Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Нет!

— Не дури, сынок.

— Может быть, я говорю глупости. Но мне этого не хочется. Я остаюсь.

— Вот как? Сынок... мне неприятно это говорить, но ты не можешь мне помешать.

— Да?

— Ты сам говорил, что у меня есть бумаги, в которых сказано, что я имею право тебя продать.

— Ох...

— Иди спать, сынок.

Баслим не мог уснуть. Часа через два после разговора он услышал, как Торби тихонько поднялся. По шороху Баслим мог проследить каждое его движение. Торби оделся (то есть попросту обмотался набедренной повязкой), вышел в соседнюю комнату, порылся в хлебнице, напился впрок воды и ушел. Его горшочек для подаяний остался дома: он даже не приблизился к полке, на которой тот обычно стоял.

После его ухода Баслим повернулся на другой бок и попытался уснуть, но сон не шел. Старику было слишком больно. Ему и в голову не пришло остановить мальчика: Баслим слишком уважал себя, чтобы не признавать права других на самостоятельные решения.

Торби не было четверо суток. Он вернулся ночью, и Баслим слышал его шаги, но и теперь не сказал мальчику ни слова. Зато он впервые за эти дни смог уснуть спокойным и крепким сном. Утром он встал, как обычно, и произнес:

— Доброе утро, сынок.

— Доброе утро, пап.

— Займись завтраком. Мне нужно кое-что сделать.

Они принялись за горячую кашу. Баслим, как всегда, ел аккуратно и равнодушно. Торби только ковырял кашу ложкой.

— Так когда ты собираешься продать меня? — наконец выпалил он.

— А я не собираюсь.

— Вот как?

— В тот день, когда ты убежал, я сходил в архив и выправил вольную грамоту. Теперь ты свободный человек, Торби.

Торби с удивлением посмотрел на старика и опустил глаза. Маленькие горки каши, которые он нагребал ложкой, тут же расплывались. Наконец он сказал:

— Жаль.

— Если бы тебя поймали, то ты был бы беглым рабом, а я хотел этого избежать.

Торби задумался.

— А за это полагается «II» и «Т», так ведь? Спасибо, папа. Пожалуй, я вел себя глупо.

— Ты прав. Но я думал не о наказании; порка и тавро — штуки, о которых быстро забываешь. Я думал о том, что после второй поимки все могло бы быть гораздо хуже. Лучше уж сразу быть укороченным, чем пойманным после клеймения.

Торби совсем забыл о своей каше.

— А что, собственно, делает с человеком лоботомия?

— М-м-м... В общем-то, лоботомия облегчает труд на тори-евых рудниках... впрочем, давай-ка не будем говорить о таких вещах за столом. Ты поел? Тогда бери горшок и не теряй времени. Нынче утром аукцион.

— Ты хочешь сказать, что я могу остаться?

— Здесь твой дом.

С того дня Баслим больше не предлагал мальчику уйти. Освобождение Торби ничего не изменило ни в их распорядке дня, ни в их отношениях. Торби сходил в Имперские Архивы, внес налог, а заодно и традиционный дар, как полагалось в таких случаях. После этого номер на его теле был перечеркнут татуированной линией, а рядом выкололи печать Саргона, номера книги и страницы, на которой было записано, что он отныне свободный гражданин Саргона, обязанный платить налоги, нести воинскую службу и голодать без помех.

Служащий, наносивший на номер Торби линию, взглянул на цифры и сказал:

— Не похоже, чтобы эта штука была у тебя от рождения, а, парень? Что, обанкротился твой старик? Или предки тебя продали, чтобы сбагрить?

— Не твое дело!

— По легче, парень, или ты узнаешь, что иголка может колоть больнее. А теперь отвечай мне вежливо. Согласно твоему клейму, ты принадлежал фабрике, а не частному лицу, и, судя по тому, как оно расплылось и выцвело, тогда тебе было пять-шесть лет. Так когда и где тебе его тиснули?

— Я не знаю. Правда, не знаю!

— Вот как? То же самое я говорю своей жене каждый раз, когда она задает всякие вопросы... да не дергайся ты! Я уже почти кончил. Ну что ж... поздравляю тебя с вступлением в ряды свободных людей. Сам-то я свободен уже давно, и вот что я хочу сказать тебе, парень: да, ты почувствуешь свободу, но это не значит, что тебе от этого будет легче жить. 

