— Еще о чем хотел вас попросить, господин Каупинь. Ваше слово ведь решает. Нельзя ли сделать так, чтобы ремонт дальнего участка дороги пришелся на долю Пургайлиса? Он настоящий коммунист… пусть погнет спину, тогда увидит, как сладко быть хозяином… У него и лошадь уже есть.

— Это можно.

— И если какая дальняя поездка… скажем, на эти самые лесоразработки, тоже надо будет послать Пургайлиса. Если уж Советы ему так милы, пускай потрудится для своей власти.

— Дельно оказано, господин Вилде, я учту.

— По закону я уже староват, чтобы меня гонять на общественные работы, — продолжал Вилде. — И у жены года вышли. Так что с нас взятки гладки. Бумбиер совестливый человек, его надо пожалеть, а Пургайлису только подваливайте, господин Каупинь. Чем больше, тем лучше.

— Хе-хе-хе! Чем больше, тем лучше… — захохотал Каупинь.

— Ха-ха-ха! Пусть ему достанется за его сердечную любовь к большевикам, — рассмеялся и Вилде.

Они поняли друг друга. Понизив голос, поговорили и о других делах, намечая планы саботажа. Неизвестно, до чего бы они договорились, если бы их хитроумные измышления не прервала мадам Каупинь, просунувшая в дверь голову:

— Приехали двое господ из уезда: агроном Вилде и заместитель председателя Вевер. Что им сказать?

— Ко мне? — спросил Каупинь.

— Вевер тебя спрашивал.

— Тогда пусть заходят. Удивительно, как мы заговорились, даже не слыхали, как подъехали.

Каупинь застегнул пиджак и встал с дивана.

С агрономом Германом Вилде Каупинь был уже знаком. Здороваясь с ним, волостной писарь фамильярно улыбнулся:

— Опять в наши края пожаловали? Это хорошо. Родную волость забывать не следует.

Заместителя председателя уездного исполкома он видел впервые и не знал, как с ним держаться. Лицо серьезное, даже суровое, тон начальственный. Начищенные до лоска сапоги Вевера сильно облипли грязью, брюки галифе и карманы туристского полупальто были так набиты, что это округляло его стройную фигуру. Старая лиса Каупинь угодливо поклонился и пожал ему руку.

— Здравствуйте, товарищ Вевер… Прошу садиться. Может, выпьете горячего кофейку?

— Благодарю вас, гражданин Каупинь, — суховато, но вежливо ответил Вевер. — От горячего кофе не откажусь.

Он скользнул подозрительным взглядом по старому Вилде, который и не подумал встать, чтобы поздороваться с ним.

Поймав вопросительный взгляд Вевера, Герман поспешил представить:

— Это мой отец, я уже говорил тебе.

— А-а, рад познакомиться, господин Вилде, — улыбнулся Вевер и сам подошел к нему. — Мы с вашим сыном давно знаем друг друга, и я довольно много слышал про вас. Как дела с молотьбой? Не потребуются ли толочане, когда пиво будете пить?

После таких слов ни Каупинь, ни старый Вилде не могли понять, что собой представляет Вевер. Почему он одного называет гражданином, другого господином? Не издевается ли? Вопросительно посматривали они на Германа, но тот только посмеивался и делал таинственное лицо. Наконец, как бы поняв, что такое положение долго продолжаться не может, агроном спросил:

— Можно здесь поговорить по душам? Лишних ушей нет?

— Не беспокойтесь, — ответил Каупинь. — Моя жена не из любопытных, а если что и услышит, не проболтается. А будем говорить потише, тогда и она ничего не услышит.

Герман Вилде продолжал, понизив голос:

— Господин Вевер из наших. С ним можно говорить так же откровенно, как и со мной. Но боже вас упаси проговориться кому-нибудь.

Отчужденность и натянутость, царившие в начале разговора, исчезли, словно по мановению руки. Каупинь стал еще более угодливым, но теперь его угодливость была вполне искренней. Старый Вилде с почтительной симпатией поглядывал на Вевера. А тот плутовато улыбался, как после удачно сыгранной шутки. Все почувствовали себя привольнее.

— Какими судьбами попали в наши края? — спросил старый Вилде сына.

