Когда он вышел из-под виадука, шпик уже перешел улицу и стоял у угла забора. Заметив, что Жубур идет в его сторону, он медленно двинулся вправо вдоль забора. Жубур уверенным, неторопливым шагом дошел до угла и круто повернул влево. Наконец, тень отделилась от него! Жубур пошел быстрей и шагов через сто оглянулся… Шпик больше его не преследовал.

Теперь, чтобы окончательно отвязаться от шпика, надо было пропустить его вперед, отстать от него. Шпику оставалось пройти вдоль забора около шестисот метров, а Жубуру — почти вдвое большее расстояние. Он шел медленно, давая фору своему противнику. Как бы тот ни медлил, ему все равно пришлось бы достигнуть острого угла треугольника минут на пять раньше Жубура.

Когда Жубур дошел до этого угла, шпик с задумчивым видом подходил к перекрестку. От неожиданности он вздрогнул и стал нервно насвистывать. Свет фонаря позволил Жубуру на мгновенье увидеть его лицо. И он узнал франтоватого субъекта, с которым подрался на дюнах и которого не так давно видел на Кленовой улице у старого гаража.

Если бы Понте подозревал, какая опасность угрожала ему в этот раз, он бы не насвистывал, а сунул бы руку в карман, где лежал револьвер. Жубур решил идти напролом. Самое позднее через десять минут он должен встретиться с лиепайцем. Если шпик не уберется с дороги, то… придется разделаться с ним один на один. Удар ладонью по горлу может сбить с ног и атлета. Место было пустынное, и подальше от фонаря можно было сделать это, не производя шума. «Можно ли убить змею, которая готовится ужалить тебя?» И Жубур тут же ответил самому себе: «Да, можно».

Пропустив вперед Понте, Жубур шел за ним шагах в двадцати по узкой извилистой тропинке, протоптанной прохожими. Очевидно, темнота и безлюдье нервировали Понте, — он пошел быстрее, чтобы скорее дойти до следующего фонаря. Но Жубур не отставал. Он почти бежал. Понте оглянулся и пошел еще быстрее. Это уже походило на преследование. Достигнув самого темного места, Жубур заметил налево забор с широко распахнутыми воротами. Во дворе, у самого забора, стояла старая дуплистая ива. Не колеблясь ни секунды, Жубур быстро бросился в ворота и встал за толстый ствол дерева. Оказалось, что он попал на двор лесопилки; поодаль виднелись смутные очертания штабелей теса. Сторожей поблизости не было. Жубур стал наблюдать за Понте. Пройдя еще несколько шагов, тот оглянулся и остановился. Постоял несколько минут, потом нерешительно направился в сторону боен.

«Вот это породистая ищейка, — подумал Жубур, — какая настойчивость!» Понте действительно напоминал потерявшую след собаку. Он шел, все время оглядываясь, рука его сжимала рукоятку револьвера. Жубур подождал еще немного, затем снова вышел на тропинку и пошел прямо к перекрестку, на улицу Дунте. Еще издали он увидел медленно направлявшегося ему навстречу мужчину. Они остановились в тени забора и пожали друг другу руки. Жубур тут же отдал товарищу драгоценные материалы, ради которых десять минут назад мог уничтожить человека, если бы не эти ворота. Жубур знал, что товарищи осудили бы его, но в этот вечер он готов был преступить неписаный закон большевистского подполья, если бы не нашел иного выхода.

Через минуту Жубур и лиепайский товарищ уже разошлись в разные стороны. Домой Жубур пошел другой дорогой. Теперь он был покоен. Если бы к нему и пристал какой-нибудь субчик с улицы Альберта, он бы и в ус не дул. В кармане у него ничего не было. «Теперь Лиепая себя покажет, — думал он, — и как покажет!»

Вилде дал честное слово, что перестал работать в охранке, и Мара ему поверила. Будь положение в стране более спокойным, продли Штиглиц двухнедельный отпуск Вилде до месяца — вполне возможно, что он окончательно заглушил бы ее сомнения; Но, как на грех, именно теперь пришлось мобилизовать весь аппарат охранного управления, и агенты работали круглыми сутками. Смешно было соваться в такой момент к Штиглицу, ссылаться на сложившиеся в семье обстоятельства. Рыжий поднял бы его на смех. Тут государство вот-вот к черту полетит, а он с семейными обстоятельствами!

