Он сердечно простился с Эдит и обещал передать привет ее мужу, который был где-то в Польше.

— Жаль, что не могу остаться с вами до конца. Небезопасно. Чека что-то пронюхала. Надо убираться, пока не поздно. Но ты, Эдит, держись, не попадайся. На тебя возлагаются самые большие надежды. Если продержишься до конца, представь, как торжественно мы встретимся здесь, в Риге.

— Не попадусь, Эрих, — шептала Эдит, хотя разговор происходил в тихом приюте Оттилии Скулте, вдали от любопытных взоров и ушей. — Я знаю, как работать среди них. Меня ведь многие считают активисткой, а это имеет большое значение. Главное же, я сама оставляю их в покое, ничего не допытываюсь, ничем не интересуюсь, чтобы отвести малейшие подозрения. Что мне надо узнать, я добываю через других. Есть у меня сейчас на примете лакомый кусок.

— Из коммунистов?

— Да, один комиссар.

— Желаю удачи, — сказал Гартман.

Он обнял Эдит и поцеловал в губы.

— И ты такой же, как все мужчины.

— Почему мне нельзя быть таким, как все мужчины?

— Ведь ты писатель, возвышенная душа.

— Где сказано, что писатель должен обладать рыбьей кровью?

Эдит вздохнула. Зандарт, Гартман, даже ее муж, Освальд Ланка, давали лишь дешевую подделку того счастья, к которому рвалась ее алчная до наслаждений натура. Вернее всего, это была постыдная пародия счастья, оскорбившая бы более гордую душу. Силениек — вот о ком тайно мечтала Эдит. Она несколько раз видела его издали, во время демонстраций, на собраниях. Высокий, широкоплечий, с загорелым лицом — как он выделялся среди остальных людей… Как приятно было вслушиваться в его мужественный голос, наблюдать во время речи его спокойные жесты, его красивое лицо, ловить его ясный, открытый взгляд. Чем громче звучал голос Силениека в это богатое замечательными событиями время, тем больше он увлекал Эдит. Она следила за каждым его шагом, собирала все, что о нем было напечатано в газетах, все, что появлялось из-под его пера. И странно — те же убеждения, те же мысли сразу вызывали в ней чувство ненависти, если их высказывали другие, и только Силениека она слушала с каким-то угрюмым, завистливым восхищением.

Но встреча у Прамниека так и не состоялась. Силениек несколько раз в самый последний момент откладывал свой приход, а теперь и Прамниек на вопрос Эдит, когда же к нему придет Андрей, лишь неопределенно хмыкал в ответ.

Старый Вилде повернулся на другой бок, натянул одеяло на голову, но заснуть ему больше не удавалось. Давно уже была пора вставать. Сквозь щели в ставнях бил яркий утренний свет. Со двора доносилось мычанье коров, кудахтанье кур и веселый лай собаки. Но над этими привычными звуками властвовал какой-то новый, необычный шум. Он заполнял весь мир, врывался в комнату хозяина, приводя в расстройство папашу Вилде. Нигде не найти ему покоя от этого наваждения.

На бывшей земле Вилде работал трактор, настоящий гусеничный дьявол, которому любая залежь была нипочем. Вчера он тарахтел по соседству, вспахивая землю новохозяина, а сегодня блестящие лемехи переворачивали пласт за пластом на поле Пургайлиса. Как будто не по полю, а по сердцу Вилде шел лемех и проводил глубокую, кровоточащую борозду. Он переворачивался с боку на бок, пытался думать о других вещах, но гул трактора все время возвращал его к действительности.

— А, чтоб их черт… — рассердился хозяин и сбросил с себя одеяло. — Все равно покоя не будет.

Он поднялся с кровати и, ворча, стал натягивать брюки. Отхлебнул простокваши — жена поставила на стол полную кружку — и вышел во двор. Напрасно старый пес потягивался и вилял хвостом, в надежде что его погладят, — хозяин смотрел поверх телячьего загона, в самый конец поля. Ага, вон он где… серый, постылый. Ветром донесло до двора запах выхлопных газов, и он защекотал ноздри Вилде. «Эка насмердил на весь свет».

За трактором шли два человека. «Пургайлис с женой… теперь не знают, что и делать от радости. И гребешки кверху… Это им за их нахальство первым начали пахать. Пашите, пашите! — злорадно думал Вилде. — Неизвестно еще, кто жать будет. Земля на месте останется. Моя земля!»

