Он обернулся к эйнитке:

— А леди нам сегодня что-нибудь скажет? Это же по её части: разобраться психоз тут у нас или нет?

— Я бы сама хотела это знать, — разомкнула губы Дарайя. — Влияет, как правило, сам исток мироздания. Или — его проводник, — она обернулась и посмотрела на меня долгим, вытягивающим душу взглядом. — Ты не адепт и не проводник эйи. И влиять никак и ни на кого не должен. Но, наблюдая за тобой, я вижу — это не так. Ты не согласен, грантс? — переключилась она на Абио. Тот туманно и непонятно улыбался, пока эйнитка говорила.

— Весь мир — сеть взаимовлияний, — отозвался он эхом.

— Ты же понимаешь, что речь сейчас не об этом!

— Я видел прошлой ночью Великого Мастера, — сказал Абио ещё тише, и мы примолкли. — Спросил его о сапфире. Он рассмеялся и велел рассказать вам, капитан, сказку о цветах Домов камня. Вот я и рассказываю.

Девять их было. И каждый цвет символизировал чистоту пути своего Дома. Зелёный камень хранил пути сердца, желтый — мысли, красный — плоти, синий — интуиции. Не забыли и о черноте бездумия, и чистоте помыслов. Только тень позабыли. Обиделась она и пришла первой к тем, кто хранил чистоту помыслов. И погибли они во мраке, потому что не видели меры, кроме белого. Тогда засмеялась тень и вошла в черноту бездумия. Она искушала тьму стать главной силой среди прочих. И Великий мастер велел наследникам Дома Обсидиана разделить кровь, чтобы не было в нас соблазна для тьмы. И поняли мы свою ошибку, и смешали кровь…

Абио замолчал, поднялся, выпил немного воды. Никто из бойцов не пошевелился. Рассказ его действовал на нас магнетически.

— Остальным домам тень была не так страшна, — так же тихо продолжал грантс. — Красный стал багровым, синий — цветом пепла на закате. Ведь хранящий чистоту цвета должен и в сердце сохранять истину пути, или камень его потускнеет. Мастер не сказал мне. Но, думаю, я понял, почему он велел передать сапфир вам, капитан. Он увидел в вас наследника путей синего камня. Не крови, но пути. А чистота цвета — сама по себе радует душу, у кого не рассыпалась она ещё пеплом. Вот и вся сказка, — Абио встал. — Нет тут сумасшедших. Человек — иной, чем вас учили. Иначе устроен. И учится человек — только сам у себя. Что женщина вам покажет, вы без усилия из себя не возьмёте. Для остального же — разговоров нет. Зря вы их затеяли. То, о чем говорите — друг другу положено передавать молча. Открывая рот — знание убиваем. Оттого и глупости в людях сейчас столько же, сколько в давних наших предках. Слишком много болтаем.

Абио встал.

— Устал я с дороги. Поспать бы.

— Уснуть бы ещё, — пробормотал Неджел.

— А ты собери в тело всё, что за день от земли взял — и небу отдай. И снов тебе не будет.

Абио кивнул мне и вышел. Дарайя тоже поднялась и потекла к выходу. Я хотел её перехватить, спросить про смысл последних слов грантса, но не успел. Парни отвлекли. Неджел стиснул в объятьях Дерена, тот вывернулся, налетев на меня…

Боргелиане не были сектой в прямом смысле слова. Жили они родственными группами — сороднениями. Некоторые группы вообще никакой религии не признавали. И политики сторонились. Церковь же наша считала атеизм ещё большей ересью, чем приверженность к "искажённым" учениям Экзотики. Почему, интересно?

— Боргелиане, значит, — констатировал я, подхватывая Дерена, чтобы он не упал. — А в армии ты зачем?

Пилот улыбнулся беспомощно:

— Так мне легло, капитан. Я думал — мир иной, чем теперь вижу.

— Наигрался? — усмехнулся я.

