— Да, в самом деле… Где это слыхано… — поддакивал Вальдемар, смеясь про себя, чего ни князь, ни княгиня не замечали.
— Или взять его филантропию! Просто скандал! Он взбаламутил нам слуг!
— Но с администрацией, насколько я знаю, он в хороших отношениях?
— О, как же иначе? Он завоевал их своим либерализмом. Вообразите себе, с некоторыми даже дружит!
Князь, усмехнулся, чуть легкомысленно поддакивал:
— Да, этот юноша ничего не достигнет в жизни… Его так привлекают низшие слои общества… Он магнат по рождению, но, боюсь, в нем нет ничего от магната…
Губы майората кривились в насмешливой улыбке, но он молчал.
Княгиня горячо продолжала сыпать жалобами. Ее глаза, большие, черные, слегка выпуклые, пылали жаждой мести:
— Рассказать вам, что он недавно выкинул? Как-то я собралась в костел с детьми и бонной. Пригласила в экипаж и пана Богдана. Бонна, понятно, должна была сесть рядом с кучером. Но этот чудак, ваш кузен, сам полез на козлы, а старуху вежливо пригласил сесть рядом со мной! Comment vous trouvez ca? (Как вы это находите, фр.)
Майорат от души рассмеялся, представив себе безукоризненно светские манеры Богдана и шокированную княгиню. Забавнее всего, должно быть, выглядела старая бонна, не привыкшая в Руслоцке к столь вежливому обхождению.
— И вы еще смеетесь? — удивилась княгиня.
— Ах, сопляк! — смеялся майорат. — И чем же кончилась эта история?
— Я приказала бонне занять надлежащее ей место, а пану Богдану строго указала на нетактичное поведение. Думаете, на него это подействовало?
— Что, он вновь пытался посадить бонну рядом с вами?
— Нет, вылез из экипажа, поблагодарил меня «за компанию» и поехал в костел на простой бричке, с управляющим.
— Феноменально! — усмехнулся майорат.
— Мало того: он уговаривает нас устроить санаторий над каким-то там красивым оврагом в окрестностях Руслоцка. И знаете для кого? Для неимущих чахоточников, у которых нет денег, чтобы поехать на курорт. Он нарисовал планы, чертежи множества домиков, твердит, что содержать этих… милых гостей мы с мужем обязаны бесплатно, потому что у нас, мол, достаточно денег. Он смеет распоряжаться нашим состоянием!!
— Что вы говорите? Боже, какая дерзость! Я потрясен до глубины души!
Но князь Понецкий наконец почувствовал что-то неестественное в искреннем на первый взгляд тоне Валь демара. И припомнил вдруг, что перед ним — еще одни Михоровский, придерживающийся примерно тех же взглядов, что и Богдан. Украдкой сделал жене знак глазами, она поняла и смутилась, быстро перевела разговор на другую тему. И оба под первым попавшимся предлогом откланялись.
Михоровский вдруг изменил планы: прежде чем ехать в Руслоцк, он завернул в Белочеркассы, в свое имение. Там, бродя по лесам, по залам старинного особняка, он раздумывал о Богдане. Порой он содрогался от гнева я отвращения: его угнетала сама мысль, что Богдану приходится служить у таких людей, как Понецкие. Какое влияние они могут оказать на пытливый молодой ум? Наихудшее! Нет, как бы там ни было, видно, что Богдан их влиянию не поддается… Смело высказывает свои идеи. Вполне возможно, пребывание там лишь укрепит его в убеждениях.
XXXVI
Богдан и Голевич стояли на поле, где копали картофель. Шеренги крестьянок в красных юбках и белых рубашках с засученными рукавами протянулись из конца в конец… Тяпки энергично взлетали вверх и опускались. Над полем висела неумолчная бабья трескотня, и окрики экономов врывались в нее резкой нотой.
Рядом с полем пролегал тракт, а за ним золотились хлеба. Бабье лето уже украсило деревья нежными паутинками. От темного леса веяло осенним покоем, жатва уже началась, и длинные, огромные пирамиды из снопов казались памятниками минувшему лету. Журавли вереницами тянулись на юг, печально покрикивая.