Из-за угла дома показалась сгорбленная фигура Бумбиера.

— Ты еще дома? — спросил хозяин. — Гляди, как Пургайлис старается. В один день весь свет перевернуть хочет.

— Уж он такой, — закряхтел Бумбиер. — Что и говорить, хозяин, как на свою землю стал, таким работягой заделался, таким ненасытным. Теперь ему дня мало, ни сна, ни отдыха не знает.

— Пускай его, пускай, — усмехнулся Вилде. — Пусть подымет старую залежь. Все какая ни на есть польза будет.

— Вот и я про то же, — угодливо поддакнул Бумбиер. — Пусть, пусть подымет, когда выдалась такая возможность. Не знаю, хозяин, как вы на это поглядите, а право, пока этот трактор здесь, не вспахать ли заодно и мой участок? И лошадей не надо мучить. Никто ведь не узнает, что это ваша земля.

Вилде задумался. Предложением Бумбиера пренебрегать не следовало. Хоть этот трактор и смердит и гремит, а все же штука дельная. Почему бы не попользоваться? А то все для одних голодранцев. Уж если не исполнились предсказания, что из машинно-тракторных станций ничего не выйдет, что это одни враки и сказки, — надо хоть урвать что-нибудь для себя.

— Как же без договора с машинно-тракторной станцией? Он ведь пахать не захочет, — сказал, наконец, Вилде.

— Вы не подумайте чего, хозяин, только я без спросу… — снова закряхтел Бумбиер. — На прошлой неделе, когда ездил на базар, я этот договор подписал. На пять гектаров, хозяин.

— Скажи, какой продувной, — благосклонно засмеялся папаша Вилде. — Тогда чего же? Валяй, пусть заодно и тебе вспашут. Моим же лошадям меньше работы.

— А ничего я придумал, хозяин? Думаю, казенное ведь имущество. Пусть поработает и на нас.

— Правильно, Бумбиер, пусть поработает и на нас. Чем мы хуже всяких там Пургайлисов? Хе-хе… Пойдем посмотрим, как у них там дело идет.

Влажная еще местами земля дымилась под теплыми лучами солнца. Стояли последние дни апреля. На шлепанцы Вилде налипли комья земли. Позади плелся Бумбиер в стоптанных постолах. Проходя по своим полям, хозяин думал: «Как это так выходит, что ни одно наше предсказание не сбывается, а большевики в конце концов что задумают, то и сделают?» Не раз уже он говорил об этом и с писарем Каупинем, и с Германом, и с Вевером, но они сами путем не могли объяснить. Во время выборов надеялись, что народ не пойдет голосовать. Сами только любопытства ради пошли, вычеркнули фамилии кандидатов, а помогло это? Девяносто восемь процентов проголосовало за новых депутатов. «Где у людей разум, чего им надо? Вот и с машинно-тракторной станцией… Баловством называли, зубоскалили по всем корчмам, у всех церквей. Кто мог — вредил всякими способами: и с ремонтом помещений и с постройкой хранилищ для горючего, — только бы ничего у них не вышло. По рассуждению иных мудрецов выходило, что на наших полях тракторам нельзя работать — завязнут, как в болоте, горючего больше сожгут, чем наработают. А вот, пожалуйте — гудит себе и отваливает пласт за пластом. За что ни возьмутся, все им удается, и если не хочешь быть посмешищем, лучше гляди да помалкивай».

— Помогай вам бог, — умильно сказал Вилде. — А что, лучше так, чем конягой?

Ян Пургайлис с женой переглянулись. Глаза у них сияли.

— Да ты хоть скажи ему что-нибудь, — шепнула Марта мужу. — Подумает еще, что загордились.

Пургайлис медленно шагал по гладкой, блестящей борозде.

— Нельзя пожаловаться. До вечера все поле будет вспахано. Останется еще время кое-что сделать по дому.

— Что верно, то верно, — согласился Вилде. Подбоченившись, он внимательно смотрел, как переваливается через лемех пласт земли и ложится в ровный ряд с другими. — А что же вы сами здесь делаете? Не червей ли ищете? Как будто рановато… Хе-хе…

Марта покраснела, улыбка сбежала с лица Яна Пургайлиса. Он гневно посмотрел на своего бывшего хозяина и сплюнул: