Рында, увидав Ольгу, хохотнул:

— Вот до чего морячки доводят…

Ольга пропустила его слова мимо ушей. Не до этого. В другой раз не смолчала бы. А Рында был зол, как всегда, когда не успевал опохмелиться.

Но не успел он еще что-нибудь добавить, как на пороге появилась Олеся, и тоже сама не своя. С красными от слез глазами. Еще бледнее Ольги. Дрожащими руками она торопливо развернула какой-то сверточек, ткнула его Рынде под нос. Старик оторопело, бессмысленно хлопал глазами, никак не мог взять в толк, чего от него хотят. Что они там еще натворили, эти кандидатки в коммунистическую бригаду?

— Прошу вас, Архип Иванович, — всхлипывая, говорила Олеся. — Взгляните на этот шелк и запомните. Он мой. Я хочу пройти с ним в ткацкий цех. И выйти обратно. Поглядите, чтобы потом не задержали и не заподозрили меня в чем. Я только что купила его в универмаге. Мне надо показать его всем и вынести обратно… Вот свидетели!..

Олеся показала на Искру и Андрея, те утвердительно кивнули. Не раздумывай долго, старый Рында, а то вон уже какая очередь ткачих выстроилась. Проверяй пропуска, и пусть проходят.

— Ладно! Только смотрите мне! — Рында погрозил пальцем неизвестно кому и зачем. Верно, он так и не понял, что это за материал, зачем его показывать в цеху и почему у Олеси глаза полны слез.

Шла новая смена, людской поток захлестнул проходную и чуть не унес с собой Архипа. Вздохнул старик свободнее, лишь когда пошли ткачихи в красных косынках из бригады коммунистического труда. Казалось, у ворот зацвел полевой мак или, как на первомайской демонстрации, затрепетали флаги. И любо было старому Архипу глядеть, как весело и красиво шли девушки из коммунистической. Сердце радовалось.

Смена прошла, в проходной снова тихо и пусто. Очень обрадовался старый вахтер, увидав еще одного знакомого, бригадира Василия Бурого. Поманил его пальцем, таинственно зашептал:

— Послушай, начальник! Что у тебя делается в бригаде?

— А в чем дело?

— За так не продаю… Ставь магарыч! Вечером, говоришь? Давай вечером. И что у тебя за бригада? Только что пробежала вся в слезах, злая, как старпом, Ольга Чередник. За нею Олеся Тиховод с дружинником. Комсорг, а тоже вся в слезах. Какую-то материю понесла в цех. Показывать. А за ними еще эта, сорвиголова из Самгородка… Ох, смотри, бригадир, как бы эти слезки камнем в тебя не полетели.

— Пускай! Нам не привыкать! — хвастливо заверил Василий.

Но вдруг заволновался, даже побледнел. Нервно покусывая губы, стал жаловаться:

— Вот видишь, отец, какая у меня бригада! Одна в слезы, другая в пляс, третья в лес… А ты хоть головой об стену бейся.

— Ого! — сочувственно заметил Рында. — Ты уж держись, сынок, да смотри голову не разбей.

— Нет уж, Рында. В доску расшибусь, а на своем поставлю… Будут они у меня, как шелковые, по ниточке ходить. И звания для них добьюсь, и косынки красные наденут… Я на своем поставлю…

— Поставь, сынок… Поставь! Да гляди, чтобы они тебе шею не свернули. И главное, не давай бабам волю, а то как сядут на загривок, сам черт не сбросит… Так на тот свет и понесешь, в самое пекло… Хорошо на кораблях… Не было на палубе юбок, нет по сей день и никогда не будет… В Запорожской Сечи тоже…

— До свидания, старый. Потом доскажешь. Некогда! — сказал Василий и прошел в узкий коридор проходной.

Щемило сердце. В горле жгло, и он заскрежетал зубами. Сжал кулак так, что запястья побелели, ногти больно впились в ладони. Случись это раньше, он бы и бровью не повел. Раньше стоило бригадиру позвонить в отдел кадров или написать рапортичку, как от такой непокорной Ольги или языкастой Олеси и следа не осталось бы в Новограде. Милиция мгновенно аннулировала таким ткачихам прописку — и выметайся в двадцать четыре часа. Тогда и город был закрытый, и тот, кого здесь лишали прописки, долго еще обивал пороги в других местах в поисках работы. А сейчас что? Правду Марчук говорит: сейчас никто никого не боится… И отдел кадров так же, как милиция, не имеет права никого высылать без суда. Сейчас ткачихи могут сесть тебе на голову, а ты молчи, если и дальше хочешь оставаться бригадиром. Уже не ты ими командуешь, а они передвигают тебя, словно пешку на шахматной доске. Чуть что не так — сразу собрание, строгие требования к дирекции и партийному комитету. Вот тебе и единоначалие бригадира на производстве! Дожили! Бригадир без силы и без власти! Вертите им, как хотите, а он вас и пальцем не тронет.

