— С Родни там вполне достаточно роботов,— сказал я.

— Уж конечно,— проворчала она.— Но мы живем не в двадцатом веке, дедушка.

Я подумал: «Очень жаль». Но сказал лишь:

— А почему бы вам не запрограммировать Рембо так, чтобы он мог управляться с нашими приборами? Не сомневаюсь, что он сумеет налить, смешать и нагреть все, что необходимо.

— Естественно, сумеет,— заявила Гортензия,— но, слава богу, в этом нет необходимости. И я не собираюсь менять его программу. Так можно его испортить.

— Но если мы не будем менять программу,— дружелюбно проговорила Грейси, хотя я услышал в ее голосе нотки беспокойства,— мне придется его инструктировать, подробно объяснять ему, что следует делать. А я не умею.

— Родни может ему сказать,— вмешался я.

— Говард, мы же дали Родни выходной,— напомнила мне Грейси.

— Я знаю, но мы не станем его просить что-то делать, пусть только объяснит Рембо, каким должен быть порядок действий, а дальше он и сам справится.

— Мадам,— строгим голосом сообщил Рембо,— в моей программе нет указаний на то, что я должен выполнять приказы другого робота, в особенности более старой модели.

— Конечно, Рембо,— ласково проворковала Гортензия,— не сомневаюсь, что бабушка и дедушка и сами это понимают.

Я заметил, что Дилэнси за все время не произнес ни слова. Интересно, он вообще что-нибудь говорит в присутствии своей дорогой женушки?

— Ладно, вот как мы поступим,— сказал я.— Я попрошу Родни объяснить мне, что нужно делать, а потом передам указания Рембо.

Рембо промолчал. Даже он подчинялся Второму закону роботехники, в соответствии с которым он обязан выполнять приказы человека.

Гортензия прищурилась, и я почувствовал: она с удовольствием сказала бы мне, что человек вроде меня не достоин давать указания такому замечательному роботу, как Рембо, но рудиментарные остатки чего-то человеческого заставили ее промолчать.

Однако маленький Лерой не обладал никакими квази-человеческими ограничениями.

— Я не хочу смотреть на уродливую задницу вашего Родни. Он ничего не умеет, а если и умеет, старикан наверняка все перепутает.

Я подумал, что хорошо было бы остаться с крошкой Лероем на парочку минут и спокойно урезонить его при помощи кирпича, но материнский инстинкт подсказывал Гортензии, что не стоит оставлять любимое детище ни с каким человеческим существом ни на какое, даже самое короткое, время.

Пришлось нам вытащить Родни из шкафа, где он наслаждался собственными мыслями (интересно, о чем думают роботы, когда остаются одни?), и вступить с ним в переговоры. Было трудно. Он произносил фразу, я повторял ее, затем Рембо что-то делал, потом Родни выдавал следующее указание, и так далее.

Времени мы потратили в два раза больше, чем если бы Родни сам занимался хозяйством, и уж можете мне поверить, я ужасно устал, потому что таким способом пришлось делать все: использовать посудомоечную машину-стерилизатор, готовить праздничный ужин, убирать со стола и мыть пол...

Грейси постоянно переживала, что мы лишаем Родни каникул, но почему-то совершенно не замечала, что и мой праздник вконец испорчен, хотя я в общем-то получал удовольствие от того, как Гортензия умудрялась произнести какую-нибудь гадость всякий раз, когда требовалось что-нибудь сказать. Кроме того, я заметил, что она ни разу не повторилась. Любой человек может быть неприятным, но ее творческие способности в данной области время от времени вызывали у меня извращенное желание встретить ее очередное заявление аплодисментами.

Но самое ужасное случилось накануне Рождества. Мы с огромным трудом сумели установить елку, и я чувствовал себя совершенно опустошенным и измученным. Мы не обзавелись автоматизированной коробкой с украшениями, которая прилагается к электронной елке, когда тебе остается только нажать на кнопку, и игрушки самостоятельно, мгновенно и идеально распределяются по ее веткам. На нашу елку (из самой обычной старой пластмассы) игрушки нужно было вешать руками, одну за другой.

Гортензия смотрела на нее с отвращением, а я сказал:

— На самом деле, Гортензия, таким способом ты можешь проявить свои творческие способности и украсить елку так, как тебе нравится.