Феликс старался день и ночь. Группы его агентов из сил выбивались, доставая доказательства для обложения штрафами и для арестов. Более крупными операциями Вилде руководил сам. Небольшой конфуз с облавой на гараж репутации его поколебать не мог. Если там и не оказалось тайной типографии, это еще не означало, что там ее никогда не было. Коммунисты могли заблаговременно перевести ее в другое место.

Редко он возвращался домой раньше десяти часов вечера. Случалось, что его вызывали среди ночи на экстренное совещание к кому-нибудь из директоров пароходства. Мара испытывала в этих случаях двойственное чувство: с одной стороны, ей было легче, когда Вилде не было дома, возле нее, с другой — у нее опять начинали просыпаться подозрения. Но она старалась отгонять их.

Однажды, возвращаясь с репетиции, Мара встретилась на улице с Жубуром. Он был не один, подошел к ней на минутку и успел только шепнуть, что два дня тому назад в одной из небольших типографий был произведен обыск, при котором присутствовал ее муж. Больше он ничего не сказал и поспешил проститься.

Только отойдя от него на несколько шагов, Мара поняла, что он сказал, и вспыхнула. «Значит, Феликс и не думал уходить оттуда, а я так сразу и поверила… Поверила, что волк может уйти из волчьей стаи…» Она с новой силой почувствовала свое унижение: осталась жить с ним, чтобы связать ему руки, а он преспокойно обделывал свои подлые делишки, наслаждаясь уютом домашнего очага.

Вилде вернулся домой после двенадцати. Мара равнодушно спросила, где он был, и так же равнодушно выслушала ёго ответ. Но внутри у нее все дрожало от чувства гадливости, когда она встречала его улыбающийся взгляд, слушала искусно придуманные объяснения. Он с таким естественным раздражением вышучивал старика Юргенсона: у него, видите ли, бессонница, а сотрудники должны часами терпеть и выслушивать его болтовню.

Да, Вилде в совершенстве владел искусством лжи. Прожженный, многоопытный подлец.

Объяснение произошло утром, после завтрака. Мара просто, не повышая голоса, сказала:

— Итак, ты продолжаешь работать в охранке. Сколько тебе теперь там платят?

— Кто тебе сказал? — быстро спросил он.

— Не ты, конечно. Но я это знаю точно. Можешь не трудиться, не лгать, — я все равно не поверю ни одному слову.

У Вилде на этот раз не хватило выдержки. Он покраснел, замолчал. Но штиглицовская выучка что-нибудь да значила. Он быстро овладел собой.

— Какая ты проницательная женщина, ничего от тебя не скроешь… Ну что же, отпираться бесполезно. Да, я работаю… И я работаю, и все работают, — раздраженно повторил он. — И никто для меня не будет делать исключения.

— Ты же сказал мне, что ушел оттуда. Зачем ты солгал, когда тебя никто об этом не просил…

— Ради тебя, Мара, ради твоего спокойствия. Хотел пощадить… твои предубеждения. Боялся осложнять наши отношения.

— Осложнять отношения? Да всякий нормальный человек удивился бы, как мы еще можем жить вместе.

Вилде от волнения засунул в рот зубочистку, но тут же с досадой отбросил ее.

— Мара, я ведь люблю тебя. Этим все объяснено.

— Какая это любовь! Как совместить любовь с такой грязью, с такой постоянной, систематической ложью?

— Дай мне сказать, дорогая. — Вилде потянулся к ее руке, но Мара резким движением отдернула ее. — Не всегда же я лгу. То, что я тебя люблю, — святая истина, в этом ты не можешь сомневаться. Я горжусь тобой. Я хочу, чтобы ты была самой элегантной дамой в Риге, и все делаю для этого. Разве это не правда?

— Это элегантность уличной девки! — крикнула Мара. — Только те честнее…

— И что у тебя за страсть все преувеличивать! Пора тебе, Мара, научиться понимать политику…

— Твое счастье, что я слишком плохо понимала ее.

— Послушай же меня, наконец, дай мне договорить. Помнишь, я тебе рассказывал, что был у Штиглица. Я действительно был у него и с трудом убедил его дать мне увольнение. Но когда дело дошло до министра внутренних дел, тот наложил вето. Еще и рыжего обругал за то, что согласился на мой уход. Что же мне теперь делать, если министр не отпускает? Хочешь не хочешь, а работать надо.