На тракте показался изящный экипаж. Крестьянки с любопытством косились на него, перебрасываясь словечками на местном наречии:
— Ганка, подивись! Эти не тутошние, издалека…
— Я знаю эту упряжку, — удивленно сказал Богдану Голевич. — это Белочеркасские кони! Далековато же ехали… Богдан тоже удивился:
— А вы не ошиблись? До Белочеркасс столько верст…
Запряженное четверкой ландо вдруг поехало медленнее. Голевич зорко присмотрелся:
— Белочеркасские, точно! Это майорат!
Богдан бегом припустил к дороге. И радостно вскрикнул, увидев, как из экипажа вылезает Вальдемар.
Они приветствовали друг друга с искренней теплотой.
— Садись и поехали, — велел майорат.
— Куда?
— В Руслоцк.
— Но Понецкие уехали…
— Я приехал не к ним, а к тебе. Богдан с чувством пожал ему руку:
— Спасибо, дядя. Я и подумать не мог, что ради меня ты проделаешь такой путь… Как только кони выдержали?
— Я ехал с подставами. Богдан, что с тобой? Тебя что-то гнетет?
Богдан печально взглянул на него:
— Прости, я решил, что все обо мне забыли…
В голосе его звучала невероятная тоска. Вальдемар встревожился:
— Письма ты пишешь отнюдь не печальные, но довольным не выглядишь… Что с тобой? Тебе плохо здесь?
Богдан сжал губы. Вальдемар понял, что в нем происходит внутренняя борьба.
Наконец Богдан сказал спокойно, улыбнулся даже:
— Что поделать, дядя, работа есть работа. Миновали деньки золотые…
— Значит, выдержишь?
— До конца договора выдержу. Но когда срок истечет, в Руслоцке ни за что не останусь!
— У меня была твоя мать…
— Наверняка со старыми претензиями? Она и мне писала, упрекала, что пошел работать. Хочет, чтобы вернулся в Черчин и стал там администратором у Виктора. — Богдан ухарски сбил шапку на затылок: — Нет уж, не выйдет!
— Виктора нет в Черчине.
— Ну да?! А где же он?
— Путешествует по свету… как ты когда-то.
— Что? Мотает денежки?
— Я бы сказал, весьма активно. Пьет, играет… — майорат пытливо следил, какое впечатление произведет это известие на Богдана.
Юноша побледнел, показалось даже, что глаза его увлажнились:
— Бедная мама… — прошептал он дрожащими губами. — У нее нас только двое, и оба… непутевые…
Взволнованный Вальдемар обнял его:
— Да разве ты непутевый?
— Это потому, что ты меня спас, дядя… Что же будет с мамой? Теперь мне придется работать побольше, чтобы в случае чего… содержать ее. Виктор опорой ей не послужит, у него нет сердца…
— И совести тоже, — кивнул Вальдемар. — Его ничто и никогда не исправит.
Какое-то время они ехали молча, неожиданно Богдан взял Вальдемара за руку и неуверенно, робко спросил:
— Дядя, а что с Люцией? Могу ли я вас… поздравить?
Вальдемар покраснел, нахмурился:
— А ты… ты бы этого хотел?
Богдан сжал его руку:
— Еще как, дядя! Она достойна быть твоей женой и хозяйкой в Глембовичах. И так любит тебя!
— Ладно, об этом мы поговорим потом… А теперь — о твоей работе и планах на будущее.
XXXVII
В глембовическом замке готовились праздновать Рождество. Пан Мачей приехал вместе с внучкой. По вечерам в огромном зале для приемов толпа детей окружала пышную елку. Это были питомцы приюта и ученики устроенных майоратом школ. Их привозили сюда на нескольких санях. Елка достигала верхушкой высоченного потолка, залитая светом, сверкающая, словно шкатулка с драгоценностями. Люция раздавала подарки. В гладком черном бархатном платье, с единственным украшением — ниткой жемчуга на шее, стройная и гибкая, она казалась жрицей друидов, поклонявшихся некогда деревьям. Копна светлых волос, особенно пышных и золотистых по контрасту с черным бархатом платья, поневоле привлекала взгляд. Вальдемар, неотрывно смотревший на нее, припомнил прозвище, год назад приставшее к ней в Варшаве: весталка…
«Да, в ней и в самом деле есть что-то от весталки, — подумал он. — Ее благородная осанка, красота, серьезность..»
Богдан, приехавший на праздники из Руслоцка, должно быть, увствовал то же самое. Он шепнул майорату:
