Примирение всегда безумно сладко. Это знал Роман еще из общения с Катей; с жадностью ждал он этой сладости от примирения с Анжеликой. Они поужинали на «Вехо», где у Романа были кое-какие дела; Роман все ждал, когда начнется наслаждение процессом мирения; но кроме некоторого удовлетворения от Анжеликиного звонка, он ничего не испытал. Все то время, что они катались по городу, Романа куда больше занимало то, что он должен был доделать сегодня на компьютере; невыполненная, но должная быть выполненной работа была предметом его моральных мучений. Нужно было ехать домой и работать. Роман предложил Анжелике поехать в офис, объяснив, что его долг на сегодня — срочно закончить файл. Он ждал взрыва эмоций с ее стороны, возможно, возмущения, но Анжелика согласилась покорно и с охотой; похоже, ей просто действительно хотелось побыть с ним рядом. Роман уселся за компьютер; Анжелика забралась с ногами в большое кресло и раскрыла книжку стиля «фэнтези», бесхозно валявшуюся на столе. Время близилось к полуночи, когда Роман вдруг почувствовал внезапно, как ему хорошо, ощутил невыразимую прелесть в данном положении вещей. Тихонько тикали часы на стене, Анжелика время от времени с шелестом переворачивала страницы, Роман негромко стучал по клавишам компьютера — невыразимый, почти домашний уют! Насколько был Роман лишен этого чувства в своем действительном доме! Он подумал о том, как просто, наверно, было бы все, если бы Анжелика стала его женой — вот такие тихие вечера, без скандалов и выяснения отношений… Да, наверно, так. — Я так много сегодня успел, — сказал Роман, отрываясь от экрана, — мне так хорошо, когда ты рядом. Он подошел и обнял Анжелику. Она по-прежнему сидела с ногами в кресле, такая тихая и спокойная. На ней было какое-то длинное тяжелое платье, светло-серое, с глухим воротом и расклешенной юбкой до пят; своим нарядом она сейчас более всего напоминала милую монашку.

— Ты больше не сердишься? — спросила Анжелика.

— Почти нет, — сказал Роман, и все внутри него содрогнулось от предчувствия мучительного удовольствия: вот сейчас он начнет вредничать, а Анжелика — заглаживать вину.

— Почти? — переспросила Анжелика.

— Я очень медленно отхожу. Меня очень сложно завести, но если я уже заведусь, долго потом не успокаиваюсь.

— Тогда, может быть, объяснишь, на что ты обиделся?

На что он обиделся?.. Действительно, на что? Ведь не было никакого особого скандала… Он обиделся на ее слова «нравится с тобой трахаться», но говорить ей сейчас об этом?! Да, Анжелика повышала голос во время их последнего разговора, она была жесткой и даже жестокой — но, похоже, сама она совсем не понимала всего этого, несмотря на свое тонкое знание психологии. «И все-таки она чувствует себя виноватой, это хорошо», — подумал Роман.

— Честно? — спросил он.

— Да.

Роман вдруг осознал, что он стоит на коленях перед ее креслом; мизансцена была такой, как будто это он решил извиняться.

— Когда ты сказала, что встречаешься со мной ради постели, — произнес он, отводя глаза.

— По крайней мере, я сказала правду, — Анжелика положила руки ему на плечи, он почувствовал острые коготки ее пальцев сквозь тонкую ткань джемпера. — Рома, это, может быть, значит совсем не то, что ты подумал. Мне просто хорошо с тобой, понимаешь?.. И я не хочу тебя терять. У меня никогда не было такого любовника, как ты.

Сладкая истома поползла медленно, нежно. Роману никто никогда еще не говорил таких слов. Неужели это правда? Неужели она действительно так чувствует?

— Анжелика, ты для меня так много значишь, — он за-хлебнулся в словах, захлебнулся в чувствах. — Я дурак, я не должен был задавать этот вопрос.

— Ты ждал другого ответа?

— Я думал, ты скажешь о том же, что я испытываю к тебе, — сознался Роман.

Ее черные брови съехались на переносице: она пыталась понять что-то, чтобы не спрашивать, но все-таки спросила:

— А что ты испытываешь ко мне?

— Наверно, ты права, — Роман поднялся с колен, присел на подлокотник ее кресла. — Большинство мужчин, когда говорят «люблю», имеют в виду «заниматься любовью». Я хотел сказать это тебе.

— У меня очень мужской характер, — Анжелика улыбалась. — После секса я всегда отворачиваюсь и засыпаю.

— Я заметил. Нет, ты во всем права, — он не мог противиться ее логике. — Действительно. Что я еще хотел услышать?

— Рома, ты мне очень дорог, — сказала Анжелика тихо. — Ты все еще сердишься на меня?

— Наверно, нет, — Роману так хотелось, чтобы она еще поуговаривала его, но, похоже, в этом больше не было смысла. Он обнял ее крепко, до хруста в костях, прижал к себе, и когда отпустил, то увидел слезы у нее на глазах.

— Все-таки ты еще сердишься, — пробормотала Анжелика, даже не пытаясь смахнуть слезинки.

Безграничная нежность, нежность и покой. Как он мог бояться этого слабого, чувствительного существа?

— Забудь, — сказал Роман. — Должен же я посердиться.

— Мне очень важно, чтобы ты простил меня.

В ночь с четверга на пятницу Роман провожал Анжелику с дочкой в Финляндию. Они подъехали к гостинице «Октябрьская», где был назначен общий сбор, намного раньше времени отправления, и потому Роман смог как следует разглядеть ребенка. Это была высокая, изящная девочка с волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, доходящими почти до талии; эта прическа делала ее похожей более всего на куклу. По сравнению с ней Романов Сашка показался бы мелким, болезненным, бледным и… как бы это точнее выразиться… кривоватым, что ли, искореженным, неправильным, как чахлый кустарничек рядом со стройной березкой. Девочка несла забавный вздор про львов и оленей, смеялась, сверкая глазами невероятно фиолетового цвета… Роман всегда считал своего ребенка каким-то особенным, красивым, одаренным, но Сашка не смог бы сложить и половины тех запутанно-взрослых фраз, которыми оперировала девочка, а что касается внешнего вида… Роман почувствовал даже некоторую затаенную боль, вспомнив бледного и нервного своего сына («впечатлительного», — говорила жена). «Это из-за нее, — подумал Роман горько, — это Катькины гены. У нас в роду все были статные, крепкие, а Катя — просто доходяга, и теща — мелкая, вредная, худая, с вечно искаженными чертами лица… Верно говорила Анжелика: нужно выбирать второго родителя своему ребенку. Любовь любовью, трах трахом, а детей нужно заводить только с тем, в чьей генетичеcкой благополучности уверен… А где гарантия, что в Сашке не проявляются уже истерические наклонности сошедшей с ума Катиной бабки?!»

— Это у тебя «Опель»? — спросила девочка у Романа, когда они вышли из автомобиля и двинулись к подошедшему автобусу. — А у моего папы — «Линкольн Таункар». И еще «Мерседес». Только он уехал насовсем, мой папа.

— Она у тебя машины различает? — поразился Роман.

— Да, по значкам. Саша научил.

Роман вновь вспомнил своего Сашку: он с таким удовольствием играл с машинками, имея их во множестве, с таким благоговением относился к автомобилям вообще и, в частности, к машине Романа, но вряд ли бы он смог ответить на вопрос, как называется тачка его отца. «Я займусь с ним, обязательно займусь», — пообещал себе Роман. Он поднялся вместе с Анжеликой в автобус, помог ей разместить вещи.

— Посиди здесь, — сказала Анжелика дочке и спустилась с Романом вниз. Они обнялись и поцеловались; это было похоже на прощание мужа с женой, если бы Анжелика не оглядывалась воровато в сторону автобуса: не видит ли их поцелуй дочь.

— Ну все, давай, — сказала она торопливо. — Будешь скучать?

— Я не успею заскучать, наверно, — ответил Роман. — Ты же не на месяц уезжаешь.

— Ну, ла-адно, — протянула Анжелика немного обиженно. Роман тут же пожалел, что сказал так.

— Будешь подъезжать к Петербургу, позвони мне на трубку, — напомнил он давно договоренное. — Я сразу поеду тебя встречать.

— Мама, мама, а вон смотри, «Мерседес» какой крутой! — закричала Анжеликина девочка, повиснув на поручнях автобуса. — «Шестисотый», наверно!