Дьюп снова посмотрел в окно.

— Ты кого-то ждёшь? — спросил я.

— Пожалуй, — согласился он. — Только не все разговоры тебе пока полезны. Твоё дело — побольше спать.

Я закрыл глаза. То, что смерть от избытка информации мне не грозит совершенно — было ясно как божий день. Но скажи, ожидание какой встречи могло заставить моего невозмутимого друга три раза подряд посмотреть в окно?

Приснилось ли мне что, или разбудил какой-то случайный звук, но я проснулся, и заснуть больше не мог.

В комнате было не очень темно — за окном висела голубоватая луна Кьясны. Казалось, всё вокруг спит, но я кожей ощущал, что не всё!

Встал, как-то оделся, не зажигая имеющегося на такой вот крайний случай электричества, вышел в тишину сонного двора.

Было тепло и влажно, почти безветренно. Тени огромных листьев евгеники шевелились едва-едва. Кусты юкки качались основательнее — там шла бурная ночная жизнь зелёных кьючьи — маленьких насекомоядных птичек.

Я прошел наискосок мимо общей спальни для юношей. Чуть поодаль стоял одинокий дом мастера войны, Эйчэ. Окна не светились, кроме, пожалуй, одного. Оно было ярче на самую малость, словно в глубине комнаты лежал газовый шар, которыми эйниты любят освещать вечером дома. Хозяин комнаты мог и спать, оставив на столе "подсветку", но я почему-то был уверен, что именно там меня и не хватает.

В окно я постеснялся. Двери по здешним обычаям не запирались. Я миновал прихожую и застыл на пороге комнаты, у которой и дверей-то не было, лишь прозрачная занавеска.

Кто-то, сидящий спиной к голубоватому квадрату окна, длинноволосый, в длинной одежде, курил кхару. Я не знал этого запаха, но тонкий голубой дым и длинные палочки для курения, сразу четыре, замысловато удерживаемые одной рукой — это я видел на голо. Кхара, харка, горькая — страшный наркотик с Джанги. Говорят, что его дым способен свести человека с ума буквально в пару минут. Курят кхару сумасшедшие или законченные наркоманы, которым уже ничего не страшно.

Но я дышал голубоватым дымом, и со мною не происходило ничего более странного, чем ранее. И ступор прошёл.

Я обвел глазами комнату. Тени медленно обрастали плотью. На столике справа действительно лежал едва светящийся шар. Рядом сидел Дьюп в разрезанной на груди рубахе, открывавшей могучую грудь, рукава рубахи были собраны выше локтя. Наверное, что-то тайское? Проводящих в комнате было с полдюжины, они расположились тесной группкой в правом углу. Куривший чуть улыбнулся, в одежде проступила синева, и я узнал Ньиго. Мы встретились глазами. Я покачнулся от неожиданной глубины контакта и едва не упал. Косяк выдержал, но занавеска осталось у меня в кулаке.

"Усадите его уже", — услышал я, но не словами, а внутри себя.

Колин встал, посадил меня на свое место, а сам прислонился к стене.

Теперь, обретя устойчивое положение, я ещё раз пересчитал присутствующих: Ньиго у окна, Айяна, старший из проводящих, Сайем, очень пожилой и бумажно-ветхий, Эйчэ, мастер войны, Нискья, Спящая, тоже своего рода титул, матушка Датари, Колин, и…

И кто?

Я понял, что это — человек, который заговорил у меня в голове.

Он сидел в левом дальнем углу, одет был во что-то белое. Лицо его не существовало в стадии покоя. Черты изменялись, текли, словно я смотрел в воду или на огонь. И я не мог оторваться.

Время замерло.

Молчание висело, текло, прохаживалось взад и вперед по комнате, едва не задевая сидящих. Я его видел. Оно было похоже на Леса: худощавое, грациозное. Наверное, я надышался-таки дыма кхары.

Вдруг старинная навесная входная дверь всхлипнула, хоть я только что открывал ее без скрипа, и, цокая когтями по выскобленным доскам, вошла Кьё. Девочка виляла отяжелевшими боками, брюхо у нее отвисло, соски набухли… Нагуляла на Гране. Я погладил собаку, и она с готовностью ткнулась мне в колени.

Молчание обернулось и строго посмотрело на меня.

И я проснулся.

Под боком шевелилось что-то теплое, влажное.

