Чем богаче содержанием жизнь, тем быстрее созревает человек. Ярким примером этому был Жубур. Случайная встреча с Силениеком, ознаменовавшая решительный поворот в его жизни, пришлась на пору, когда он с особенной остротой осознал всю унизительную бессмысленность существования человека в капиталистическом обществе. То, что многим людям, а раньше и ему самому, казалось результатом личной удачи или неудачи, везения или невезения, приобрело очертания железного закона, действие которого он испытывал и на себе и на большей части окружающих. Возможно, что если бы ему удалось тогда найти штатное место, на котором он мог бы в какой-то мере приложить к делу свои знания и способности и которое обеспечило бы ему сносные условия существования, — возможно, что тогда его на некоторое время перестали бы мучить уродливые противоречия общественного строя. Но, увидев их однажды во всей неприкрашенной наготе, он вряд ли мог бы надолго успокоиться собственным крохотным благополучием.
Он очень болезненно чувствовал свое одиночество и, может быть, поэтому с особенной силой понял, как не случайна эта черта ни в его жизни, ни в жизни других людей. Ходячая житейская мудрость, веками вколачиваемая собственниками и блюстителями собственности в миллионы голов, учившая держаться за свое, думать лишь за себя, всегда давала достаточно богатые плоды. Питаться этой мудростью ни в самых примитивных, ни в самых изысканных ее разновидностях Жубур не хотел, — он достаточно читал и думал, чтобы знать, во что обходится она народу.
Однако при всем критическом отношении к миру, в котором он жил до первой встречи с коммунистом, Жубур в сущности оставался в тупике. И только когда Силениек познакомил его с работами Ленина и Сталина, когда Жубур прочел «Краткий курс», он начал постигать всю мощь революционной теории. Читая сочинения Ленина, «Вопросы ленинизма» Сталина и «Краткий курс», он в сущности впервые знакомился с историей первой страны, где осуществлялся социализм. То, что он узнавал ранее о Советском Союзе, почти всегда исходило из источников, отравленных откровенной бешеной ненавистью или скрытой недоброжелательностью. А эти книги страница за страницей открывали ему, как воздвигался величественный новый мир, воздвигался героическими усилиями многомиллионного народа, воодушевленного всепобеждающей идеей коммунизма, на необъятных просторах огромного государства, а не в фантазиях утопистов.
В книгах Шолохова, Островского, Алексея Толстого и других советских писателей, которые Жубур прочел за зиму, он увидел, как рождался и строитель этого общества, советский человек, как, преобразуя мир, он преобразовывал свою душу. Теперь и его глаза стали приобретать зоркость. Многие явления, которые он раньше, наблюдая каждый день, считал естественными, вызывали в нем теперь острое возмущение, как будто он встречался с ними впервые.
Жубур был человек цельного характера. Осознав и прочувствовав животворящую правду коммунизма, он раз навсегда избрал себе путь, раз навсегда решил отдать все свои силы, всего себя партии, которая выводила латышский народ на широкий исторический путь. Он уже не мог существовать иначе, — работа для партии, для народа стала для него жизненной необходимостью, как воздух, как хлеб. В этой работе с каждым днем крепло его мировоззрение. Смутный, неоформленный протест сменили твердые убеждения; стройная теория, опирающаяся на многовековые достижения науки, проверенная всем ходом истории, постепенно становилась оружием и в его руках.
Из исполнителя отдельных несложных поручений Жубур вырастал в серьезного партийного работника. Обстановка была трудная: часто ему приходилось срочно принимать важные решения, руководить действиями своих товарищей. Как ему не хватало в такие моменты совета Силениека! Но жизнь требовала немедленных решений, и Жубур скоро понял, что избегать ответственности, ссылаться на свою неопытность было бы постыдным малодушием. Надо было думать о деле, а не о том, что частные ошибки могут уронить тебя в глазах товарищей. Зато необходимость каждый день преодолевать новые, не испытанные еще трудности закаляла его, заставляла расти быстрее.