Гортензия фыркнула — будто кошка провела когтями по грубо оштукатуренной стене — и вышла из комнаты с таким видом, словно ее вот-вот вырвет. Я поклонился ее удаляющейся спине, радуясь тому, что некоторое время не увижу невестку, а затем приступил к утомительному занятию передачи Рембо указаний Родни по поводу того, как следует развешивать игрушки.

Когда все было закончено, я решил дать отдых уставшим ногам и голове и уселся на стул в дальнем и довольно темном углу комнаты. Не успел я устроиться поудобнее, как появился крошка Лерой. Наверное, он меня не видел, а может быть, посчитал частью обстановки — каким-нибудь неинтересным и не имеющим никакого значения предметом мебели.

Он бросил на елку презрительный взгляд и сказал, обращаясь к Рембо:

— Слушай, а где подарки? Наверняка бабка с дедкой купили мне какую-нибудь гадость, но я все равно не собираюсь ждать до завтрашнего утра.

— Я не знаю, где подарки, маленький хозяин,— ответил Рембо.

— Ха! — воскликнул Лерой и повернулся к Родни.— А ты, Вонючка, знаешь, куда они спрятали подарки?

Родни, в соответствии со своей программой, вполне мог бы ему и не ответить, поскольку его звали Родни, а не Вонючка. Я уверен, что Рембо именно так и поступил бы. Однако Родни устроен совсем иначе, и потому он вежливо проговорил:

— Знаю, маленький хозяин.

— Ну и где они, старый тошнилка?

— Не думаю, что мне следует вам это говорить, маленький хозяин. Грейси и Говард будут огорчены, они хотят, чтобы вы увидели подарки завтра утром.

— Послушай, мерзкий болван,— сказал малыш Лерой,— ты с кем разговариваешь? Я тебе приказываю: неси сюда подарки.

И чтобы показать, кто тут главный, он лягнул Родни в голень, что было грубой ошибкой. Я сразу это понял и возликовал. Крошка Лерой собирался отправиться в постель (хотя я сомневаюсь, что он ложится спать, пока сам не захочет) и потому надел тапочки. Один тапок соскочил с ноги, которую он занес для удара, и наш ангелок с силой врезал голыми пальцами прямо по хромированной голени робота.

С диким ревом он повалился на пол, а в следующее мгновение в комнату влетела его мать.

— Что такое, Лерой? Что случилось?

На что ее сынок самым бессовестным образом заявил:

— Он меня ударил. Старое чудовище, он меня ударил!

Гортензия завизжала, потом увидела меня и выкрикнула:

— Вашего робота нужно уничтожить!

— Успокойся, Гортензия,— сказал я.— Робот не может ударить ребенка. Первый закон роботехники.

— Это старый робот, неисправный робот. Лерой говорит...

— Лерой врет. На свете нет робота, ни старого, ни ломаного, который мог бы ударить ребенка.

— Тогда это сделал он. Дедка меня ударил,— заорал Лерой.

— Я бы с радостью,— тихонько проговорил я,— только робот не позволил бы мне. Спроси у Рембо, стоял бы он на месте, если бы я или мой Родни решили обидеть твоего мальчугана. Рембо!

Мой голос прозвучал очень строго, и Рембо ответил:

— Я никому не позволил бы причинить вред маленькому хозяину, мадам, но я не знаю, что он хотел сделать. Он стукнул Родни голой ногой.

Гортензия вскрикнула и в ярости вытаращила глаза.

— Значит, у него имелись серьезные причины. Я добьюсь того, чтобы ваш робот был уничтожен.

— Валяй, Гортензия. Но вряд ли ты захочешь испортить своего робота и перепрограммировать его таким образом, чтобы он лгал, рассказывая, что произошло перед тем, как твой сынок ударил Родни. Кстати, я тоже с удовольствием выступлю в качестве свидетеля.

Гортензия покинула наш дом на следующее утро, увозя с собой сильно побледневшего Лероя (оказалось, что он сломал палец на ноге, и поделом ему!) и по-прежнему безмолвствующего Дилэнси.

Грейси ломала руки и умоляла их остаться, но я совершенно спокойно наблюдал за их отъездом. Нет, неправда. Меня переполняли самые разные эмоции — все приятные.