там в Приморье, мы бы вообще горя не знали. Сами бы за бандитами охотились.

Марк меня убьёт, — мрачно констатировал он. — Точно убьёт. Он только-только собрался опять своими любимыми фигурными стекляшками заняться, да посудой всякой, а тут я его опять озадачу. Ещё больше чтоб пулек давал.

Нет, — обречённо качнул он головой. — Марк меня точно убьёт.

Если только ему не предложить какой-нибудь шикарной альтернативы, — задумчиво пробормотал он. — Только вот какой?

Придётся соглашаться на увеличение выпуска продукции его художественного цеха, — совсем уж уныло закончил он свой пассаж.

После того как он очнулся от любовной лихорадки и его опять закрутили дела, прошла казалось вечность. Жизнь вроде наладилась. И в ней было много такого, чему он искренне радовался.

Сидор вставал, как привык ещё в Приморье, рано утром, задолго до рассвета. Работал пару часов с бумагами, пока не просыпалась Белла, и они переходили к более приятому совместному занятию. Потом они вместе завтракали, а потом Сидор убегал по делам, оставляя Беллу одну дома, заниматься появившимися у неё последнее время здесь на заводе какими-то своими непонятными женскими делами. Или они вместе ехали разбираться с делами Сидора, когда тому было скучно одному, или когда само дело представляло для Беллы какой-то интерес.

Но всё это благолепие продолжалось недолго. Где-то с неделю. А потом, сразу за его последним визитом в Трошинские кузни, время остановилось. Разом.

Вторую ночь Сидор не спал. Любовная лихорадка кончилась. Схлынула, словно какое-то непонятное наваждение, после которого остаётся лишь лёгкое недоумение: "А что это было?". Он спал с лица, под глазами у него появились едва заметные тёмные круги от недосыпу, черты лица заострились, а в словах и поступках вдруг появилась какая-то резкость, и, удивлявшая многих до того знававших его ранее, жёсткость.

Пока это всеми списывалось на изменения, произошедшие со всеми кто побывал в Приморье и вернулся оттуда живым, но было понятно что долго такое заблуждение продолжаться не могло и правда когда-нибудь вылезет. Не сегодня, так завтра кто-нибудь свяжет изменения в его характере с отношениями у него в семье, и посыпятся неприятные вопросы. А вот этого он не хотел.

Сидор вообще не терпел, когда кто-либо совался в его внутренний мир. А с такой неустроенностью в личных отношениях с Изабеллой, подобное было неизбежно. Становиться же предметом досужих разговоров местных кумушек у него не было ни малейшего желания. Проблему надо было решать. Быстро и радикально. Только вот как?

И вот уже который вечер подряд, дождавшись, когда устроившаяся у него на сгибе локтя Изабелла примется уютно посапывать, устав после бурно проведённого вечера, он осторожно освобождал свою руку, подымался, накидывал на плечи тёплый домашний халат, купленный как-то по случаю в Приморье, и тихо шёл на кухню пить чай.

Круто заваренные листья лианы лимонника лонгарского с добавками особым образом высушенных листьев и цветков шишко-ягоды — совсем не то, что нужно уставшему за день человеку чтоб хорошо выспаться. Но зато крепкая, ядрёная заварка великолепно прочищала мозги и позволяла разобраться в самом себе, понять — что здесь происходит.

В то, что баронесса вдруг воспылала к нему столь горячей любовью, Сидор уже не верил. Он был не дурак и знал, как ведёт себя по-настоящему любящая женщина. Достаточно было только один раз посмотреть на счастливое лицо Маши, когда та глядела на своего ненаглядного Корнея, и на всю жизнь запомнить разницу.

И те самые два проклятых дня назад ему хватило одного мимолётного взгляда, отражённого в стекле конторского окна Трошинских мастерских, когда Белла посмотрела ему в спину, чтобы разом всё понять.

Изабелла его не любила. Так спокойно, холодно и делово, расчётливо, на человека, которого любят, не смотрят.

Тем не менее, она с упорством, достойным лучшего применения, каждую ночь, а до этого всё последнее время упорно пыталась в постели доказать ему обратное. Пыталась доказать ему, а может и себе, что она его любит. Пыталась доказать то чего нет.

Возникал вопрос — зачем? Зачем ей это было надо? И Сидор боялся признаться себе, что понимает причину, по которой баронесса себя так ведёт. Он зачем-то был нужен баронессе, для какого-то её дела. И только по этому она себя так вела. Не более того.

Сидор вдруг поймал себя на мысли, что в который уже раз мысленно назвал Изабеллу баронессой. Ни Беллой, ни Белкой, как, казалось бы, для него следовало называть любимую женщину, как ещё два дня назад для него было естественно, а именно баронессой. Строго, официально и отчуждённо.

А это для него был уже дурной знак. Выходит, что сам себя он всё это время ничуть не обманывал. И принимая знаки внимания, занимаясь любовью с женщиной, которую любит, так до конца и не верил, что та его на самом деле любила, в глубине души каждый прошедший миг со страхом ожидая, когда же откроется правда.

А значит, он готов был в любой момент снова всё бросить. Только теперь уже бросить окончательно и бесповоротно, навсегда. Уйти, оставив и её, и всё что здесь было когда-то ему дорого.

Чем больше он думал над произошедшим, тем всё больше понимал, что ничего из того что его окружало ему было не надо. Ни этот город, ни эти заводы, ни то дело, которым он с таким упоением занимался последний год — ничего этого ему было не надо. А нужна была ему лишь эта женщина, и, может быть, ещё те дети, которых он до сих пор так ни разу и не видел, и, как он теперь отчётливо начинал понимать, никогда уже не увидит. Потому как ехать в город и смотреть на них — только душу рвать.

Да и не дадут ему их увидеть. Побоятся. Побоятся что он, воспользовавшись своим правом и местными законами их у баронессы отымет. Потому и не привезла Изабелла их с собой на завод, чтобы показать отцу, как следовало бы. Побоялась.

На душе у Сидора стало ещё горше, как только он это понял. Понял, что теперь, под разными благовидными предлогами Изабелла со своим Советником будут тянуть, тянуть до последнего, но допустить к детям не допустят, вполне справедливо, со своей точки зрения, опасаясь что он может их у Беллы тогда отобрать. Всё таки в этом мире были свои порядки и свои правила в этих вопросах, и какое бы воспитание у него самого ранее ни было, на местные нравы оно влияло мало. Точнее — никак.

К тому ж, уж кого-кого, а самого себя Сидор хорошо знал. Разобрался за прошедший год. И отчётливо понимал, что если он сейчас встанет и уйдёт, обратно он уже не вернётся никогда. И это понимание тяжёлым камнем лежало у него на душе.

Разорвать и бросить всё он не мог. Слишком тяжело ему досталась та малость, что у него сейчас была.

— Не спится?

— Негромкий, хорошо поставленный голос Изабеллы, раздавшейся от двери на кухню, мог бы и напугать своей внезапностью неподготовленного человека, если бы Сидор, своими обострившимися за год чувствами, ещё ранее не услышал в открытой двери спальни едва различимый шорох тихо поднявшегося с постели человека.

— Да, — Сидор, не глядя на Изабеллу, с кривой гримасой на лице неопределённо как-то мотнул головой. — Не спится.