Открыл глаза и сразу же встретился с другими глазами, круглыми и коричневыми. Кьё!

Я пошарил рукой… Сбоку рубашка намокла, сбилась, а рядом…

Кьё взвизгнула.

Я вытащил руку вместе с влажным и мягким.

Это был щенок. Новорожденный, облизанный. Второй лежал у моего бедра. Ещё двоих я едва не придавил — они скатились в ямку от тела, стоило мне пошевелиться.

Четверо.

Собрал их в кучку. Выдохнул. Кьё виляла хвостом. Кто-то привёз её ночью, и она на радостях ощенилась, подложив дорогой сердцу груз мне под бок.

Я кое-как выбрался из постели, и Кье тут же прыгнула на моё место, начала хозяйничать, отаптываясь на одеяле. Убьет меня Дара или нет?

Налил собаке воды, понимая, что после тяжелой работы ей хочется пить. Кьё благодарно лакала из кружки, когда вошла Дарайя. Я чуть-чуть струсил, но она лишь покачала головой.

— Я сон странный видел, — пробормотал я.

— Сон — это хорошо.

Развернулась и вышла. Неожиданно вышла, явно изменив первоначальные планы.

Не успел я перебазировать собаку с кровати, как явился Колин. Одет он был по-домашнему — в широкую рубаху из местного льна, босой, только армейские брюки и спецбраслет остались от прежней экипировки. И то — штанины он закатал, а браслет едва угадывался в широких рукавах. Я понял, что он не улетал, а ночевал здесь.

— Доброе утро, — сказал я осторожно. Ведь надо же было что-то сказать.

— Доброе, — кивнул Колин. — Пойдём, поговорим.

Я вышел за ним в сад. Осмотрелся: крупные кусучие бабочки, которых можно встретить утром на Кьясне, уже убрались восвояси — значит, часов десять. Умыться бы? Подошёл к рукомойнику, укрепленному на стволе белени, плеснул воду в лицо и коснулся мокрой кожи тонкой тканью полотенца.

— Значит, запомнил? — спросил Колин.

— Что? — не понял я. — Сон, что ли?

— Не сон, — он сел на деревянную, гладко вытертую чужой одеждой скамейку. — Не знаю, кто тебя поднял, но ты ввалился вчера весьма к месту. Или — не к месту.

— Я думал — приснилось, — улыбнулся, вспоминая. — Хотя бы потому, что Ньиго курил горькую. Я бы свернулся, если бы надышался.

Колин фыркнул.

— Сказки всё это. Гхарга — не наркотик, а нейротоник. Сильный. В этом плане его и используют. А слава у него дурная исключительно благодаря имперской пропаганде. Гхарга будит волевые центры. Человек становится более настойчивым в принятии решений, и более отстранённым в плане личной корысти. Не знал?

Пришлось качнуть головой. Я и не знал раньше, что так много не знаю.

— Так что… — Колин задумался, помедлил, — к худу или к добру, но Он тебя видел. Я полагаю, даже узнал.

— Кто? — вскинулся я. — В белом? Этот…

— Ну да. В белом, — задумчиво согласился Колин. — Ты садись, тебя качает.

— А кто это был? И… О чем вы говорили? Если не секрет? — я прижался спиной к теплому стволу.

— Не секрет, — кивнул он. — Мы вообще не говорили. Часа два прошли в полной тишине. Ньиго курил, женщины раза два пытались поставить чайник. Потом ввалился ты и встал, вцепившись в косяк.

— Он сказал…

— Он НЕ сказал, — перебил Колин. — Он не открывал рта. Но более явной мыслеречи мне слышать не доводилось.

— Это был "белый человек"?

— Боги его знают, мальчик… Белый человек, зелёные человечки. Я не знаю, Анджей. Предположить могу, что это какой-то куратор наших территорий, из Уходящих. Они наблюдают за нами, как и земляне. Им тоже не всё равно.

— А почему он молчал?

— Видимо, он разговаривал с нами. Просто мы не слышали. И, я думаю, он мог сделать это так, чтобы мы забыли происшедшее, словно сон. Но мы не забыли… Когда ты сел, он поднялся, шагнул к столу, погладил тебя по голове и сгинул. Мне показалось, он вышел в дверь. А потом в комнату вбежала собака. Рос прилетел поздно вечером и привёз её.