— Вначале вам будут давать несложные поручения. А там видно будет, что вы сможете делать. Только помните, что работу нужно вести в любом месте, в любых условиях и что каждое задание важно, хотя бы оно казалось незначительным, мелким. И потом еще одно. Вы сами знаете, с каким риском связана наша работа. Вы можете очутиться в тюрьме — такая возможность не исключается. Понимаете вы, как надо держаться в случае провала?

— Я об этом уже много думал. Надо как можно меньше рассказывать, чтобы не выдать своих товарищей.

— Да, ответственность громадная. Мы с вами еще поговорим об этом в другой раз.

Сам того не замечая, Жубур ловил каждое слово Айи. То, что она принадлежала к организации, которая взяла на свои плечи самое великое и благородное дело в мире, заставило его проникнуться уважением к девушке. И он едва решился задать ей один вопрос:

— Неужели и вы попали сюда так же, как и я?

— Нет, не совсем так. Надо было направить сюда кого-нибудь для работы. Выбор пал на меня.

— Да, это другое дело, — задумчиво сказал Жубур. — Меня сюда загнали, а вы пришли по собственной воле. И вы находите возможным работать… в таких условиях?

— А как же иначе? Надеюсь, скоро и вы начнете работать со мной.

Что же предстояло делать Жубуру? На торфоразработках было несколько сот человек, и, как это ни парадоксально, большинство были люди интеллигентных профессий. По отношению к ним бесчеловечность существующего строя проявлялась в самой издевательской форме. Правительственная клика умышленно вела к деклассированию целую общественную группу, последовательными мерами создавая для нее невыносимые условия существования. Нельзя было допустить, чтобы эти люди морально опускались или гибли, подобно Арии Селис или Яну Бридиню. Тлевшие в их сердцах искры недовольства надо было раздуть в мощное пламя борьбы. Многие из них созрели для того, чтобы по-новому осмыслить жизнь. С этими людьми надо было разговаривать, помочь им выйти на верный путь.

Действовать, разумеется, надо было осторожно. Можно было не сомневаться в том, что в каждый барак заслан шпик, который прислушивается к разговорам, следит за настроениями и передает свои наблюдения куда следует. Но каждый такой шпик в конце концов неизменно разоблачал себя; к тому же политическая полиция не имела возможности держать на болоте свои «квалифицированные силы», — они предназначались для более важных мест.

— В вашем бараке есть один тип, Баунис, — предупредила Айя Жубура. — Про него точно известно, что он шпик. У нас в бараке тоже имеется их агент, какая-то девица из Камеры труда. Но, когда надо, мы ее живо обводим вокруг пальца.

Итак Жубуру предстояло познакомиться поближе с людьми, и, если бы он нашел подходящую почву, можно было бы при случае то подбросить листовку, то всунуть в газету что-нибудь из нелегальных брошюрок, то проверить кое-кого в небольших, не особенно рискованных по теме беседах. Если не разболтают — в следующий раз можно поговорить смелее. Только так — терпеливо, незаметно, не спеша — можно было готовить кадры будущих бойцов революции.

Ночь уже наступила. Молодой месяц разливал холодный свет над светлым от росы лугом. Вдали чуть поблескивал крест на церковной башне. По шоссе с шумом пронесся грузовик, отбрасывая далеко вперед снопы желтого света.

Айя и Жубур поднялись и медленным шагом направились к рабочему лагерю.

Не все еще спали; из рощи, с луга доносились иногда негромкие голоса: там прогуливался кое-кто из молодежи.

— Хорошо, что мы не одни, — сказала Айя. — Меньше будут обращать внимания.

Айя немного рассказала и о себе. Ничего необычного в ее биографии не было. Рабочая семья, нужда, ранняя самостоятельность, образование, полученное ценою лишении и жертв всей семьи. Примечательным путь Айи был лишь в одном отношении — она выросла в семье революционеров. И родители и брат — все они, хоть и в разной степени, были участниками борьбы за освобождение народа. Мать последнее время работала на лесопилке, отец — на сплаве. Брат Петер уже четвертый год находился в тюрьме, и до отбытия срока ему осталось целых шесть лет. А ему всего-то было двадцать шесть.