— Хотелось бы, — кивнул Дерен. — Только теперь я нужен сородичам здесь. Что-то происходит в мире не самое лучшее. Старым философским системам жить осталось совсем немного. Прав ваш знакомый грантс — мы слишком увлеклись словами. Свели мыслительный процесс — к проговариванию, рассуждение — к спорам, восприятие мира — к словесным клише и штампам. А это совсем не работа ума, а только её малая, фиксируемая словами часть. Мирозданию не нравятся штампы. Оно готово выскользнуть из плохо затянутой словесной удавки и скинуть седоков в то море крови, которое натекло из открытых во все времена ран. Боюсь, мы перебьём друг друга в этой войне, капитан. И лишь малая часть людей начнёт всё по новой…

Дерен вроде бы говорил со мной, но зрачки его остановились.

— Вальтер, — я взял его за плечи и встряхнул, — а ты не собрался утонуть на суше?

— И это ВЫ мне говорите? Это же вы неделю назад вытащили нас из бездны. Мы же едва не уничтожили себя…

Пилот был с нами и не с нами. Лицо его изменилось до неузнаваемости. Бойцы примолкли и столпились вокруг.

— Вы понимаете, зачем летела сюда правительственная комиссия? Правительство хотело любой ценой заполучить новое бактериологическое оружие. И того же хотели в военном совете Содружества. Любой ценой, понимаете? Они уже не могут мыслить живыми реалиями, ведь слова-то совсем не страшные. Разве страшно это звучит — "уничтожить обитаемую Вселенную"? Всего лишь — уничтожить. Слова, пустые звуки. Мы сейчас на таком технологическом уровне развития, что новая угроза, подобная борусам, — дело нескольких лет. И только идиоты надеются на здравый смысл. Психическая сила, противовес, поставленный когда-то чересчур агрессивному разуму — союз Домов камня — более не существует. Союз Домов пал, потому что принципы взаимодействия с энергиями паутины нарушены. Формальное подтверждение моим словам — дело нескольких дней. Ну а у нас, у Империи, никогда и не было особенно серьёзных моральных сдержек. Ждите новых смертельных идей! Не важно — с той — или с другой стороны. Уже не важно…

Дерен закрыл вдруг глаза… Открыл. И произнёс совершенно чужим голосом:

— Я почти мёртв, но тайное станет теперь явным. Прости меня, Лиза…

Он был в трансе — зрачки расширились и смотрели сквозь. Я ещё раз встряхнул его:

— Вальтер, ты меня слышишь? Вальтер…

Парень не отвечал.

— А ну, расступитесь!

Я повернулся и увидел Абио с объёмным походным котелком в руках.

Через секунду выяснилось, что было в котелке — холодная вода из Тарге. Пока она стекала по нашим лицам, взгляд Дерена постепенно прояснялся. Он с удивлением озирался вокруг, не понимая, чего все на него уставились, и почему вокруг так мокро. Может, это наши слова вдруг превратились в воду?

Привязанный к столу раб не кричал, ему не дали такой возможности.

Ядовитое масло красавки с шипением капало на раскалённый металл. Но запах горелого человеческого мяса забивал душистые испарения, а волна чужой боли била в солнечное сплетение и обжигала мозг.

В остальном, в помещении, где Агескел предпочитал пытать и допрашивать, было благостно и уютно: каменные полы с подогревом, со вкусом подобранные картины (из тех, на которых цветные пятна возбуждают желание), хорошее освещение, удобная, коллекционная мебель, что называется на все случаи жизни. Не для всех, конечно, удобная. Вряд ли рабу нравилось лежать в нелепой и вынужденной позе, которая уже сама по себе причиняла страдание.

Пленник, однако же, привязанный так, чтобы видеть чужие муки, выглядел равнодушным. Даже тренированные чувства Агескела не сумели уловить в нём страха. Куда уж томографу? Тупая машина…

Запах горелого мяса стал слишком навязчивым. Агескел покосился на брата. Эрцог нервничал. Оно и понятно — поймать шпиона в самом сердце родового гнезда. Шпиона наглого и не скрывавшегося совершенно. Его нашли во внутренних покоях Кико. Пришелец листал его личные записи! (В кругу семьи братья называли друг друга по второму имени. Второе имя Агескела — Сейво, Энселя он ласково зовёт Кико).

Небрежным жестом кровавый эрцог велел убрать истерзанного раба и уставился рыбьими глазами на пленника. Выглядел тот как мужчина средних лет, был светловолос, небрит. Но что-то подсказывало аке (двоюродному брату), что даже с внешностью здесь не так всё просто.