Не тронет? О, нет! Вы еще не знаете Василия Бурого, если так думаете. Кто отвечает за выполнение плана в бригаде? Бригадир! Кто заправляет ткачихам пряжу в станки? Бригадир со своими учениками. Кто заботится о пряже, запасных частях к станкам, освещении цеха и вообще о работе всех ткачих? Так чего же ты нос повесил, Вася? Выше голову! Разве ты не можешь так заправить станки Ольге и Олесе, что они волком взвоют и поклонятся тебе низко? Можешь! Разве не можешь дать Ольге такую пряжу, с которой она ни за что не выполнит план? Можешь. Так в чем же дело? Чего ты горюешь, словно матрос, которого навсегда списали на берег? Тебя же еще не уволили? Нет! Вот и бери снова кнут и вожжи в руки. Одну взнуздай, второй вожжами указывай дорогу. Третью можно раз кнутом, а раз — пряником. Охаживай их, как добрых коней, и они снова станут послушными. Вот придешь сейчас в цех. И прежде всего поставь Ольгу вязать узлы. Отдели ее от Олеси. Пусть плачут по отдельности. А то как сойдутся вместе, непременно выплачут друг другу свое горе. И тут Ольга а не устоит. Все разболтает… Итак, Ольгу — вязать узлы, Олесю — на заправку станков. Пусть сама попробует. Бригадиру некогда. У него профилактика. Павел и Андрей будут с ним. Вот так. Твоя власть, бригадир, всех к ногтю. Выше голову! Ольгу в тот конец цеха. Комсорга — в другой. Морской порядок… А сам — посередине. Не давай им сойтись.

Василий нахмурился, рванул дверь цеха.

Он уже и рот раскрыл, чтобы накричать на ткачих, и руку с часами поднял к глазам, чтобы показать всем, как бригадир бережет на работе каждую минуту. Думал, пока пройдет от порога до станков, ткачихи заметят на его лице недовольство, притихнут, покорно примутся за работу. Бригадир! От него зависит их заработок! А ведь самое главное — заработок. Слово бригадира — закон. К этому приучает их Бурый давно. Но на пороге весь его воинственный запал мгновенно угас.

У станков, хотя его смена должна была уже приступить к работе, не было ни единой ткачихи из его бригады. Девушки, которые закончили работу, тревожно выглядывали из-за станков, словно спрашивая усталыми глазами: «Где же твоя смена, бригадир? Опять митингуют? А время не ждет! Если каждый день так работать, то и план и обязательства — все полетит вверх тормашками… Взгляни, как твоя бригада готовится к смене!..»

Бурый поглядел в противоположный конец цеха и увидал всех девушек, тесным кольцом окруживших Олесю. Здесь были и ткачихи из шелкового цеха, где она когда-то работала; они вели себя так решительно и смело, словно кто-то слил всех в одну монолитную бригаду и назначил нового бригадира. На Василия никто даже не обратил внимания. Он дернул воротник, словно ему было жарко. Потом кашлянул и стал громко сморкаться в большой, старательно выглаженный, сложенный вчетверо клетчатый платок. Марина даже надушила его. Одна из девушек оглянулась, то ли Стася Богун, то ли Галя Диденко, — Бурый не узнал. Но и та взглянула только мельком и тотчас снова показала ему спину. Вот остолоп! Разве в таком шуме можно расслышать стук двери или то, как сморкаются? Василий быстро направился к ткачихам, на ходу приосаниваясь и раздвинув локти, словно собирался растолкать девушек, чтоб как можно быстрее добраться до Олеси Тиховод.

Но вдруг увидел Анну Николаевну и остановился на полпути. Та стояла возле Олеси, сокрушенно покачивая головой, краешком белой косынки вытирая крепко сжатые губы. Такой он не раз видел ее на партийных собраниях, когда парторг собиралась дать кому-то бой. Что делать? Быстро опустившись на одно колено, бригадир стал завязывать шнурок, хотя тот был в полном порядке.