— Дела, отче. Мы с господином Вевером проверяем по заданию уездного исполкома, как проходит земельная реформа. Много ли новохозяев появилось, как они себя чувствуют, сколько кулаков разорено. Как видите, задание интересное.

— Третий день в дороге, — добавил Вевер.

— Как же вы, на лошадях? — спросил Каупинь.

— У нас мотоцикл с прицепом, — объяснил Вевер.

А Герман добавил:

— Мой… из полка. Хотели отобрать для милиции, а я отдал господину Веверу. Таким только образом и удалось спасти.

— Вы, наверно, захотите поговорить с председателем землеустроительной комиссии? — спросил Каупинь.

— Сначала с вами, — сказал Вевер. — Вы ведь секретарем в этой комиссии?

— Стало быть, я, господин Вевер. Председатель ходит с землемером по усадьбам. Не знаю даже, где его найти.

— Он нам и не особенно нужен, — махнул рукой Вевер. — Искать его не будем. На этот раз если гора не идет к Магомету, то Магомет тоже не пойдет к горе. Ха-ха-ха!

Мадам Каупинь внесла кофе и сливки. Поставив на стол белые чашки с золотыми каемочками, она тут же исчезла. Почтенная компания, не теряя времени, принялась за кофе. Вполне понятно, что центром ее стал Вевер, но объяснялось это не его служебным положением, хотя в уезде он был заместителем председателя исполкома, видным работником, официальным лицом. Каупинь и его единомышленник видели в нем своего главаря. Старый Вилде, и тот внимательно глядел на гостя и глубокомысленно покачивал головой после каждого замечания Вевера.

Герман Вилде был единственным человеком в уезде, который знал, что Вевер раньше назывался Кристапом Понте, но об этом он не сказал даже отцу.

По указке бывшего начальства, Понте в начале лета перебрался в уездный город и поступил на работу в один из отделов. Он очень скоро обратил на себя внимание. Неутомимый, расторопный, он с одного взгляда угадывал мысли начальства, никогда не отказывался от длительных и утомительных поездок по волостям. К моменту установления советской власти Понте был уже на хорошем счету, и ему предложили пост заместителя председателя уездного исполкома. Вначале он, правда, отказывался, отговариваясь тем, что ему не хватает опыта («слишком высокая должность, нельзя ли что-нибудь поменьше»), но после настойчивых просьб дал себя уговорить и взялся с таким увлечением за работу, что за короткое время стал правой рукой председателя. Ему доверяли, его уважали.

Понемногу Понте стал вредить на свой страх и риск; характер не позволял ему пропустить удобный случай. Однажды, когда пожарную машину сдали в ремонт, а руководство добровольного пожарного общества уехало на собрание, наступил самый подходящий момент для пожара на элеваторе. Он сгорел дотла… Как-то председатель велел ему познакомиться с уездным архивом, и Кристап Понте обнаружил там много материалов, компрометирующих бывших волостных старшин, писарей и отдельных хозяев, по чьим доносам преследовали, увольняли с работы и арестовывали прогрессивно настроенных учителей и служащих. Он постарался, чтобы эти бумаги не попали в руки коммунистов, а имена и адреса доносчиков записал в памятную книжку. Вот почему он мог с улыбкой, глядя в глаза, обращаться к своим собеседникам: «В позапрошлом году вам не нравилось, что учитель Гредзен похвально отзывается при учениках о Советском Союзе. Вы сразу оке донесли об этом. Значит, вам и сейчас не по душе начинания советской власти».

Уличенные в первый момент терялись и краснели, но, сообразив, что говорится все это не в укор, неловко улыбались и готовы были подтвердить свою приверженность прежним идеалам новой подрывной работой.

Понте накачивал их. Он-де получил указания свыше. Пришло время взяться за дело, понемногу выпускать когти. Земельную реформу, где только возможно, надо проводить в таком искалеченном виде, чтобы вызвать недовольство и злобу у новоселов, и запугивать их разными слухами — пусть не хватают землю, не наскакивают на старых хозяев.

Все распоряжения советской власти, внушал он, надо выполнять формально и не спеша. Чем тише — тем лучше. Надо не перечить, а жалить, кусать и грызть, где только возможно. Предприятия и магазины, подлежащие национализации, надо очищать от товаров и оборудования. Пускай получают голые стены.