Жубур еще ни разу не замечал, чтобы за ним велась слежка, хотя и мысли не допускал, особенно после истории с Вилде, что им никто не интересуется. Поэтому всякий раз, выполняя какое-нибудь рискованное задание, он действовал со всеми предосторожностями. Должность книгоноши значительно расширяла для него возможность конспиративной работы, но нельзя же было до бесконечности надеяться на недогадливость Вилде и его подручных. Разве им не могло прийти в голову, что в сумке книгоноши могут оказаться не только издания Тейкуля? «Никогда не следует умалять сил противника, лучше заранее ждать от него всяких каверз, чтобы быть наготове», — говорил, бывало, Силениек, и Жубур старался не забывать его совета. Конечно, предусмотреть все опасности было невозможно, — вся его работа представляла собой цепь опасностей. Да ведь и грош цена такому подпольщику, который отступает перед риском. Рисковать надо было, но с умом.
В конце апреля с Жубуром произошел случай, показавший ему, что бывают положения, когда, невзирая на громадный риск, на очевидную опасность, приходится идти напролом. Он должен был встретиться с одним приехавшим из Лиепаи товарищем, чтобы передать ему директивы Центрального Комитета для лиепайской организации. Жубур познакомился с ним еще зимой, когда ездил в Лиепаю. Явка была назначена на одиннадцать часов вечера у железнодорожного виадука, между скотобойней и улицей Дунте. В десять часов Жубур вышел из дому и доехал на трамвае до центра. Погода была пасмурная, днем несколько раз принимался накрапывать дождь, и вечер обещал быть темнее обычного. Чтобы запутать на всякий случай следы, Жубур забежал на улицу полковника Бриедиса к одному знакомому и просидел у него чуть ли не целый час. У этого дома было одно незаменимое для конспиратора удобство: из негр можно было проходным двором выйти прямо на Промышленную улицу. Жубур не преминул воспользоваться этим преимуществом. Выйдя на Промышленную улицу, он направился мимо сада Виестура к улице Петерсала. И тут Жубур в первый раз убедился, что к нему «пришился хвост». Он шел по другой стороне улицы, в том же направлении, что и Жубур, лица его нельзя было рассмотреть из-за темноты. Когда Жубур ускорял шаг, тот начинал торопиться, Жубур шел медленнее — тот тоже. Расстояние между ними не уменьшалось и не увеличивалось. Дойдя до конца улицы, Жубур свернул направо, пересек трамвайные пути и медленно пошел по Выгонной дамбе, мимо забора товарной станции, в сторону скотобойни. До места явки оставалось километра два. Метров через сто он оглянулся, незнакомец по-прежнему двигался параллельно ему, как тень, которая не может отделиться от вызвавшего ее предмета.
Впервые Жубуру стало не по себе. «Конечно, — подумал он, — может быть, это просто филер обходит в положенные часы свой район, — заметил подозрительного человека и решил проследить за ним. Но и в этом случае нельзя подойти при нем к лиепайцу. Это все равно, что написать у товарища на лбу: „Обыщите меня — я везу конспиративные материалы“. В поезде его бы немедленно арестовали».
На другой стороне улицы показалась какая-то женская фигура, она шла навстречу. У Жубура сразу отлегло от сердца: очевидно, свидание. И женщина и незнакомец замедлили шаги; вот-вот они остановятся, поздороваются, и тогда можно будет спокойно продолжать свой путь. Но незнакомец не остановился. Он только внимательно оглядел женщину, обернулся еще раз, когда она уже прошла мимо, метнул быстрый взгляд на Жубура и продолжал идти дальше. «Теперь окончательно ясно, что это шпик. Он не отстанет до конца». А товарища надо было встретить во что бы то ни стало — лиепайская организация ждала указаний Центрального Комитета, и другой возможности передать их в ближайшее время не предвиделось. Надо было что-то придумать немедленно, в несколько минут. До виадука Выгонной дамбы оставалось совсем немного, а за ним начиналась бойня. Надо было или немедленно отвязаться от шпика, или изобличить его на месте. У виадука Жубур остановился, сделал вид, что у него развязался шнурок на ботинке, и долго возился, завязывая его. Шпику поневоле пришлось первому пройти под виадуком. Забор, огораживавший треугольником территорию боен, образовывал в этом месте угол. Одна сторона треугольника тянулась от Выгонной дамбы параллельно железнодорожным путям к улице Дунте, другая — вдоль Выгонной дамбы, а третья шла вправо от Конного базара и на расстоянии полукилометра смыкалась с первой под острым углом. «Если шпик пойдет по Выгонной дамбе, я сверну направо, — думал Жубур, развязывая и завязывая шнурок. — Пусть идет вперед и выбирает направление».