 Глава 4

После освобождения жизнь Торби мало в чем изменилась, разве что пару дней у него болела нога. Правда, он и впрямь уже не мог быть «хорошим» попрошайкой: здоровому юноше подавали куда меньше, чем изможденному ребенку. Баслим зачастую просил Торби отвести его на площадь, а потом отсылал с поручением или отправлял домой учиться. Но в любом случае один из них всегда сидел на площади. Порой Баслим куда-то исчезал, даже не предупредив сына, и Торби приходилось весь день сидеть там, наблюдая за прибытием и отправлением кораблей, запоминая все, что происходило на аукционе, и собирая у шатающихся возле космопорта зевак, женщин без вуалей и посетителей пивнушек сведения о прибывших и стартовавших звездолетах.

Как-то раз Баслим исчез на целых две девятидневки; когда Торби проснулся, старика не было дома. Он отсутствовал гораздо дольше, чем когда бы то ни было; Торби пытался убедить себя, что отец сможет позаботиться о себе в любой обстановке, но перед его мысленным взором постоянно мелькала картина: Баслим, лежащий где-нибудь в сточной канаве. Тем не менее он продолжал ходить на площадь, посетил три аукциона и записал все, что видел и был в состоянии понять.

Наконец Баслим вернулся. Он сказал лишь:

— Почему ты записывал вместо того, чтобы запоминать?

— Я запоминал, но боялся забыть. Ведь было так много всего!

— Эх-х!

После этого Баслим стал еще более молчаливым и сдержанным, чем был до сих пор. Торби думал, что отец, возможно, чем-то недоволен, но задавать такие вопросы Баслиму было бессмысленно. Как-то раз ночью старик сказал:

— Сынок, мы так и не решили, что ты будешь делать после моей смерти.

— Как это? Ведь мы все выяснили! Это мои сложности, пап!

— Нет, я лишь отсрочил обсуждение из-за твоего тупого упрямства. Но у нас нет времени ждать. У меня будет для тебя приказ, и ты должен будешь его выполнить.

— Погоди-ка, пап! Если ты думаешь, что тебе удастся хитростью заставить меня уйти от тебя...

— Да помолчи ты! Я же сказал: «когда меня не станет», то есть когда я умру, ясно? Я не говорю об этих моих отлучках по делам. Так вот, ты найдешь одного человека и передашь ему послание. Я могу положиться на тебя? Ты ничего не упустишь? Не забудешь?

— Что ты, папа! Конечно! Но мне не нравится слушать такие речи. Ты будешь жить долго и даже, может быть, меня переживешь.

— Возможно. Ну, а теперь молчи, слушай и делай то, что я тебе скажу.

— Да, сэр.

— Ты найдешь одного человека (на это может уйти какое-то время) и передашь ему послание. Затем он кое-что поручит тебе... я надеюсь. Мне бы хотелось, чтобы ты в точности исполнил все, что он велит. Обещаешь?

— Конечно, пап, ведь это твое желание.

— Можешь считать это последней услугой старику, который старался сделать для тебя все, что в его силах, и сделал бы еще больше, будь он на это способен. Это последнее, чего я хочу от тебя, сынок. Не утруждай себя сжиганием жертвоприношений за упокой моей души, сделай лишь две вещи: передай послание и исполни все, что велит тот человек.

— Я обещаю, папа, — торжественно ответил Торби.

— Ну вот и хорошо. А теперь за дело.

«Нужный человек» мог оказаться одним из пяти. Все они были шкиперами Вольных Торговцев, но их корабли не были приписаны к портам Девяти Миров, просто иногда брали здесь груз. Просмотрев список, Торби сказал:

— Насколько я помню, пап, только один из этих кораблей садился в нашем порту.

— Все они бывали тут в свое время.

— Но один из них может появиться здесь очень нескоро.

— Возможно, придется ждать годы. Но когда это произойдет, ты должен немедленно доставить послание.

— Любому из них? Или всем?

— Первому, который появится.

Послание было коротким, но запомнить его оказалось нелегко, потому что оно было составлено на трех языках — в зависимости от того, кто окажется получателем. И ни одного из этих языков Торби не знал. Баслим не стал объяснять смысла сообщения — он лишь потребовал, чтобы оно было заучено наизусть на всех трех языках.

63
{"b":"186541","o":1}