— Вот что, — сказала Айя, когда впереди уже стали вырисовываться серые строения бараков. — Ничего, если я вас буду называть просто Карлом? И потом лучше бы без этого «вы»…

— Идет. Значит, и ты не обидишься, если я буду называть тебя Айей?

— Вот и ладно, — улыбнулась Аня. — Только нам пока нельзя называть друг друга товарищами. Привыкнешь, забудешься, а потом неприятностей не оберешься. Ну, мне сюда сворачивать. Покойной ночи, Карл.

— До свиданья, Айя.

В бараке никто не заметил, когда вернулся Жубур.

За неделю они встретились еще два раза. В четверг вечером Айя спросила Жубура, не нужно ли ему привезти что-нибудь из Риги.

— Я завтра еду на свидание к брату в центральную тюрьму. Дома некому пойти отнести передачу: мать эту неделю работает в дневную смену, отец сейчас на сплаве — где-то под Огре.

Жубур попросил привезти общую тетрадь и кое-что из книг.

На другой день Айя чуть свет двинулась в путь: до станции было семь километров, а поезд приходил в восемь часов. В девять она уже была в Риге, а еще через полчаса — в Чиекуркалне, у себя дома, где ее ждала приготовленная матерью корзина с провизией для Петера.

У ворот тюрьмы стояла длинная очередь; Айя заняла в ней место. Большинство лиц она видела здесь много раз; некоторых людей она знала и раньше, с иными познакомилась во время многочасовых стояний в этой очереди. Почти всех их связывала общность судеб, о которой говорилось мало, но которая подразумевалась сама собой.

Были там седые матери, чьи сыновья и дочери томились за этими серыми непроницаемыми стенами. Урывая у себя последний кусок, они каждую пятницу приходили сюда с корзиночками провизии и долгие часы выстаивали у ворот и под летним солнцем и под осенним дождем, и в слякоть и в мороз, поддерживаемые одним чувством, одной мыслью — надо выстоять до конца, дождаться дня свободы.

Были там и жены с детьми, которые ни разу не видели своих отцов. Иному малышу при слове «отец» представлялось таинственное, сказочное существо — самое сильное, самое умное, лучше всех людей в мире. Богатые боятся его силы, поэтому и заперли его в каменных стенах, за железными решетками, чтобы он не вырвался и не изменил весь мир. Но когда-нибудь отец все равно освободится, и тогда мама не будет больше оставлять их одних, чтобы бежать к чужим людям заработать на хлеб, и у всех детей будут новые ботинки. И все, все у них будет, когда вернется добрый, сильный и умный отец.

Стояли в очереди и почтенного вида господа и дамы, чьи отпрыски отдыхали в третьем корпусе от утомительных трудов по подделке векселей или каких-нибудь афер. Ярко раскрашенные проститутки, подруги воров и взломщиков, притихшие и степенные, тоже ждали в этой грустной толпе.

Из-за забора доносились свистки паровозов, шум прибывающих и отходящих поездов. Вернулась из города «черная Берта», мрачная закрытая машина, в которой заключенных возили на допрос к следователю.

Айя, поручив одной знакомой присмотреть за корзинкой, попросила сторожа впустить ее в канцелярию.

— Мне надо внести деньги.

Два раза звякнула связка ключей, двое окованных железом ворот распахнулись перед Айей. Она пересекла маленький дворик, и еще раз путь ей преградила дверь с железной решеткой. Спросив, по какому делу она пришла, сторож впустил ее в коридор.

В просторном помещении налево тюремные надзиратели осматривали корзинки с провизией. Караваи хлеба, булки, масло и другие продукты они протыкали металлическими прутьями, разыскивая запрещенные предметы и письма. Один надзиратель был занят проверкой книг, передаваемых заключенным родными и близкими. Прежде чем записать книгу в журнал, он перелистывал ее от начала до конца, осматривал корешок, несколько раз встряхивал, держа вниз обрезом, книги в переплете вообще не принимались, — их можно было пересылать только через издательство.